Командор и королевич

Петроград, 27 июня, 1916 год. Кощунственно было бы не упомянуть о том, как во время отсутствия Сергея жил я сам. Я бы не назвал это самым тоскливым периодом моей жизни, наоборот одним из радостных, несмотря на окружавшее нас всех напряжение. Печатался, на службе чертил, проводил время с Бриками. Вот, пожалуй, о них и стоит сейчас сказать достаточно, чтобы потом не пришлось перебивать повествование о той части моей жизни, которая к ним не должна иметь никакого отношения. Итак, я действительно стал проводить много времени с Лиличкой. Однако хочется обмолвиться, что люди меняются, а для меня меняется и все связанное с ними, поэтому вспоминать о ней я буду лишь с должной благодарностью, которая крепко сидит у меня между ребер. Я любил не столько ее саму, как человека, женщину, сколько созданный мной самим образ. Лелеял мысль о своей музе, воображал невесть что. Мои уши, глаза были залиты свинцом, я не впускал в себя ни одного глотка свежего воздуха, с которым бы выветрилось все мое, как казалось, прекрасное душевное состояние. А в это время мой внутренний человек бешено колотил меня изнутри, но я подавлял всякую его волю, и он плакал, ругался, проклинал меня, обещая покончить с нами обоими, застрелить, изрезать, отравить, если я и дальше продолжу почем зря растрачивать и без того ценное время, грезя о всякой несуществующей чепухе. Я думаю, это понятно. Творец обязательно влюблен в свою музу, она заставляет его мучительно и плодотворно страдать, но кто сказал, что он не может полюбить кого-то более реального? Например, одного безумно талантливого белокурого мальчишку. Немного погодя, к концу июня я свалился с простудой. Невозможно кашлял, мучился с насморком и температурой. Помню, пару раз вскакивал весь в бреду, обливаясь ледяным потом, и тут же принимался лихорадочно строчить что-то, какие-то зверские неразборчивые каракули, которые потом сгорели синим пламенем. Причин временной хвори могла быть масса, но перечислять их не вижу смысла. Все это время за мной заботливо ухаживала Лиличка, приносила еду, почту, развлекала разговорами и ругала, что много курю. Было и еще одно существо, всячески пытавшееся веселить меня: я говорю о щенке, который не так давно появился в моей жизни. Совсем маленький, медно-рыжий с красно-коричневыми подпалинами, он носился за собственным хвостом на неуклюжих пухлых лапах, между которых свисал плотный розовый животик, осыпал всякого моего гостя звонким щенячьим лаем и играючи грыз и облизывал мои пальцы. Я ужасно люблю собак, а идею завести питомца подкинуло мне единственное письмо, которое я получил от Есенина. В нем значилось следующее: «На станции видел пса. Косматый, на медведя тощего похож и лапа задняя по земле волочится, точно сломана, в него камнем кинули пацанята какие-то, а мне до того жаль его стало, что я хотел им уши надрать. Нельзя так с животным, оно другом хорошим будет, перво-наперво от тоски спасет». Так и жили. - На вот, выпей, - Лиличка заботливо подала мне чашку с лекарственной заваркой. - Опять отрава эта? – я недовольно повернулся на кровати. – Ей надо блох на Хитровом рынке травить, а не мне в глотку вливать. - Она для голоса полезна. Пей, Володя, мы не переживем, если твоих стихов больше не услышим. - Возьмите и читайте, в столе все, - уже более мягко ответил я, в горле ужасно першило. - Как же это? Кто с тобой голосом сравниться сможет? На весь Петроград ни одного вшивого поэтишки не найдется, чтоб «Облако» читать. Ну, выпей. - Ладно, давай сюда отраву… Странная смесь не то специй, не то каких-то трав и чего-то похожего на спирт потекла мне в желудок. Стал морщиться ужасно. Осип Максимович тоже, бывало, навещал меня, но больше по делу и с вечно занятым видом уходил. Отношения у нас с ним сложились поначалу скорее дружески-рабочие, хорошие и окупаемые, что, все же, лучше родственно-рабочих. Я благодарен ему, человеку, подавшему мне по-деловому сухую и крепкую руку, но спустя многие годы начинаю думать, что лучше бы было нагло оттолкнуться от этой руки ногой, чтобы подлететь как можно выше и остаться в этой вышине одному. Не хочется быть обязанным ему до конца жизни. И меру знать надо. Но, все же не жалею о прошлом, что толку теперь? Как все обернулось бы иначе, мне знать не дано. Жизнь наша - это риск, та же игра в карты на собственные ценности, и играть приходится с отменными шулерами, прожженными азартом. Революцию можно пригрести сюда тоже. Я бросился в нее, ясно зная, что нужно сделать, но, совершенно не представляя, какие будут последствия. Вечно