Принцесса паутины

Кто-нибудь, включите свет! Я хочу, чтобы ты увидел, что моя жизнь перевернулась. (Неужели ты не чувствуешь ко мне жалость?..) Хотя я по-прежнему живу мечтами. © Anastacia – «Welcome to My Truth»

Если вы спросите у кого-то, кто такая Лаванда Браун, то, скорее всего, вам лишь улыбнутся и не задумываясь выпалят одно только: «первая сплетница школы». А после, чуточку подумав, добавят что-то о том, что в Когтевран она бы никогда не попала. Вроде как в голове у неё совершенно ничего нет. «— Да вон она, видите? — ткнут они пальцем, отыскав девушку в толпе, однако так и не найдя даже самого маленького, но ёмкого описания для неё. — Пухленькая такая. Глаза у неё голубые, а волосы вьются, как у барашка, — опишут только внешность, следом за чем кинут что-то вроде само собой разумеющегося: — Снова обжимается с Уизли.» И, конечно, на вопрос «хорошо ли они её знают?» без сомнений скажут "да". Знала бы сама Лаванда, что о ней думают другие ученики Хогвартса, то обязательно фыркнула, немного недовольно. Фыркнула, а потом оторвалась на минуту от того, чем занималась в данный момент: от чтения книги по школьной программе, от повседневных размышлений, от сплетен, которые она обсуждает со своей неизменной лучшей подругой — Парвати Патил. Просто подняла бы голову высоко вверх – например на волшебный потолок в Большом зале, где небо голубое-голубое, — и спросила бы саму себя: «Кто я?». Однако, мысленно укорив себя за глупые вопросы, снова погрузится в сладкие мечты, устремив взгляд на золотой кубок, блестящий на солнечном свету. — Браун, вы с нами? — строго спрашивает профессор МакГонаггл, но в словах звучит лёгкий налёт насмешки: Лаванда вечно рассеяна, вечно в облаках, в своих мечтах. Таких, как она, профессор МакГонаггл терпеть не может, хоть никогда об этом и слова не скажет. Какой же квалифицированный преподователь признается, что у него среди учеников есть свои любимчики. А хуже того – свои изгои, с которыми она ведёт себя более холодно, чем с другими. — Слушайте внимательней, пожалуйста, и записывайте. Лаванда хмурится с секунду, но кивает. После чего шёпотом делится одной из своих безумных мыслей с подругой: профессор хоть и может превращаться в кошку, однако больше похожа на чёрного ворона, каркающего по поводу и без. Или на зелёного лешего, что бродит средь деревьев. Но не на кошку, нет. И кто придумал той дурацкое прозвище. МакКошка – подумать только! Спроси кто у Лаванды, нравится ли ей это прозвище, она бы лишь рассмеялась, откинув голову назад. А потом, всё ещё смеясь, сказала бы, что у придумывающего это совсем нет фантазии; вроде как она ограничена, вроде как человек придерживается только фактов. Кому нужны факты и аргументы, если есть фантазия и мечты? Лаванда этого настойчиво не понимает. Профессор Бинс – сгусток дыма, сгусток тумана там, где морозно и темно; где он – единственное светлое пятно, подобно светлячку. Все говорят: призрак есть призрак, что ты выдумывешь, а она продолжает говорить о том, да о сём. Вроде как её любимая учительница прорицаний – стрекоза в радужном окрасе. И подобно стрекозе, та может смотреть на 360 градусов вокруг себя. Заглядывать во все уголки вселенной, во все времена: в прошлое, в будущее – и это даже не выходя из собственной комнаты, где витает до головокружения дурманящий аромат трав! Лаванда произносит все свои мысли вслух, а все остальные крутят пальцем у виска, словно она ненормальная. Будто она вторая Полумна Лавгуд, которая может идти ловить морщерогих кизляков. На третьем курсе Лаванда Браун понимает истину всего происходящего здесь и сейчас, и больше не произносит ни одну из своих мыслей вслух; ни одну из своих фантазий. Пусть они считают её пустышкой, пусть думают, что в голове у неё только ветер и розовая вата. Но, даже если не обращать внимания на мнения людей, слова, что они шепчут за её спиной, они всё равно впиваются под кожу с парализующей болью. Да, Лаванду всё-таки волнует общественное мнение. Она замолкает, пока разговоры не утихают. А потом понимает ещё одну вещь: люди любят шептаться за спиной. И для того, чтобы никогда не шептались о ней, нужно давать другие темы. Факты, мечты, мимолётные фразы – вот такая смесь нужна