Когда в младшей школе я слышала слово «родительское собрание», живот сковывало от страха и мизерного чувства вины. Я сидела в своей комнате, грызла ногти, ощущая эти неприятные чувства, и не могла ничего сделать. Я ждала маму со школы и уже знала, что будет: она сядет напротив меня, с разочарованным видом покачает головой из-за очередной моей проделки, позовет папу и прикажет со мной поговорить. А папа в свою очередь равнодушно кинет «не поступай так больше» и уйдет. Но этот разочарованный взгляд мамы отпечатается в моем мозгу и отзовется кислотным вкусом на кончике языка и тяжестью в груди.
Ожидание. Вот что на самом деле ужасно. Иногда даже хуже самого финиша.
И сейчас, когда я стою напротив Джастина, смотрю в его глаза, которые ярко блестят от света в коридоре больницы, ощущаю все то же чувство страха и вины. Но сейчас все по-другому.
Намного хуже.
Его бледные губы приоткрылись, а во взгляде скользнуло удивление, но оно исчезло так же быстро, как и появилось.
Я склоняю голову набок и изучаю — не могу не изучать. Щеки заполнила бледность, губы сжаты, а глаза красные.
Он плакал, я знаю. Живот сковывает, и становится почти больно. Что же было такого в палате, что Джастин заплакал?
«Я должна во всем разобраться, — вопит настойчивый голос в моей голове. — А потом буду плыть по течению».
Я выяснила одно очень простое правило: когда ты утопаешь в сомнениях, хватайся за то, что у тебя есть сегодня. Чего я хочу? Ответ прост: во всем разобраться и не потерять Джастина (кстати, это зависит частично от него самого). Но что я должна делать? Вот что тяжелым камнем засело в моей голове и грызет изнутри.
— Привет, — нервно улыбаясь, почти что восклицаю я. Слышу собственное эхо и мысленно даю себе подзатыльник за улыбку и натянутую оживленность, когда все остальные на грани нервного срыва.
— Привет. — Его голос охрип, и этот глубокий звук напоминает мне о нашей ночи, когда таким же охрипшим голосом он произносил такие слова, которые я хочу запомнить на всю жизнь.
Меня накрывает тошнота и холодное неприятное чувство в животе. Я хочу исчезнуть, чтобы не ощущать на себе странные взгляды Кэпа и Анны-Лизы, и особенно Джастина. Он будто хочет припечатать меня к стенке этим взглядом. Или спалить дотла. Этот взгляд будто бы говорит: «Я не знаю, зачем ты здесь».
— Как Джереми? — выдавливаю я из себя и делаю глубокий вдох.
Джастин дергает одним плечом. Он выглядит нервно, смущенно и так, будто в нем смешались все состояния человека, какие только могут быть.
— Пришел в себя.
— Хорошо, — выдыхаю я.
Анна-Лиза награждает нас обоих еще более странным взглядом, а я замечаю, что Кэп слегка улыбается.
— Что это с вами? — недоуменно спрашивает она.
— Ничего, — с деланым убеждением восклицаю я, в то время как Джастин произносит:
— Все оʼкей.
Напряженность так и витает в воздухе. Она сковывает ребра, давит на веки и отражается мурашками на коже.
Анна вздыхает и устало проводит тонкой рукой по шее. Сосредоточив все внимание на своих бусах и перебирая их руками, она вновь смотрит на нас обоих и неожиданно выдает:
— Я побуду тут до утра, а что собираетесь делать вы, я не знаю. Мы с Джереми побудем здесь столько, сколько нужно, а потом вернемся домой, — запинается и неуверенно добавляет: — Джастин, когда у тебя начинается учеба?
Он, не отрывая взгляда от меня, отвечает:
— Завтра.
Я сейчас расплавлюсь по поверхности пола, честное слово. Ощущая, как щеки и шея покрываются румянцем, я стараюсь звучать как можно непринужденнее.