кому-то что-то нужно доказать, наорать, в этом, если хотите, весь Маяковский. - Останься сегодня со мной. - Как я могу, Володя, я все-таки замужняя женщина - улыбнулась Лиличка. - Тогда я умру, - я хотел пошутить, но голова болела так сильно, что необходимое комичное выражение совершенно не удалось и так и осталось болезненно серьезной миной. Брик с недоумением взглянула на меня, поджав губы. - Нет. - Нет, не останешься или нет, не умру? – уточнил я просто так от нечего делать. - Ни то и ни другое, - нехотя отозвалась Лиличка, разговор явно ей не нравился - Не верю я в это. Не думаю, что она тогда видела во мне какие-то порывы к самоубийству, для которых даже не было надлежащего повода, ее попросту могло насторожить сочетание в моем характере необузданного юношеского бешенства и железной решимости. - Хочешь поспорить? Только учти, душиться не буду, слишком неприглядно выглядеть буду синий как спелая слива. - Ради бога, прекрати, Володя! Я тихо и хрипло рассмеялся. Болеть мне совершенно не нравилось, вся эта наипротивнейшая ломота в теле была словно наказанием, посланным мне за невесть какие грехи. Да-да, в моменты дичайшей слабости иногда действительно хочется поверить в какого-нибудь божка, но это от того, чтобы было кого винить в собственной немощности. - Мне скучно, не сердись, - пробурчал я, трогая ладонью свой горячий лоб. Было мучительно жарко и также мучительно холодно, а солнце, ярко светившее снаружи, уже тянуло к моему одеялу свои загребущие лучи. - Ужасные шутки, - Лиличка осуждающе покачала головой и присев рядом на стул, взяла меня за руку, внимательно разглядывая ее темными и блестящими, как две маслины, глазами. На ее лице мелькало восхищение, восхищение мною, таким больным, вспотевшим, небритым и растрепанным. Почему? Чтобы дать ответ на этот вопрос, мне было даже вовсе не обязательно тоже смотреть на нее, чувствовать, как ее пальцы ласково оглаживают меня. Женщина просто не может восхищаться неудачником, а я отнюдь им не был даже и в таком незавидном положении. Тогда я воспринимал это скорее как комплимент моему самолюбию, теперь как непреложную истину. - Вот упадет температура, я выберусь из этого гроба и куплю тебе цветов, чтобы весь подъезд завалило. Ну, вот какие хочешь? Она задумчиво помолчала, а затем ответила: «Хризантемы». Мне непременно хотелось подарить ей цветы, несколько ароматно пахнущих чистой сладкой прохладой охапок, без шуток. Дальше последовали всякие нежные благодарные слова вроде: ты так добра ко мне, спасибо тебе за все, спасибо за то, что ты есть, ты такая добрая и заботливая, я так тебя люблю и не знаю, как еще отблагодарить. Можно продолжать до бесконечности эту вереницу восторженных признаний просто потому, что мне приятно вспомнить эти светлые чувства и их не испортит ничто. Было бы приятно хоть на мгновение вернуться назад и снова вести себя как капризный и влюбленный подросток и слушать голос любимой женщины, подарившей мне образ мудрой и строгой музы, которая сидела рядом со мной тем жарким днем. - Лежи, лежи, успеешь еще завалить цветами, жизнь долгая. Мы будем жить долго, - приговаривала Лиличка, улыбаясь. Спустя некоторое время задребезжал дверной звонок. Сури, от слова сурик, именно так звали щенка из-за цвета шерсти, запинаясь о собственные пухлые лапы, ринулся к двери с оглушительным лаем. Лиличка пошла открывать нежданному гостю, а я в свою очередь остался наедине с плескавшимся в пустом желудке лекарством. Щекочущее ощущение в носоглотке не давало покоя. Брик вернулась буквально через полминуты. - К тебе тут мальчишка какой-то стучался. - Да? И что хотел? - Записку передал. Вот, я не читала. На мою ладонь упала свернутая в несколько раз бумажка, клочок. «Приехал. Зайду, так что никуда по возможности не уходи. Сергей. PS: я обещал, что ты накормишь мальца». Что может быть лучше хороших новостей? Это коротенькое послание будто выдернуло меня из цепких лап простуды. - Мальчик ушел? - Не знаю, а что такое? Я поднялся и вполне себе бодро поплелся к двери, за которой обнаружил низенького мальчонку в большой черной кепке, грязной рубашонке и в неподходящих по размеру рваных сапогах. Он очень удивился, увидев меня, и окончательно перепугался, когда я заговорил с ним. - Ну, что, проходи. Парнишка пошатнулся назад, но урчащий от голода живот не давал ему уйти. Я широким жестом пригласил его войти еще раз и доброжелательно улыбнулся. - Не бойся, я не кусаюсь! Кивнув, мальчик вошел, робко шагая следом за мной, и сел на предложенный стул. Что-то все это мне напоминало. Мальчишка-беспризорник