Командор и королевич

Петроград, 31 декабря, 1915 год. Ближе к вечеру, в канун Нового года я направлялся к одному своему знакомому, чтобы передать ему рукопись. Не буду называть его имени только потому, что это не особенно важно, кроме того, в тот вечер мы так и не встретились. На улицах было снежно, еще светло и поразительно людно, все сновали в преддверии праздника веселые, улыбающиеся, с подарочными коробками подмышкой, тащили в дома продукты, иногда совершенно разорившись, но все равно с уверенностью, что праздник удастся. Мое настроение тоже вполне себе уверенно ползло вверх, хотя я по-прежнему вымученно переставлял ноги, периодически тер глаза и зевал после нескольких бессонных ночей, проведенных за работой, а в это время рядом со мной шел увязавшийся за компанию Сергей. Он то бежал, то скользил по обледеневшим тротуарам, то вовсе шел спиной вперед, чтобы смотреть на меня своими, блестящими от удовольствия, голубыми глазами и все рассказывал мне про свои литературные успехи, потому как виделись мы теперь несколько реже и поговорить нам удавалось изредка утром за завтраком. - Стой, зайдем сюда, - я подхватил его под руку и увлек за собой влево, где находилась дверь небольшого кондитерского магазина. У моего знакомого было двое детей, мальчик двух и девочка шести лет, а все дети, как известно, любят сладкое. В кондитерской было тепло и уютно, пахло ванилью, орехами, кофе, бисквитами, корицей, на прилавках стояли новогодние лакомства, источающие медовый аромат. Есенин как увидел все эти сладкие богатства, так сразу зажмурился, вдыхая вкусные запахи, и чуть ли не заурчал от удовольствия. - И еще леденец для этого большого ребенка, - сказал я, принимая из рук продавца две небольшие коробочки с шоколадными и карамельными конфетами. Мы вышли из магазина, пастушок с удовольствием облизывал карамельного петушка, то и дело поправляя сползавшую на глаза шапку. - Хочешь? – спросил он, протягивая мне лакомство, - … эй! Да ты же ему голову откусил! - Он принес себя в жертву, - ответил я, хрустя сладкой головой петушка. – Что, хочешь обратно забрать? - Фу! Нет! Конечно, нет! Кстати, ты чего это к сладостям пристрастился? - Это не мне. Там же дети маленькие, как я к ним и без угощения? Не дело. Как ни странно, хозяина дома не оказалось, его жена сообщила нам, что он еще час назад отправился вместе с товарищами по издательству в костюмах Дедов Морозов разносить новогодние подарки детям сотрудников и обещал скоро быть. - Оно конечно хорошо, что подарки, только вот на собственных детей времени нет у него. Тьфу! Дед Мороз, тоже мне! - Не правда, Настасья, он любит детей, иначе б не суетился так. - Да, знаю я, Володя. Только тридцать первое декабря все-таки дома бы ему быть, - вздохнула женщина, а потом всплеснула руками и заохала, как это делает всякая мать, у которой одновременно и каша на плите и семеро детей по лавкам некормленых. – Ой, что же я это! Проходите, проходите. - Мы, наверное, пойдем. Не будем вас теснить. - Что вы, Володя, Сергей, пойдемте в дом, я вас чаем напою, а муж скоро будет. Хозяйка посадила нас в уютной гостиной на мягкую софу, покрытую немного грубой тканью с каким-то восточным орнаментом, но первое, что бросилось нам в глаза, была пушистая елка метра два высотой. Рядом с ней стояло двое детей: девочка в белом платьице с бантиками в волосах украшала пушистые ветки золотыми и серебряными шариками, а её младший брат сидел рядом на полу и чрезвычайно сосредоточенно, чуть приоткрыв рот, играл лошадкой мышастой масти из папье-маше. Есенин тут же кинулся к ним, присел рядом и начал расспрашивать их, что да как. - Меня Маша зовут, - скромно отвечала ему девочка, принимая из рук Сергея новогодние подарки. – Спасибо. - Машенька, - улыбнулся ей пастушок, - Меня Сережа зовут, а брата твоего как? Эй, парень, ты чего, испугался меня? Мальчик только