— Мы с Джастином, наверное, переночуем в доме, а потом…
— Посмотрим, — доканчивает Джастин.
И только от этого короткого и резкого слова я покрываюсь мурашками. Мне кажется, я еще никогда не видела его таким отрешенным и закрытым. И это ужасно действует на меня.
— Я вызову такси, — он на короткий миг смотрит на меня, а потом берет телефон, — ты идешь?
Рассеянно киваю и обнимаю себя руками.
Господи, хоть бы все прошло хорошо. Хоть бы он сказал: «У меня с Арабелой ничего не было и не будет. Я люблю тебя». А потом мы бы поцеловались на фоне заката и были счастливы. Но это не гребаный фильм, когда все проблемы решаются сами по себе. Это реальность. От которой меня уже воротит.
Я не буду чувствовать себя лучше, если у нас будет псевдо-примирение, как во всех этих любовных сказках. Я хочу отдохнуть, но одновременно и расставить все по полочкам. Чтобы у меня больше не осталось сомнений. Чтобы я сказала все, что думаю. И будь что будет. Я хочу заверить Джастина, что говорю искренне, что не обманываю себя и его, а если он решит, что все кончено, то… черт, я не должна буду препятствовать. Но я знаю себя и, скорее всего, растеряв всю сознательность где-то по дороге, кинусь ему на шею, неловко вываливая все свои мысли. Потому что, блин, от всего того, что у нас было, меня до сих пор трясет.
Огни ночных улиц пролетают мимо меня расплывчатыми линиями, когда я вспоминаю все.
«Притворись моей девушкой, Саттер».
«Я поцеловал тебя на глазах отца и Анны, да. Но ты должна знать, что мне понравилось. Что я был не в силах остановиться».
«Хочу разрушить тебя для всех остальных. Хочу, чтобы в твоем сердце был только я».
«Ты мне правда очень нравишься».
«Ты мне тоже очень нравишься, Саттер».
«Я знаю, что ты сломала меня. А еще я знаю, что люблю тебя».
«Вчера я кончил с помощью собственной руки, думая о тебе».
«Хочу почувствовать тебя».
«Мы должны остановиться».
Боже. Я вжимаюсь в сидение, чувствую, как невероятно быстро бьется сердце, а по шее стекает капелька пота. Наворачиваются слезы, но я быстро их смаргиваю.
Что я должна делать?
Гул в груди становится больше, а дрожь сильнее, когда мы выходим из машины и молча заходим в дом.
Когда я ехала в больницу, в моей голове был четкий план: сказать все, что думаю, а потом ждать чуда с небес. Но он нахрен исчез. Сейчас я чувствую себя какой-то мелкой рыбой на суше, которая если и откроет рот, то тут же умрет. Все, что было в моей голове, растворилось. И все, что я хотела сказать, тоже.
Я качаюсь на каких-то неустойчивых волнах иллюзии? Это все по-настоящему? С каких пор моя жизнь стала такой?
Лола, которая не была влюблена в Джастина Бибера, сейчас неловко помахала бы ручонкой и полетела домой, чтобы завтра не опоздать на учебу и работу. Лола, которая не любила Джастина Бибера, сейчас не мучилась бы от такого количества драмы в ее жизни. Но сейчас мне так плевать. Сейчас моим единственным желанием стало затащить Джастина в угол, сказать, что люблю его, а потом скрепить все это поцелуем.
И я не могу.
Все просто. Я боюсь.
Боюсь, что он оттолкнет меня, не поверит мне, закроется в себе и вовсе перестанет со мной разговаривать. Я хочу подойти к нему и спросить, что случилось и почему он плакал в той палате. И если он скажет, что со мной покончено, наверное, я вскрою грудь и отдам ему свое разбитое сердце. О-ох, как ужасно ванильно это прозвучало. Никогда бы не подумала, что в жизни у меня будет такое.