внимательно оглядывался по сторонам с привычным недоверием ко всем живым. Беспризорные сироты были всегда, в детстве я был знаком с такими ребятами, играли вместе, курили самокрутки на соломенной крыше конюшни, которую как-то раз едва не спалили. Я хорошо, до дрожи отчетливо помню их, особенно одного парня, у которого дым струился густыми клубами через орлиный нос. Они все были ощетинившиеся, диковатые дети, не видящие ни разноцветных снов, ни красоты, никому не верящие и привыкшие жить тише воды ниже травы среди всепоглощающей пустоты собственных сердец. Даже когда они стали взрослыми умудренными жизнью мужчинами, кто кем не имеет значения, эта холодная пустошь, которую я имел возможность наблюдать в густой синеве глаз моего маленького гостя, не исчезла никогда. - Что ты делаешь? – Лиличка тихо прошла на кухню, где я готовил вознаграждение для мальчика. Она совершенно не понимала, что происходит и уличный мальчишка явно не внушал ей доверия. – Зачем ты его пустил? Он же беспризорник, еще утащит что-нибудь! - Он ребенок, Лиля. Просто ребенок и он голоден, - спокойно ответил я. – Омлет хочешь? - Спасибо, не голодна. Но не пойми меня неправильно, просто, неужели ты всех уличных вот так запросто к себе впускаешь? - Само собой, нет, - я обезоруживающе улыбнулся ее хмурому, но все равно красивому лицу. – Ко мне не так часто кто-то приходит. К тому же должен же я его поблагодарить за работу. - Я дала ему немного денег. Кстати, от кого та записка? Что-то важное? - Да, товарищ приехал, в гости зайти обещал, - не знаю, стоило ли ей сразу сказать, что речь шла о Есенине, который так и не сменил к ней своего обиженно-воинственного тона, но она и сама могла это прекрасно понять, слушая мой разговор с мальчиком. Парень с аппетитом навернул всю сковородку, заев все хлебом и тщательно облизав худые пальцы, и подтянул к себе стакан несладкого чая. Я в это время прихлебывал лиличкин отвар, смешно кривя губы, от чего мальчик вдруг заулыбался и, повеселев, стал отвечать на мои вопросы. - Ты же видел его? Какой он? - Ну… Серёга он сильный стал, руки ого! – и он продемонстрировал мне свой тощий бицепс на тощей руке. – А еще у него ремень и на нем бляха блестящая! Я бы за такой ремень куртку отцову отдал, но у меня и куртки нет, мать пропила! Сури, все это время сидевший у ног Лилички, поджав хвост, поначалу испугано перебирал лапами и поскуливал, а потом, освоившись, пошел обнюхивать пришельца и хватать его за штаны. Когда парнишка наелся и ушел, через некоторое время стала собираться и Лиличка, поэтому, взяв подмышки щенка, я решил выйти подышать воздухом. - Тебе отлеживаться надо, - вздохнула Брик, положив руку мне на плечо. – Обещай, что не будешь весь день на ногах, ладно? Тебя же под честное слово лечиться отпустили. - Ладно-ладно, - я достал из кармана измятую папиросу и, сев на оградку иссохшего цветника, закурил. Лили ушла и, только ее силуэт в белом легком платье скрылся в арке, ведущей из внутреннего дворика на улицу, с неба неожиданно закапал легкий освежающий грибной дождик. Мне пришлось перебраться в подъезд и остаться стоять в проходе, до одури вдыхая сырой аромат россыпи тысячи капель, сверкающих в тонких нитях солнечных лучей. Сури же, совсем не испугавшись брызг, сыпавшихся на него неизвестно откуда, с задорным лаем пустился нарезать круги вдоль и поперек дворика, оставляя на влажной грязи отпечатки маленьких круглых лап. Я стоял и не мог надышаться сладким бодрящим запахом, у меня даже слегка закружилась голова, а дождь шел себе и шел. И беззаботный лай доносился до моих ушей. Хорошо, просто здорово. Не помню, сколько я так простоял, прикрыв глаза, пока не услышал, как кто-то быстро шагает, почти бежит в мою сторону, шлепая по небольшим лужицам. Глянул перед собой – Сергей стоит запыхавшийся, мокрый весь до нитки и лицо все мокрое сияет от радости, а он его вытирает ладонями. В этот момент у меня в груди что-то звякнуло, будто бы стеклянный колокольчик вместо сердца. - Неужели меня ждешь? – весело спросил он, не обращая внимания на то, что окончательно вымок. - Еще бы! – с необычайной легкостью согласился я и протянул руку, чтобы поймать в нее родную теплую ладонь. – Ну, иди сюда скорей. Одно большое счастье, одно большое всепоглощающее пламя, клокочущее во мне, а рядом со мной тот, что драгоценнее золота, и мы с ним дышим в одном измерении, секунда в секунду без промаха и боли в сердце. И вокруг нет ничего и никого, не с кем сражаться за место под солнцем, под нашим собственным солнцем, прорывающимся сквозь ласковый дождь.