широко раскрытыми глазами изумленно таращился на него, прижимая к груди своего драгоценного коня. - Его Володя зовут, - уже гораздо увереннее сказала Маша, забавно не выговаривая букву «р». – Он еще маленький, плохо разговаривает. Я поймал хитрый взгляд Есенина, устремленный прямо на меня. - Кушай, Володя, будешь как вот этот дядя, - продолжал дурачиться Сергей. Интересно было наблюдать за тем, как он возится с детьми, как они быстро прониклись к совсем незнакомому парню такой любовью. В Есенине было это самое очарование, энергия, благодаря которой люди быстро становятся любимцами публики, так что не боятся и не стесняются никого и, конечно же, в первую очередь таких людей безумно любят дети. Хотя, как мне кажется, что дело тут собственно в том, что он и сам в действительности был большим ребенком, потому как увлеченно делал все, что предлагали ему маленькие хозяева квартиры: катал их на спине, играл в мяч, куклы, даже побыл раненым, пока дети пытались сделать ему операцию. Меня это развлекало, но возиться с ними вместе я почему-то не стал, видимо посчитав, что уже перерос этот безбашенный период юношества, о чем сейчас немного жалею. Вскоре дети расшумелись так, что в комнату зашла Анастасия, все это время занятая приготовлением праздничного ужина. - Маша, Володя, что вы пристали к Сергею? А ну идите к себе в комнату. Малыши тут же вцепились в брюки Есенина и, упрямо поджав губы, всем своим видом показали, что никуда они идти не собираются и что ни за какие коврижки не отпустят от себя этого веселого дядю. - Ну, что, бандиты, поиграем во что-нибудь спокойное? Давайте-ка елку наряжать до конца. Настасья только махнула рукой и присела рядом со мной на софу, руки у нее были перепачканы мукой, была она на щеке и даже чуть-чуть на остром носике. - Что-то задерживается он… Да и вы торопитесь наверное? - Мы? Нет, мы – нет. - Ну, как же это, Володя, праздник, неужели с семьей не побыть? - Родственники у меня в Москве, к ним я позже поеду, сначала надо денег подзаработать, а праздник, чего мы там не видели? Я не любитель, - это была, конечно же, неправда. Я был бы не прочь поехать сейчас к матери и сестрам, обнять их, сказать, как же я их люблю и как скучаю, а потом долго сидеть с ними за столом и говорить обо всем, что произошло, пока мы не виделись. Мы немного разговорились о том, о сем, Настасья, казалось, уже и забыла о своих хлопотах, а я краем глаза посматривал на постепенно преобразившуюся елку. Оставался только последний штрих – блестящая золотая звезда, которую бережно держал в руках Есенин, стоя на табуретке. - Ах, Сергей! – спохватилась вдруг хозяйка, - У нее ножка сломана, осторожнее! Заранее зная, что ни чем хорошим подобная ситуация не кончится, я быстро встал, подошел к балансирующему на цыпочках Сергею и обхватил его одной рукой за талию. - Осторожнее, а то расшибешь свою голову золотую. - Да все нормально, - весело отозвался пастушок, прицепив таки звезду к макушке елки, - Я просто украсить хотел. - То-то я и вижу, как ты тут суетишься. Может и нам елку взять? - Елку? Ты же сказал, что не хочешь квартиру хламить и иголки потом собирать, - Есенин с нескрываемой радостью смотрел на меня сверху вниз. Рядом прыгали дети Настасьи, Володя пытался забраться к Сергею, а Машенька тянула руки ко мне. - Ну, мало ли что я сказал. Одевайся, пойдем, - я взял протянутую мне детскую ладонь. – Ну, что, пойдем, проводишь нас? *** Благо идти оказалось не так далеко, и вот вскоре перед нами расположился рынок – вечно кипящее, бурлящее чрево города. Найти здесь елку в предновогодний час было плевым делом, поэтому я не раздумывая направился к первому же торговцу. Уже темнело, а протискиваться приходилось через толпу, поэтому чтобы совсем не потерять Есенина из виду и, чтобы его не унесло в ненужном направлении, я взял его за руку. - У тебя пальцы холодные, надень