Let me be your cello, Baby...

-Где Эйкка? – встрёпанный Пертту еле переводил дух. Он примчался по звонку Пааво, который похоронным голосом сообщил, что репетиции не будет из-за депрессии лидера. -Там, - мрачно и предельно лаконично изрёк Пааво, показывая на лестницу, ведущую на второй этаж. Они с Антеро сидели в вестибюле гостиницы и тихо переговаривались. -Да что произошло, скажите мне наконец! Он же не какая-нибудь истеричка, чтобы просто так психовать! Пааво проворчал себе под нос нечто противоположного содержания, а Антеро ответил: -Понимаешь, так получилось… Знаешь, почему задержались наши инструменты? Машина с ними попала в аварию… -КАК?! Я надеюсь, с ними всё хорошо? А шофёр цел? Ужас какой… -Цел. Несколько пострадали барабаны, сломался мой смычок и… виолончель Эйкки. Просто вдребезги. А нашим вот повезло… Пертту широко раскрыл глаза. Он знал, чем была для Эйкки его виолончель: больше, чем просто инструмент, она была его душой, его эмоциями, его вторым «я»… Неудивительно, что он так переживает! А Антеро продолжал: -Она лежала как раз с краю… Ты бы видел его лицо, когда ему показали то, что от неё осталось! Мы до сих пор не решаемся к нему зайти… -Как бы он там ничего с собой не сделал! Он чересчур серьёзно к этому относится. Но лезть в пасть тигру я больше не собираюсь, - фыркнул Пааво, - и тебе не советую, Пертту. Утешать его – дело бесполезное, особенно когда он сам настроен на долговременный психоз. Пертту крайне неодобрительно слушал товарища по группе. «Да что он понимает! – вертелась навязчивая мысль. – Как он, наверное, сейчас расстроен! И никто даже не хочет ему помочь!» Он только махнул рукой и быстро взбежал по ступеням. В обычное время Пертту старался держаться от лидера подальше. Причина была проста, но вместе с тем так сложна! Он боялся, что Эйкка однажды заметит нежность в его взгляде и просто выгонит его из группы. И Пертту выбрал молчание. Так он хотя бы мог быть с ним рядом. Он всегда страдал, когда его Солнцу было плохо, всегда радовался, когда видел его улыбку и свет в его глазах, а теперь у него такое горе! Неужели никто не понимает, что случилось на самом деле?! -Эйно, - Пертту деликатно постучался в дверь его комнаты, уже отсюда ощущая волны отчаяния, исходящие из неё. – Пожалуйста, открой мне. Ему ответило молчание. Но ведь лидер группы - абсолютно точно! - сидит в своей комнате! Почему он не отзывается? Пертту, уже перебирая в мыслях всё самое ужасное, после нескольких бесплодных попыток достучаться, привалился к двери… и чуть не упал внутрь комнаты. «Не заперто?» - удивился он. -Эйно? – парень огляделся. Комната была пуста. Свет выключен, шторы задвинуты. – Эйно, ты здесь? «Какую чушь я несу! Здесь пусто… Уж не выпрыгнул ли он из окна?» - тревожно подумал виолончелист, направляясь к нему. У Эйкки никогда не было суицидальных наклонностей, но кто знает, на что он способен в состоянии аффекта? Пертту резко раздвинул шторы и внимательно оглядел асфальт внизу. Всё чисто. Он внимательно оглядывал раму, когда… -Может, ты всё-таки задвинешь шторы? – раздался безжизненный, холодный голос откуда-то снизу. Пертту даже подпрыгнул на месте! Помянув пресловутого «перкеле», он опустил взгляд и ужаснулся: Эйкка сидел на полу в самом углу, обхватив руками колени. Он был очень бледен, и подслеповато щурил заплаканные глаза. Несчастное существо пыталось сжаться в комочек, чтобы хоть немного прогнать идущие изнутри отчаяние и холод. Он вздрагивал и прерывисто дышал, по щекам катились слёзы… Сердце Пертту сжалось от этого зрелища. «Мой бедный малыш! Господи… не плачь, не плачь, ради Бога!» -Эйно! – Пертту тоже опустился на пол и, порывисто обняв своё Сокровище, ласково погладил его по спине. – Не надо, пожалуйста, мы оба не выдержим этого напряжения… Я отлично понимаю тебя, но всё-таки… это же вещь… -Ты ничего не понимаешь! - безысходно простонал Эйкка, пытаясь его оттолкнуть. -Неправда. И ты это знаешь, - он старался говорить уверенно, но голос дрожал, сам собой наполняясь нежностью и заботой. – Послушай, детка, всё будет хорошо, я верю, и ты тоже поверь. У тебя будет другая виолончель, ничуть не хуже прежней, понимаешь? Малыш, да, это грустно, но жизнь же не закончилась! Инструмент уже не вернёшь, но ты ведь не собираешься бросать музыку? Твоё сердце, душа и талант остались с тобой, она была лишь твоим продолжением… -Ты не понимаешь… - выдохнул лидер группы. – Она была для меня всем. -Не говори так, пожалуйста! – Пертту уговаривал его, как ребёнка, с невыразимой нежностью и самозабвением перебирая его волосы. – Я прошу тебя. У тебя ведь есть семья, друзья, группа, музыка… Я не думаю, что с другой виолончелью всё будет иначе… Эйкка даже несколько забылся, слушая его успокаивающий голос. В нём было столько