***
Прогорклый воздух собирался гематомами в лёгких, и Мартина, сжимая в побелевших от холода пальцах подол свитера крупной вязки черничного цвета. Шоколадные локоны спадали на плечи, и она дышала часто-нервно. Хорхе всегда был пунктуален до тошноты, но не сегодня - и её вымораживало от того, что он позволяет себе подобное неуважение по отношению к ней. Ветер выворачивал ей нервы через височную кость, и она, в безуспешных попытках сосредоточиться и отвлечься от собственного раздражения, гнула пальцы. Ксабьяни всегда говорил, что она не умела ждать. Каждый её бзик должен был быть исполнен в то же мгновение и должным почтением - она хотела абсолютного преклонения со стороны окружающих вне зависимости от того, принесли ли они ей завтрак или предлагают примерить бриллиантовое колье. Мартина была помешана на контроле - она не могла нормально функционировать без знания, что всё так, как решила она. Рождённая блистать и вести за собой, она была твёрдо уверена в том, что повторить её невозможно - невозможно даже приблизиться к той степени грации и феерии, которую заключал в себе её хрупкий девичий стан. Она рушила все стереотипы окружения о том, что мужчины отступаются, если объект влечения недоступен - потому что мальчики, юноши и взрослые состоявшиеся во многих, если не всех сферах общества, люди падали пред ней ниц. Своим великолепием она усмиряла похотливое себялюбие множества бизнесменов и политиков, а потом сводила их с ума бездной ревущего безразличия. В ней не было ни капли чувств - она чувствовала себя, жила собой и, определенно, ценила новую сумочку "Hermès" куда больше всеобъемлющего обожания красавцев. Мартина не терпела глупости - читала, зарывалась с головой в огромной отцовской библиотеке и грызла гранит науки с тем энтузиазмом, который редко можно сыскать. Политика, экономика, древняя латынь - в ход шло всё, что унимало бы её бездонный интерес и отвлекало от мыслей о мести. И о боли. Потому что больно было до дыр на солнечном сплетении, до разорванных суставов и расчёсанного в лихорадочных судорогах нёба от саднящего чувства вины. Она могла пересдать любой экзамен, могла пропустить любую лекцию - и увидеть отца в последний раз. Пусть без излишней радушной нежности, которая не была свойственна её терпкому выдержанному равнодушию - просто увидеть его. Изгибы губ в улыбке, морщины у глаз, прежний теплый огонёк в глубине зрачка - всё это было столь привычно раньше, и сейчас, к её стыду и ужасу, практически смылось. Она не помнила - и ада хуже, чем забыть родного отца, который больше никогда (просто - никогда), она не знала. Не могло быть ничего хуже, чем разрываться одновременно от страха посмотреть на его фотографию и не помнить его. Она хотела помнить; она не могла. - Вы, должно быть, сидите здесь давно? - голос Хорхе буравил ушную раковину, а взгляд его ядом выписывал пируэты на оголённые коленях. Хотелось закричать и убежать - внутри вопила маленькая девочка, но вместо этого Стоессель пуще прежнего расправила плечи. - Я не мог прийти раньше. - Вам следовало бы извиниться, - ей хотелось, чтобы он упал к её ногам и просил прощение; чтобы вымаливал, чтобы щенячьим ртом облизывал каждую букву, сказанную в её адрес, чтобы терял перед ней всего себя без остатка - ей хотелось свести этого загадочного юношу с ума: так, чтобы он в ночи выстанывал её имя, так, чтобы она стала его всем. Чтобы сделать ему так больно, как ему не было никогда прежде - и Мартина параллельно гадко ухмыльнулась своим мыслям и ужаснулась тому, насколько глубоко её задевала его надменность и какое-то особое - галантное - нахальство. - Если дама просит, то, извольте: простите, мисс. Всё в нём было