Дверь с громким хлопком закрывается, и остаются лишь я, он и эта жуткая тишина. Сердце мигом пускается вскачь. Джастин включает свет, и вот мы оказываемся в светлом блестящем коридоре. Я вспоминаю момент, когда несколько недель назад мы приехали сюда, и мы так же стояли тут, ощущали неловкость от всей это ситуации. Но сейчас даже под дулом пистолета я не смогу угадать чувства, которые испытывает Джастин. И я так хочу узнать.
Открываю рот и вдыхаю воздух, чувствуя легкое головокружение и дрожь в конечностях.
— Джаст…
Он вздрагивает и, как-будто очнувшись, направляется к лестнице, а потом бежит по ней, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.
Что?
Я остаюсь одна, так и не договорив его имя, да и собственно, что бы я могла ему сказать?
«Прости меня»? «Мне очень жаль»? «Давай все забудем»?
Черт, никогда я не ощущала себя так; чувство такое, что, если кто-то обнимет меня, я разрыдаюсь как никогда в жизни.
Я медленно иду вверх по лестнице. Мыслей нет. Ноги еле ходят. А мозг отказывается функционировать. Классно, правда?
Минуя коридор, я иду вперед и вижу, как в дальней комнате горит свет. Я никогда не заходила в эту комнату. Дверь немного приоткрыта, и вот я стою рядом, думая, стоит постучать или нет.
И я не стучу. Захожу сразу на трясущихся ногах.
Скрип раздается в комнате, мои ноги шаркают по полу, а собственное дыхание становится прерывистым. Но все это становится мелочью. Мне становится плевать.
Кроме одного.
Джастин сидит на полу, спиной прислонившись к массивному письменному столу, держа в руках какой-то листок, и плачет. Нет. Рыдает. О, Господи. Его всхлипы становятся все громче, а мне все больнее. На голову надет капюшон серой толстовки, и он вжимается шеей в нее, пытаясь скрыть от меня свои слезы. Он знает, что я здесь. И я не знаю, хочет он, чтобы меня не было, или нет.
Но я не хочу размышлять.
Не думая, подбегаю к нему и опускаюсь на колени. Представляю, что он может увидеть, если поднимет голову: девчонку с распахнутыми глазами и безумным, ничего не понимающим взглядом. Джастин кладет листок на свои колени, вытирает красные нос и щеки, подавляя хрипы, рвущиеся из горла. Но не может. Мотает головой.
Воздух в легких исчезает.
— Джастин…
Лола, скажи хоть что-нибудь. Не молчи, обними его и расспроси. А если он захочет, чтобы ты ушла, уходи прочь.
Сейчас я готова выполнить любое его желание.
Но нет. Я ни за что на свете не уйду.
Я забываю про сообщение этой Арабеллы, про то, как я оставила его утром, про все, о чем думала в такси. В мыслях лишь одно — это связано с его отцом.
— Джастин, посмотри на меня, — тихо прошу я. Практически умоляю.
Но он не смотрит. Все так же сидит, опустив голову, отчаянно — и безуспешно — пытается взять себя в руки. Подбородок, по которому стекают слезы, капая на пол, дрожит. Его руки сжаты в кулаки. Глаза зажмурены. Губы сжаты. А слезы не перестают литься.
Мой Джастин. Что же с тобой?
— У нее был р-рак. — Его голос срывается, он глотает воздух. — А я… я ничего не знал об этом.
Я хмурюсь, пытаясь понять, о чем он. Неужели о говорит о своей… маме? О Боже мой.
— Джастин…
Он вскидывает голову и смотрит прямо в мои глаза. Его карие глаза потемнели, зрачок почти не отличается от радужки, а новые слезы все подступают и подступают.
— У нее был рак, Лола! — кричит Джастин.
— У твоей мамы?..