перчатки. - Я забыл их взять, - шмыгая покрасневшим носом, ответил мне пастушок. – Дай свои. - Мои тоже остались. Есенин ощутимо сжал мою ладонь. - Ладно, стой, отойдем в сторону, - я потянул его из оживленного потока и, поставив перед собой, взял ледяные покрасневшие руки в свои и принялся греть их своим горячим дыханием. - Ты со мной как с маленьким, Маяковский. - А лучше бы было, если б ты пальцы отморозил? Ну, тепло? - Тепло, но… - Тогда идем, вон там елки есть. Мы подошли к куче перевязанных бечевкой молодых елочек, продавец тут же высунул свою голову в шапке-ушанке между ними и приветливо улыбнулся, так, что его покрытые инеем усы смешно поднялись вверх. - Чего изволите? - Нам бы елочку, товарищ. - Ба! А я-то уже думал все позакупились, вон уже сворачиваться начал! Пожалуйте, выбирайте. Вам побольше иль поменьше? - Нам небольшую, - ответил я, но увидав, с какой жалобной физиономией Есенин держит зеленую пушистую ветку трехметровой ели, поправил себя, - Нет, давайте чуть-чуть побольше. Тащиться с этим «побольше» нам пришлось уже не свои ходом. Выбранный Есениным новогодний символ по весу был вполне себе сносным, однако, даже несмотря на то, что продавец бережно завернул нашу покупку в холстину, колючки все равно больно впивались мне в руки. Помимо этого неудобства меня подводила высота елки. Благодаря всем этим мелким неприятностям, пока мы выбирались с рынка, я мысленно проклял каждую зеленую колючку, каждое дерево в лесу, даже и продавца с обледеневшими усами и, конечно же, самого пастушка, который радостно, одной только рукой взявшись за не колючий ствол, шел сзади. А после поездки по обледеневшей дороге в трясущейся повозке, в которой не то что елку начнет мотать, сам подлетишь вверх, исколотые, поцарапанные и замершие мы с Есениным наконец-то оказались на месте. Извозчик, который подбросил нас до дома, откровенно ржал над нами и даже сказал, что не возьмет с нас плату в честь праздника и того, что мы его так развеселили. Кое-как втащив елку на третий этаж, мы смогли, наконец, перевести дух. - Теперь ее надо во что-то поставить… - Подожди, я сейчас! - крикнул Есенин и куда-то сбежал, оставив меня наедине со своим пахнущим морозной свежестью деревом. Вернулся он минут через десять с ведром полным песка и с гордостью поставил его в углу комнаты, рядом с моим письменным столом напротив кровати, затем уже сама елка была воткнута в песок. – Ну, красота же! - Да-да, - согласно пробормотал я, потирая исколотые ладони. По телу разливалось приятное тепло, которое чувствует всякий человек, зашедший с мороза в помещение, поэтому, сбросив с себя верхнюю одежду, я сразу пригрелся и стал зевать. В тот день предстояло еще заглянуть на вечер к моей шумной братии, которая так настойчиво хотела меня видеть в своей компании. – Слушай, я, если не возражаешь, прилягу ненадолго? Разбуди через час. - Ладно, я тихонько. - Мне без разницы, - добравшись до подушки и приятно потянувшись, так что в спине что-то хрустнуло, я зарылся в одеяло и еще несколько минут из-под полуопущенных век наблюдал за Есениным, после чего сон окончательно победил меня. Проснулся я от того, что кто-то легонько тряс меня за плечо и негромко, но видимо, уже очень долго и поэтому чуть раздраженно нашептывал: «Ну, хватит дрыхнуть, Маяковский! Ты все проспишь!». Проснуться оказалось весьма трудно, хотя я и обнаружил себя в самом теплом и уютном полумраке, о котором только можно мечтать. Пастушок находился в десятке сантиметров от моего лица и смотрел на меня уже сонным рассредоточенным взглядом. Сзади него на столе я рассмотрел четыре горящих свечи, а на стенах причудливые дрожащие тени и вообще все вокруг было в мистической приятно-золотой светотени, которая, казалось, была такой густой, что от нее можно было бы оторвать кусок. - И чем ты тут занимался? – спросил я, закидывая руки за