всклокоченно таким самодовольством, что она невольно начала сглатывать излишнее количество душных молекул, которые накипью оседали на горле; Мартина зашлась в громком кашле. - Вы что-то хотели сообщить мне? - Отнюдь; я хотел сообщить, что у меня пока нет ничего нового, и я бы хотел пригласить Вас в театр. - В театр? - лицо её посветлело, и она непонимающе улыбнулась. Правая бровь её выгнулась при этом так, что он непроизвольно задержал на ней взгляд на три секунды. Мартина заметила; он почувствовал. - Всё верно. В театр. Вы ведь любите "Тартюф, или Обманщик", не так ли? - Спервоначалу, Хорхе, откуда Вам знать мои предпочтения в литературе? Да и к тому же... кто Вам сказал, что я куда-то с Вами пойду? - Пунцовый румянец на Ваших щеках и пульсирующая венка на шее. Вынужден вновь сделать комплимент: смущение Вам к лицу. - Я не смущена; удивлена - возможно. Но я поспешу напомнить Вам, - голос её предательски дрожал, и она едва сдерживалась от враждебных выпадов в его сторону, которые бы, увы, совершенно не вписались в образ отстранённой и сдержанной особы, - что у меня есть жених. - Но ведь и я не предлагал Вам ничего, кроме похода в театр! - он почти искренне рассмеялся, ловя в кубометрах повисшего непонимания её неловкость. Ему до умопомрачения нравилось ставить её в тупик. - Я совершенно уверен, что у нас с Вами куда больше общего, чем может показаться. - Я очень надеюсь, что это не так. Однако нам обоим было бы крайне выгодно поддерживать... приличные отношения, а потому я согласна. Хорхе улыбнулся; вечер обещал быть незабываемым.***
- Мне категорически не понравилась постановка, - убирая в стёганую "Chanel" телефон, негодующе выдавила Мартина. Красный шёлк платья слегка развевался на волнах задувающего сквозь приоткрытую дверь северо-западного, и до Хорхе доносился аромат её духов. Он скользнул расфокусированным взглядом вниз по её телу; тонкая спица каблука впивалась в белый мрамор пола. Тонкие руки были объяты розовым золотом в исполнении "Cartier", а зону декольте украшал миниатюрный кулон, бренд которого Бланко выявить не удалось. - Что это за подвеска? - он внимательно обволакивал взглядом каждый уголок очевидно перевернувшегося брелка на цепочке. - Это подарок моего отца. Когда я уезжала в Англию, он подарил мне его и сказал, что даже когда отца нет рядом со мной, он всегда будет здесь, - она сглотнула нервно, почти подавлено; но держалась по-прежнему стойко при любом упоминании отца. - Я бы хотел посмотреть на него, - Мартина испуганно отшатнулась, и Хорхе провёл ногтями по худым плечу. Бархат её кожи в тусклом свете театра отливал золотом, и он внезапно ощутил горячую гладь кожи по тыльной стороне своей ладони. Жадно потянул на себя, оставляя полумесяцы ногтей отпечатками затуманенности разума; Мартина шипела от страха (ли?), но не кричала, и он самодовольно ухмыльнулся: она его хотела, и он это знал. - Мартина, Мартина, - хотелось прикусить мочку и выложить беспорядочную дорожку из влажных поцелуев по её костлявой шее и предплечьям; обнять жаром прикосновений ключицы. - Хорхе, отпустите меня. У меня есть жених. - Разве это причина? - А разве нет? - Я ведь не прошу любви, Мартина. Я не хочу любви; для моего несуществующего сердца она в равной степени не будет ни гибелью, ни спасением - так в чём же смысл? Другое дело - Вы. Вас я хочу. Только я и Вы - одна ночь, и я обещаю, что от моего нахального самодовольства семь дней в неделю Вы избавитесь. Мартина отчаянно вырвала руку, сбивчиво зашагав вниз по лестнице. Хорхе растянул уголки губ её спешно удаляющемуся силуэту. В театре погас свет, но представление только начиналось. Следующий акт был за Мартиной Стоессель.