Он быстро-быстро кивает несколько раз. Всхлипывает, ладонями вытирает мокрые щеки и говорит мне:
— Она убила себя, потому что у нее был рак. Ей оставалось пару месяцев. Она не хотела выглядеть в моих глазах беспомощной. Она… моя мама… она…
Я касаюсь обеими ладонями его плеч. Поглаживаю, а потом придвигаюсь ближе. Он не отстраняется, и я становлюсь смелее: обнимаю его так крепко, что еле могу дышать. Я сжимаю его в объятиях, утыкаясь лицом в его толстовку и чувствуя влажные капли на своей шее. Поглаживая спину, я шепчу:
— Успокойся. Тише, тише.
Но он не успокаивается. Наоборот: его рыдания становятся громче, они хоть и заглушаются моей шеей, но чувствовать их всем телом, ощущать вибрации от его плача — невозможно. Я зажмуриваю глаза и обнимаю его крепче. И от того что он просто обнимает меня в ответ и позволяет себе плакать, я ощущаю ужасно поглощающее чувство внутри себя — оно пожирает изнутри.
— Лола…
Он слегка отстраняется и смотрит мне в лицо.
— Лола, что мне делать? Это письмо… — указывает он на белый лист, — она написала его прямо перед своим самоубийством, а я прочел его только час назад, в палате отца. И я так хочу его ненавидеть за это…, но не могу, понимаешь?
Сглотнув, Джастин отодвигается еще больше. Он бегает взглядом по полу, стене напротив, по письму и моему лицу. Он настолько растерян, и я буквально приказываю себе сделать что-то.
— Я хочу простить отца, отпустить все это и просто начать нормально жить. Жить так, чтобы мысли о маме и отце, о ее болезни и самоубийстве не вызывали у меня приступы паники. Я… я ощущаю себя таким слабым. А еще, когда ушла ты, я буквально лишился всего. Потом сердечный приступ отца, и все это… и я… я сейчас…
Я беру его лицо в ладони, заставляя смотреть в глаза. Поглаживаю подушечками пальцев его щеки, скулы и влажную кожу под глазами, я шепчу:
— Я никуда не уходила от тебя. Я никогда не смогу сделать этого. После всего, что у нас было, я поняла, что не смогу без тебя, и все, — тихо и медленно говорю я ему. — Я люблю тебя. А в то утро я случайно увидела то сообщение и запаниковала, подумала, что между вами может что-то быть, вспомнила своих родителей и… и просто решила найти легкий способ — убежать. Но я уверена, в конечном итоге, мы бы все равно поговорили. Прости меня за все, что я наговорила тебе в аэропорту. Прости за то, что дала тебе усомниться во мне. Прости, что
я усомнилась в тебе…
Джастин качает головой и прерывает меня:
— У меня с Арабеллой ничего нет и никогда бы… блять, Лола, ты же знаешь это. Пару дней назад она подошла ко мне, призналась, что влюбилась в меня, попыталась поцеловать, а я просто отошел и спокойно сказал, что это неправда. Она поняла это, пришла в гнев и сказала, что нужно рассказать все тебе. Я не понял, о чем именно рассказать, и не посчитал нужным сказать тебе, потому что… черт, потому что это все настолько неважно, это настолько крошечное событие, по сравнению со всем, что у нас было, а она уже свалила в свой Вашингтон… и я…
После всей этой информации, чувство вины раздувается еще больше. А еще я хочу плакать.
Блять.
Конечно же, я
знала, что у них ничего нет. Но самовнушение и все ненужные мысли взяли верх и сработали намного быстрее. Конечно, черт возьми, я доверяла и тогда и сейчас Джастину, но посчитала, что люди пускаются в объяснения, когда их ловят во лжи.
Боже.
— Я так люблю тебя, — зажмуриваю глаза, еле сдерживая слезы. — Пожалуйста, я хочу, чтобы ты простил меня…
— Я тебя понимаю, — говорит он. И мне так легко, что сейчас он немного успокоился. — Просто столько всего произошло, что я…
— Я тоже.
— Блять, — выдыхает он, накрывает лицо руками и смотрит на меня сквозь пальцы. — Столько всего…
— Я верю, что ты справишься. И я хочу верить, что есть «мы».