тепла! Парень прижался к нему сильнее, не думая сейчас, правильно это или нет. Ему было всё равно. Главным было другое. Ему хотелось сочувствия. Просто чтобы кто-то, обладающий огромным терпением, посидел с ним, в разных интерпретациях повторяя, что всё будет хорошо… А Пертту с удовольствием и неподдельной искренностью делал это. Он любил. И отдал бы ему сейчас душу, если бы это хоть немного могло помочь. -Ты не понимаешь… - вновь прошептал он. – Она была моей душой. Я любил её. И она меня тоже… Я не думаю, что это можно просто так забыть и заменить. -Эйно, - строго сказал Пертту, обхватывая ладонями его заплаканное лицо. – Она же всё-таки не живая. -Нет, живая! – упрямо возразил Эйкка. – И она меня любила! -Малыш… ну что ты такое говоришь! – Пертту внимательно смотрел в глаза, которые он так давно любил. – Ну успокойся. Ты ведь уже взрослый человек и должен понимать. Ну хочешь… - он внутренне сжался, но просто не смог бы сейчас не сказать этого: - ну хочешь… я буду тебя любить вместо неё? Прозвучало это просто и так естественно, словно неоспоримая, давно известная истина. Лидер группы изучающее посмотрел на него, понимая, что друг не врёт. Понимая, что в глубине его глаз – именно то согревающее чувство, которое ему так необходимо сейчас. Наплевать, что он мужчина – какая разница, в конце концов, если он произносит его имя с такой нежностью, что хочется просто раствориться в ней… -Хочу, - капризно ответил Эйкка, вызывающе глядя не него. – А вот хочу. -Правда? – Пертту улыбнулся. На душе стало так светло и радостно, словно он только что сочинил самую лучшую музыку на свете. – Детка, я буду, обещаю! Всё, что ты захочешь! -И виолончелью моей ты тоже будешь? – ехидно осведомился он. -Буду! – неожиданно загорелся идеей Пертту. – Буду, Эйно, всем, чем ты захочешь! Только позволь мне… -Спасибо тебе, - Эйкка сильнее прижался к нему. – Правда, спасибо… - он поднял голову, и Пертту легко коснулся губами его губ… Об этом мгновенье он всегда мечтал и теперь просто растворился в ощущениях. А потом и сам ощутил, что плачет… Да разве может быть на свете что-то лучшее, чем обнимать свою Мечту? Он целовал его губы и его глаза, ощущая, как вздрагивают веки при каждом прикосновении… -Всё, не плачь. Договорились? -Хорошо, - еле слышно сказал Эйкка. -Ну так как? Позволишь мне быть твоей виолончелью? -Пертту… Ты серьёзно? Я же пошутил! Да и как ты… -Увидишь, - улыбнулся тот. – Просто позволь мне быть твоей виолончелью, детка. -Будь, - рассеянно отозвался лидер группы, пребывая в крайней степени недоумения. Пертту поднялся и, взяв его на руки, посадил на стул. Эйкка следил за ним с любопытством и непониманием. А потом Пертту опустился перед ним на колени. -Вот так. Теперь я твоя послушная виолончель. И ты сыграешь всё, что захочешь. Бери смычок, - он пододвинулся к Эйкке и, положив руки ему на колени, раздвинул их. Ещё приблизившись, он обнял своё Сокровище за талию. Так, как мечтал всё время. Да, это воистину была живая виолончель, безгранично любящая своего хозяина! А главное – она не сломается так просто. Слегка сжав колени, Эйкка ощутил в полной мере, что значит живой инструмент. Он дышал, был тёплым, а где-то внутри действительно билось сердце, принадлежащее теперь ему без остатка. И у него были руки, которые крепко, успокаивающе обнимали. У него были глаза, которые смотрели с бесконечной преданностью и нежностью. У него были губы, которые могли сказать и говорили, что всё будет хорошо… Эйкка взял смычок и легонько провёл им по спине Пертту, а тот, улыбаясь, пропел какую-то ноту. И лидер группы заиграл. Заиграл, делясь своей болью с живым инструментом, отдавая ему все свои заботы. А Пертту напевал что-то ласковое и гладил его по спине. Пел он не шедеврально, но на его Мечту это действовало сейчас гораздо больше, чем идеальное исполнение. Главное, что он пел для него, пел сердцем. А Эйкке казалось, что на свете существуют только это успокаивающее мурлыканье, горячее дыхание на уровне груди и нежное кольцо рук, которые… *** В комнате, которую только что наполняли стоны и прерывистое дыханье, снова стало тихо. Пертту приподнялся на локте, и обеспокоено заглянул в глаза своего Сокровища. Он погладил его по щеке и поцеловал, уже в который раз. -Как ты? -Всё хорошо, - просто ответил Эйкка, поудобнее устраиваясь у него на плече. – Но из-за тебя я больше никогда не смогу спокойно играть на виолончели, - улыбнулся он. -Я люблю тебя… -Я тебя тоже, - неожиданно даже для себя ответил лидер группы. – Ты самый лучший инструмент в моей жизни, Пертту… *** -Эйно, ну хватит, давай, соберись! Что за идиотская улыбка? – недоумевали Пааво и Антеро на следующей репетиции. И только Пертту знал, о чём вспоминает Эйкка, сжимая коленями свою новую виолончель…