безумствующей толпе школьников. Именно таков рецепт, а дозировка очень, очень маленькая. Ниточка по ниточке. Все смеются, когда профессор Стрекоза говорит, что шестнадцатого октября прольётся кровь. Парвати и Лаванда – единственные ученицы, которые любят урок прорицаний, но даже Парвати мало верит этому "видению", скептически поглядывая на Трелони, безумно смотрящей в никуда. Даже когда наступает шестнадцатое число, никто не верит в это. Некоторые даже не вспомнили, сразу же забыли "бредни от взбрендившей" в тот же самый день, когда слова прозвучали в кабинете, пропахшем жаром. А Лаванда заливается слезами, потеряв своей любимого Пушистика – кролика, до которого никому нет дела. Кровь есть кровь, а всем всё равно. Все хотят человеческой крови, ведь животное не стоит и малейшего внимания. Мечты уносят её волной куда-то в неведомые страны, мечты приносят спокойствие, осушают её слёзы. Пушистика нет, но он в лучшем месте, в этом можно было не сомневаться. — Ну же, Браун, давай быстрее, — торопит Парвати, уже нарядившись на бал в честь Турнира Трёх волшебников. Из её уст «Браун» всегда звучит очень раздражённо. А она в спешке досушивает нежно-розовый лак на ногтях и украдкой завивает волосы в локоны, направив палочку на голову. Подумать только – все верят, что у неё от природы волосы вьются, даже не задумывается о лжи. Такой мелкой, хоть и явной, вязкой лжи. Она погрязает в ней с головой, сама того не подозревая. Перестав различать правду и ложь; перестав понимать, что правда и мечты - это разные вещи. Платье лавандового цвета, маленькая нежно-розовая заколка на голове в тон накрашенных ногтей, а перед глазами дымка от происходящего. Бал, красивые платья, звук каблуков, кокетливо постукивающих по мраморному полу, разносясь гулким эхом по замку. Многие спешат, многие мечтают. О балах, о принцах, о таких сказочных замках. О том, чтобы хоть раз почувствовать себя принцессой, хоть и не по-настоящему. Пятый курс проходит в вечной спешке среди мглистой темноты. А среди темноты только розовый цвет, который отовсюду преследует учеников, лгущих на каждом шагу. Лгут они в хорошем смысле, если праведная ложь, конечно, хороша. Белая ложь. Ниточка за ниточкой, вплетаясь в правильный, идеальный узор. — Ты лжёшь! — рявкает Долорес Амбридж, чуть ли не брызжа слюной от злобы, как слюнявая собачка, у которой на шее розовый бант повязан. У Браун уголок губ от этой мысли приподнимается, и даже небольшой страх перед озлобленным инспектором исчезает, уступая почти удушающему смеху, который не скроешь, как не старайся. — Ты смеёшься надо мной? — прищуривается, тыча своим толстым пальцем чуть ли Лаванде не в глаза. Голубые глаза смотрят с любопытством на розовое одеяние главного инспектора. Розовый на ней, розовая комната, розовые блюдца и чашечки с до ужаса слащавым чаем. Лаванда любит розовый, но не в таком количестве. — Ты лжёшь! А после уже не до смеха. Потом только слёзы, что комом встали в горле. Потом проступающая надпись на руке «Я не должна лгать» и вечное избегание этой надписи. Лаванда в прямом смысле бежит от неё и вместе с ней одновременно. С надписью, будто бы выжженной на руке. Бежит то на тайное собрание Отряда Дамболдора, то с него, преследуемая толпой слизеринцев, что с радостью ловят гриффиндорцев в свои сети. Золотую троицу и его самых близких друзей ловят, но Лаванда ускользает из цепких лап преследователей. Не удивительно – в свободное время она сама плетёт свою собственную ловушку. Свою собственную сеть. Поэтому она знает, что к чему. Она знает, как примитивны мысли рябят в серебристо-зелёном окрасе. Но сама не подозревает, насколько она на самом деле наивна. Не понимает, пока её воображение внезапно не рисует в голове идеальную картину, обрамлённую сотнями разноцветных сердечек. Для неё это сродни провидения, как на любимых уроках прорицаний. Видение, судьба, суженый – мелькают слова перед глазами, как в хороводе, повторяясь снова и снова. Волосы цвета пламени, такие яркие, рыжие. Такие заметные. Рон кидает на Лаванду взгляд – у неё одна паутина ложится поверх другой, надёжно скрепляясь поцелуем. Там, в гостиной Гриффиндора, у всех на виду. Через некоторое время эта деталь смазывается, фрагмент