Он кивает.
Я придвигаюсь ближе к нему, кладу ладони поверх его, чтобы он убрал их со своего лица.
— Эй, — целую его запястье. Еще один поцелуй, и еще, и еще. — Ты как?
Он глубоко вдыхает, а затем медленно выдыхает.
— Сам не знаю… Воображал себе наш разговор в больнице, и все что хотел сказать, это… Лола, ты знаешь, что мне важно быть не на второстепенных ролях у близкого мне человека. А ты мне стала такой близкой, такой любимой и — черт — незаменимой, что становится просто страшно. Я хочу, чтобы ты доверяла мне, а я тебе. Я хочу любить тебя. Каждый день, понимаешь? После смерти мамы ты единственная, с кем я ощущал такой покой и свою значимость.
Не плакать, не плакать.
Черт.
Поздно.
Аккуратно целую его в подбородок и уголок губ.
— Ты никогда не будешь на второстепенных ролях.
Джастин снова кивает.
А потом я слабо улыбаюсь и говорю:
— Я тебя люблю, и с рассветом это никуда не денется.
Вспомнив свою сказанную мне фразу, Джастин широко улыбается, и я так хочу сфотографировать его лицо в эту секунду: его улыбку, красные щеки, блестящие глаза и этот взгляд… наполненный обожанием, нежностью и любовью.
Я задумываюсь, сколько еще Джастинов и Лол сейчас на планете сидят вот так, в обнимку, и смотрят друг другу в глаза. Жаждут ли они друг друга настолько же отчаянно, как и мы? От одной только мысли, что где-нибудь там, в альтернативной вселенной или в моем воображении, Лола и Джастин не встретились бы и вовсе, меня бросает в дрожь.
Потому что я предназначена для него, а он для меня. И я так благодарна, что встретила его сейчас, когда мне всего восемнадцать лет и у меня есть возможность наполнить свою жизнь его присутствием, счастьем и той самой всепоглощающей любовью.
Я все еще не верю, что все может утихомириться, и мы с ним просто будем вместе, будем в жизни друг друга и строить планы на будущее — настолько это все было эмоциональным. И во мне давно зародилась эта самая уверенность, что все это не случайно и не мимолетно, что какие-то несколько недель не смогут побледнеть в нашей памяти, чтобы наши чувства друг к другу исчезли.
Надо же.
Целую его, чувствуя в ответ его раскрывающиеся и мягкие губы, скольжение теплого языка и частого дыхания. Поцелуй наполнен облегчением, предвкушением будущего и чистым неразбавленным чувством любви друг к другу.
— А ты?
— Я тоже люблю тебя, — его глаза улыбаются. — Это ведь не временная татушка, имеющая свойство исчезнуть.
Вздернув губы в легкой улыбке, я спрашиваю:
— Мы что, так просто помирились?
— Да, — пожимает он плечами.
Дрожь в горле отдается еще большей дрожью в груди.
— Это были самые жалкие дни в моей жизни. Я ни за что на свете не хотела тебя потерять.
Джастин улыбается:
— Согласен.
А потом я говорю все, что вертится колесиками в моей голове:
— Ты должен все это отпустить. Твоя мама хотела бы этого. Чтобы ты думал о ней с хорошими мыслями. Ты должен простить своего отца, несмотря на его ужасный поступок. Только так ты почувствуешь себя счастливым. Только отпустив прошлое, ты будешь жить в настоящем, понимаешь? И я сейчас не цитирую супермотивирующую фразу из супермотивирующего фильма.
Он отводит взгляд и легонько кивает.
— Я не говорю тебе кардинально сближаться с отцом, проводить с ним очень много времени, играя в гольф и прочее, но мне кажется, ты просто должен перестать так много думать об этом. Уехать отсюда с чувством облегчения. Твое «я прощаю тебя» не изменит все, но изменит что-то в твоем будущем и его.
Он снова кивает и опускает взгляд.