голову. - Смотри! Есенин забрался ко мне на кровать, и я смог увидеть находившуюся за его спиной елку. Я не совру, если скажу, что она выглядела в тот момент просто волшебно: на ветках были прицеплены резные снежинки, бантики, звезды и даже откуда-то взявшиеся крендельки на ниточках. - Что, плохо, да? – недоверчиво спросил меня пастушок. - Нет, вовсе нет! – приняв сидячее положение, я дружески потрепал Есенина по плечу, - Я думаю, это прекрасно. - Правда? - Стану я тебя обманывать, сам подумай, Сережа? Пастушок тут же заулыбался мне, довольный тем, что его работа не проделана зря. Он выглядел таким празднично-счастливым на фоне всей этой новогодней обстановки, свечей, хлопьями падающего за окнами снега, что это его настроение передалось и мне. Где-то между ребер шевельнулось нежное, томительное и нетерпеливое чувство, захотелось сию же секунду заключить Есенина в объятия, зарыться лицом в его волосы и сказать ему что-нибудь приятное. Мне и вправду очень нравилось его обнимать, бывает же такое. Но когда я чуть подался вперед, выражение лица пастушка вдруг резко изменилось, словно он вспомнил что-то, что помешало ему сейчас спокойно сидеть на мягкой кровати. - Что-то случилось? - Я тут припомнил, что меня приглашали в гости… не прийти неудобно. Ничего он, конечно же, не забывал, скорее всего, просто не хотел вспоминать, а мне не хотелось, чтобы он уходил, не хотелось и самому никуда идти, ведь не просто же так сегодня все это было. - Ничего, у меня тут тоже свои дела, - успокоил его я. Все складывалось как-то совсем уж не весело. Вскоре мы уже стояли на улице. Холодно было до дрожи, метель со всех сторон сыпала колючим снегом, и мы собирались разойтись в двух противоположных направлениях. - Хорошо тебе повеселиться! - как можно беззаботнее сказал мне Есенин, заправляя за ухо вьющуюся прядь волос. На нем не было шапки, поэтому вся его золотистая голова была усыпана снежинками, которые в свете фонарей блестели, словно мельчайшие драгоценные камушки – это была его корона. И он гордо нес на себе этот прекрасный венец даже сейчас, когда в голубых глазах его плескалось огорчение от такого несправедливого расставания прямо за несколько часов до праздника. - Да, ты уж тоже как надо развлекайся! На прощание пастушок быстро обнял меня и так же быстро развернулся ко мне спиной. Мы стали расходиться. Почему нам не дано было встретить этот Новый год вместе? Тогда, стоя на полупустой Надежинской, морщась от холодного ветра, я объяснял себе это тем, что мы находимся в разных кругах и тем, что там, на вечере меня ждет Лилия Юрьевна. Глупо, не правда ли? Но все это длилось недолго, какие-то пять или семь секунд, за которые я успел сделать несколько шагов, а затем повернулся и с рвущимся из груди сердцем, так что ребра едва ли не затрещали, позвал удаляющегося пастушка. - Эй, Есенин! И он услышал меня, услышал, казалось еще даже раньше, чем мои слова долетели до него, потому, что оглянулся он с небывалой скоростью. Я смотрел на него и видел лицо человека, который еще не верит своему счастью, но при этом уже готов вопить от охватившего блаженства. Тогда, в тот вечер я так и не сказал ему самых главных слов, они просто застряли у меня в горле. Впервые я не мог сказать то, что намеревался, а просто стоял с по-дурацки открытым ртом. В моей голове все крутились слова, еще не носившие той волшебной романтической силы, которую они имеют теперь. А что Сергей? Он понял меня и без всяких признаний со слезами, поцелуями и валяниями в ногах, но все же решил удостовериться. - Да? - Счастливого Нового года! - сказал я, а он только кивнул и радостно, легко и немного смущенно рассмеялся, взъерошив холодными пальцами собственную золотую «корону». PS: от всей души поздравляю всех читателей с праздником :З Ловите новогоднюю вкусняшку http://s018.radikal.ru/i528/1212/ca/7263e01f5968.jpg