становится другим, и вот уже не она целует его, а он притягивает её к себе. И в голове только звон Рождественских колоколов. Это уже не нить, это крепкий, надёжный канат: она не чувствует в животе бабочек, ноги у неё не становятся ватными, но настойчивое «Бон-Бон» так и проситься слететь с языка. — Бон-Бон, — радостно пищит она, хлопая в ладоши. Глаза блестят от радости, губы растянуты в до жути безумной улыбке. Это наваждение. Она любит, её любят. Всё взаимно и идеально, остаётся только надёжно упаковать и перевязать нежно-розовой лентой. Нет, она не видит того, как Рон каждый раз кривиться, когда упоминается "Бон-Бон". Не видит, какие он кидает взгляды на заучку-Грейнджер, когда та проходит мимо. «Нет, — думает Лаванда, едва ли не вприпрыжку подбегая к своему любимому, заключая того в крепкие объятия. — Нет, они поссорились, вот он на неё и смотрит. А любит-то он меня, только меня.» Она душит его своей любовью, она так крепко замотала его и себя в паутину лжи, что он постепенно умирает прямо на глазах. Умирает, лёжа в больничной койке, и как лекарство повторяя одно и то же слово, одно и то же имя: — Гермиона, Гермиона, Гермиона… И все мечты – всю белую паутину лжи, – срывают, мнут, режут, как ножом. Мир Принцессы паутины пошатнулся на мгновение, сбил с ног. Она на мгновение смотрит на всё под другим углом, и вдруг понимает: он лгал ей, всё это время лгал. Всё, что было между ними – враньё, построенное на её доверии и наивности. Наивно полагает, что во всём виноват только Рон. Ведь в этом и есть суть наивности. Бледная, как приведение, она сидит за столом и молчит. Обдумывает всё у себя в голове; думает, с чего начать плести другую сеть. Если бы она хотела, то могла с лёгкостью сказать всей школе, что Драко и Джинни тайно влюблены друг в друга, а после подкрепить фактами вроде летучемышиного сглаза, который Уизли наслала на того без всякой ведомой причины. Сказать всем, что Невилл давно любит чудачку Луну; сказать, что Гарри и Гермиона общаются совсем не по-дружески, очень тесно и лично. Но Лаванда молчит, всё ещё бледная, и смотрит на свою руку, где до сих пор виднеется надпись: «Я не буду лгать». А враньё ли это? Для неё – нет, но она всё равно молчит. Прячет слухи в самый дальний уголок своего сознания. Прячет розовые вещи в самый низ шкафа. Больше не может видеть розовый цвет, больше не может вдыхать аромат лаванды, который впитался ей под кожу, ведь у родителей хватает фантазии только на лавандовый цвет, лавандовый запах, всё лавандовое, даже имя. Её собственные родители за глаза говорят о том, будто иногда жалеют, что девочка родилась волшебницей. Жалеют, потому что дочка с самого маленького возраста была мечтательницей, верила в чудо, магию, волшебство. Верила во всё, что даже не могло существовать. А с приходом одиннадцати лет и Хогвартса – всё переросло в нечто большее, нечто непоправимое. Замок рушится на части, камнем за камнем опадая на пол. Заклинания звучат с разных сторон, искры летят совсем рядом: зелёные, красные, синие. Всё опадает, всё рушится… Бежит, защищается, нападает, сражается. Всё опадает, всё рушится… Многие падают замертво; многие падают и умирают, прямо на её глазах. Глазах той, которая всегда жила мечтами, которая не хотела врать, но врала в желании привлечь к себе внимание. Привлечь внимание к себе, привлекая его к другим – всё очень, очень запутанно. Потому что паутина рвётся, потому что паутина намокает от пролитых слёз и превращается в ком: больше нет сил произносить заклинания, когда внутри у тебя всё опадает, всё рушится. Когда ты падаешь, когда на тебя нападают. Когда ты умираешь. Она хотела стать принцессой паутины. Плести свою жизнь, такую не похожую на других, такую идеальную и волшебную. Разве не так всё происходило в школе, разве не было других "принцев" и "принцесс"? Принц слизерина – Драко Малфой, король Рональд, который защищает кольца команды в своей игре. Гермиона, которая всегда была если не королевой, то принцессой самых умных. А Поттер – избранный. Мальчик-который-выжил. Чем хуже эта девчонка, у которой глаза цвета утреннего неба, когда голубого не так много и они скорее серые? Чем хуже девчонка, которая жила так же, как и остальные: мечтая, влюбляюсь, разбивая себе сердце и… И всё же она не такая, как все. Фантазии у неё всегда было больше, чем у других, а мечтала она каждую секунду, каждое мгновение. Но сейчас, в данный момент, она самая обычная. И умирает она так же, как и остальные обычные люди. Многие падают и умирают. И она тоже. — Она умерла! — плачет профессор Трелони. Стрекоза, которая слетела со своего укрытия, чтобы быть рядом со всеми в трудную минуту. Патил плачет, закрывая лицо ладонями. Лаванда открывает глаза. Сначала не понимает, что происходит, а потом память обрывками восстанавливается: школа в огне, погибшие, война, война, война… — Война выиграна, — будто читая мысли Лаванды, говорит зашедший доктор, на нашивке у которого выведено имя «Джек». Выглядит он молодо, не старше её самой. Пострадавших, наверное, так много, что в помощники берут всех без исключения, даже тех, кто не полностью прошёл обучение. Когда Лаванда была совсем юна, то мама много читала ей. Сотни, тысячи книг! И она легко могла представить себя в любой роли. Путешественницы, принцессы, даже благородного рыцаря. Её воображение подхватывало и уносило в далёкие миры. Она была лучшей из лучших, руководила войском, влюблялась, в неё влюблялись. Сейчас же, чувствуя лишь боль в теле, обе эти роли стали ей тесны. И она хотела быть кем-то одним: или принцессой, или Лавандой. Царапины были не заразными, она не станет оборотнем, даже на сотую часть – ей повезло. Только в напоминание о той ужасной битве достался ужасающий шрам от щеки до шеи. Не удивительно, что Лаванду посчитали мёртвой, ведь крови она, наверное, потеряла очень много. Браун лучше, раны заживают, шрамы остаются, но её не выписывают из больницы Святого Мунго, за её состоянием ещё следят. — Ещё месяц, — отвечает на заданный вопрос Джек, принимаясь за обычную процедуру перевязки, от которой Лаванду уже мутит. Ей всё надоело практически до чёртиков. А парень лишь улыбается и качает головой, когда она зло шипит, отворачивая от него лицо. Не здоровается, не прощается. Вообще с ним не говорит. А он всё равно приходит к ней и задаёт извечный вопрос: «и как тут мой обиженный пациент? До сих пор дуется?». Спрашивает, как она себя чувствует, что говорят родители и друзья, когда приходят к ней. Спрашивает. Просто так, не для медицинской справки. И это заставляет Лаванду вспомнить о том, что она не накрашена, что волосы у неё прямые, что из ярких цветов у неё ничего нет. Вспомнить о том, о чём не забывала ни на секунду – о шрамах на лице. — Неужели ты не чувствуешь ко мне жалость?.. У Джека доброе лицо и большие, выразительные глаза. А ещё прямой нос и волосы тёмные-тёмные, с проблеском коричневого цвета, как у каштана, долго созревающего на дереве. И у него не такое худое лицо, какое обычно присутвует у всех врачей от недосыпа, усталости; от сотни увиденных кошмаров, от сотни слёз, что пролили родители над хладным телом своего сына или дочери. Врачи с худым лицом, впалыми щеками, синяками под глазами – все они видели это, все до единого. Этот же улыбается своей призрачной улыбкой и овальное лицо становится ещё более нереальным. Только вывеску нужно добавить над ним, да стрелочку нарисовать над головой, подобно нимбу: «Только я смогу спасти тебя». — Жалость? А почему я должен испытывать к тебе жалость? И весь мир снова разрывается у Лаванды перед глазами, переворачивается прямо в это мгновение. Неужели он не видит, неужели слепой или тут так падает свет, что левая часть её лица скрыта от него? — Я видел, Лаванда, — отвечает он на её вопрос, успокаивая, потому что та на мгновение теряет контроль над собственным голосом. Не то кричит, не то просто плачет, на повышенных тонах неся какую-то околесицу. — Я видел всё, что так волнует тебя сейчас. — И что ты об этом думаешь? — спрашивает она. — Только не ври. — Я вижу, как ты похудела. Вижу и понимаю, что ты повзрослела в тот самый момент, когда решила остаться на поле битвы. И вижу, что ты как никогда жива. «Правда не так ужасна», — впервые думает Лаванда Браун. Девочка, которая ненароком запуталась в собственной паутине лжи, но в последний момент смогла выбраться из неё. Выбраться и вздохнуть полной грудью, чтобы жить, чтобы верить и мечтать о настоящей любви.