— Ты права. Я просто… я не хочу все забывать, но так же не хочу вспоминать это с чувством презрения или ненависти.
— Конечно, я права. Как иначе-то? — насмешливо говорю я, и Джастин, приподняв брови, улыбается.
Он смеется и валит меня на холодный пол, одной рукой захватывая мои запястья, а другой щекоча ребра и живот.
— То есть, хочешь сказать, что ты у нас мисс психолог года, да? — широко улыбаясь спрашивает Джастин, не прекращая свои пытки.
Я визжу и пытаюсь выбраться, но безуспешно. И от такого перехода, от его настроения, от того, что он разобрал все по полочкам, мой смех становится легче и громче.
— Перестань, прошу тебя, — не переставая смеяться, прошу я, и он наконец прекращает свою атаку.
Наклоняется и целует меня. От влажного языка, его рук, сжимающих мои бедра, и мягких губ я ощущаю тягу внизу живота.
Мне так этого не хватало.
— Ты в порядке?
Джастин кивает и, оставляя поцелуи на моих губах, щеках и лбу, отвечает:
— Будто под наркотиками. Столько событий за пару дней. Пиздец просто.
— Но сейчас ты ведь правда в порядке? — уткнувшись лицом в шею и глубоко вдыхая его запах, спрашиваю я.
— Охренеть как в порядке. Чувствую себя готовым ко всему. Это так странно и пугает просто до усрачки, но мне плевать. Я хочу сделать все, что ты сказала, уехать в Нью-Йорк и любить тебя каждую секунду. — Он с вызовом смотрит на меня. — Как тебе план?
Дыхание сбивается к чертям.
— Превосходный.
— Мне кажется, что ты специально пришла и накачала меня каким-то веществом под названием «облегчение».
— Ну да. У тебя ведь есть я.
Он щелкает меня по носу.
— О да. А у тебя я, между прочим.
Горло сжимается от мыслей, что каждый раз мы будем собирать частицы друг друга, которые составляют одно большое «мы».
Да. Это мы.
Блин. Я сейчас так счастлива, когда лежу под любовью всей своей жизни, чувствую его поцелуи, его уверенность и готовность решить все проблемы, чтобы наконец начать дышать. Я так счастлива, что узнала его, что согласилась лететь сюда, что отдала ему свое «люблю» и приняла его.
Меня накрывает огромное облегчение.
И все та же любовь.
***
Я прожгу дырку на этом неудобном стуле.
Пять часов утра. Мы с Джастином в больнице. Анна-Лиза и Джереми ждут нас в палате.
И как прикажете дышать?
Мы заходим и садимся на стулья. Боже, такое чувство, будто иду на казнь.
После того как мы с Джастином поспали один час, он разбудил меня ненавистной мне щекоткой и приказал собираться в больницу. И при этом выглядел неуверенно и уверенно одновременно — понятия не имею, как это возможно.
Джереми смотрит на наши сплетенные руки, потом на Анну, а затем в глаза Джастину. Кэп сидит в углу и смотрит на нас поверх газеты с легкой и знакомой мне улыбкой.
Джастин прочищает горло и громко говорит:
— Мы улетаем обратно.
Анна-Лиза улыбается. А Джереми все такой же.
— Я так рада за вас, — лепечет Анна, искренне и радостно. Мое сердце замирает.
— Джастин… — начинает Джереми.
— Слушай, — мягко произносит Джастин, поглаживая большим пальцем мою руку. — Не знаю, что получится из этого разговора, и прости, что так заставил тебя нервничать пару часов назад, но... Я не хочу ненавидеть тебя за все, что ты сделал. Я не хочу злиться на тебя или же на маму. Не хочу, чтобы до конца дней у нас была взаимная неприязнь. Я хочу жить дальше и наблюдать, как это делаешь и ты. Прости меня.
Столько простых слов. И столько нескрытых чувств в них.
Широко раскрытые глаза Джастина буквально умоляют отца не закатывать ссору. Но я вижу во взгляде Джереми понимание.
Джереми поднимается и медленно подходит к нам. Джастин встает.
— Я… не думаю, смогу ли я заслужить твое прощение и вообще тебя…, но я рад.
Джастин делает шаг и крепко обнимает его, а он делает это в ответ.
Внутри все сжимается при виде этой картины.
Анна улыбается и смахивает нахлынувшие слезы. Кэп смотрит то на них, то на меня, а потом заговорщически подмигивает мне.
Это все странно, непонятно, но мне кажется, сейчас все вымотались настолько, что не хотят пускаться в объяснения, а просто отпустить и радоваться друг за друга.
Они отстраняются, с некой нежностью смотрят друг на друга, а затем Джереми выдает:
— Встречаемся здесь же через год?
Джастин немного смеется, потом переводит взгляд на меня.
— Только нам больше не надо будет притворяться влюбленными.
Ощущая миллион бабочек в животе, я встаю и отвечаю:
— Ага. Мы в них превратились по-настоящему.
Анна-Лиза подходит к Джереми и, обняв его, говорит:
— Удачи вам.
Джереми улыбается и добавляет, глядя то на меня, то на Джастина:
— Да. Удачи вам.
И мы выходим. Облегченный выдох Джастина я хочу записать и слушать снова и снова.
Ощущая, как ветер приятно омывает разгоряченную кожу, я сплетаю наши руки. Мы идем к стоящим на перекрестке желтым такси, чтобы наконец поехать в аэропорт.
— Какие планы?
— На жизнь или ближайший час?
Я улыбаюсь:
— И то, и другое.
Он отвечает сразу же, заставляя меня улыбнуться еще шире:
— Целовать тебя.
— А на жизнь?
— Сорвать с тебя одежду, и та же схема, только с небольшими изменениями.
Я хохочу и, смотря на витрины магазинов справа, отвечаю:
— Неужели мы возвращаемся домой.
— Ага, только уже как пара. Невероятно круто! — поворачивает голову и смотрит на меня с деланым энтузиазмом. — Давай, когда поженимся, поменяемся фамилиями.
Сердце делает сальто.
— Сейчас так делают?
Он кивает.
— То есть я буду Лола Бибер, а ты Джастин Саттер? — морщу нос от того, как это прозвучало. — Нет уж. Давай я просто заберу твою фамилию. «Джастин Бибер» нельзя разделить. Это как принц Уильям. Или Дональд Трамп.
Джастин запрокидывает голову и смеется.
— Мне не хватало твоей болтовни.
Целует меня, посасывая нижнюю губу и верхнюю. Я стону от этого ощущения, которое нельзя сравнить ни с чем.
— А если серьезно, — тяжело дыша, говорит он, — ты официально становишься девушкой Джастина Бибера.
Хлопнув его по груди, я закатываю глаза:
— Какая честь.
Пару минут мы идем в тишине; слышен лишь звук наших шагов, легкого ветра и шелеста крошечных листьев, которые только начали появляться. Наступает весна, и я мысленно визжу, что мы возвращаемся в солнечный Нью-Йорк. Одни. И уже как пара. Ну и дела.
Затем я вижу, как Джастин смотрит куда-то вперед и с еле заметной улыбкой на губах качает головой.
— На рисунке изображены Джастин, Лола и множество дорог.
— Что?
На этот раз глаза закатывает он:
— Потом объясню.
***
Три месяца спустя.
Я сжимаю его руку в своей и мысленно твержу ему «ты справишься, ты справишься, иначе и быть не может». Он выглядит решительно, но все равно я вижу, как неуверенность просачивается с каждыми пройденными нами шагами. Его энергия куда-то улетучилась.
— Все хорошо, — шепчу я ему, и Джастин кивает.
Наконец он отпускает мою руку, глубоко вдыхает воздух и, сделав еще один шаг, вдруг поворачивается ко мне. С ужасом на лице.
— Поцелуй меня.
Его тихая, но решительная просьба отзывается теплой щекоткой в моем животе.
Я с неохотой строю недовольное лицо и скрещиваю руки на груди.
— Это еще почему?
Но уже поздно, потому что Джастин хватается рукой за мою талию и толкает на себя. Почти касаясь своими губами моих шепчет:
— Потому что мне нужна поддержка.
А потом целует с удвоенной энергией. Этот поцелуй — такой сладкий и почти невесомый, просто соприкосновение губ с нашими вздохами и смешками, — мог продолжаться вечно, но тяжесть, давящая мне на веки и грудь, заставляет отстраниться.
Мягко кладу ладонь на его грудь, чувствуя, как он накрывает ее своей, и говорю:
— Иди, Джастин.
Он сглатывает, изучает мои губы, нос, лоб и глаза, прежде чем снова сделать кивок.
Солнце сегодня уж очень сильно печет даже в десять утра.
Я смотрю на серое каменное надгробие, где большими буквами написано:
«ВАЛЕРИ БИБЕР.
ЛЮБИМАЯ ЖЕНА И МАТЬ».
Сглатываю ком в горле.
Даже не представляю, каково Джастину.
Мы прилетели в Вашингтон на день рождения Анны-Лизы, и я настояла на том, чтобы прийти сюда. Джастин со мной согласился. Я знала, что Джастин не уедет без этого маленького пунктика, но он сам сказал, что мое присутствие не помешает. Более того, даже поможет ему.
Отношения Джастина с Джереми стали лучше, но только немного. Разница была в том, что теперь они спорили не на темы, которые раньше вызывали у Джастина панику. Они стали ближе, это заметно. Они отпустили прошлое, и этот огромный ушедший груз не мог не стать облегчением для них обоих.
После двух месяцев споров кто к кому переедет мы решили, что будем снимать новую квартиру. Я с этим медлила, потому что — блин! — жить вместе после нескольких месяцев отношений… Но мои жалкие оправдания не сработали, и Джастин выиграл, хотя не особо я была и против. Оставлять близнецов было выше моих сил, но и смотреть, как Джастин прощается с бабулей Харпер, было тяжеловато. Эти бытовые вещи, если честно, сводят с ума. Я каждое утро любуюсь на то, как моя зубная щетка стоит в стакане рядом с щеткой Джастина или как мои тампоны лежат с его бритвой. И это я молчу про совместные просмотры воскресных матчей, походов за продуктами, и вообще — делать все
вместе.
Это время было как в тумане. Да. В тумане нереальной близости друг к другу.
И вот сейчас я молилась, чтобы все прошло хорошо, сжимая влажную ладонь Джастина и заверяя, что он справится.
После смерти его мамы он приходил сюда много раз, и это не было для него проблемой. Но после того как он узнал всю правду, Джастину было трудно не паниковать.
Сейчас он собирался сесть на зеленую траву и выплеснуть все-все, что у него на душе.
— Скажи, какая классная у тебя девушка, — шутливо предлагаю я, и он улыбается. Широко и прекрасно.
Джастин посылает мне еще один игривый взгляд, садится и кладет цветы на траву.
А затем я глотаю слезы, когда он и в самом деле рассказывает обо мне. Улыбаясь, будто бы заверяя, что я прекрасная девушка, что я бы ей понравилась и что я ему подхожу, а потом со смехом говоря, что хочет заделать мне десять детей. Рассказывает о том, как он счастлив, как у него наладились отношения с отцом, а с учебой у него все гладко. Он говорит так, словно она здесь, сидит прямо рядом с ним.
В фильмах в таких моментах обычно звучит волшебная музыка, а герои идут по цветочному полю. Мы не шли по лугу, не слышали музыки и не шептали друг другу признания в любви, как и положено в хеппи-эндах. Проблемы не исчезли — это невозможно. Мир не перевернулся. Но мы есть друг у друга на то, чтобы быть честными, верными и без страха смотреть в будущее.
