Коста-Дорада, август 2016 года
- И никаких врачей, Роберт. Даже не вздумай! - сурово хрипит Арек голосом капитана дальнего плавания, двадцать лет не разлучавшегося с трубкой, полной крепкого табака. - Мало того, что врачи клуба и сборной круглый год отравляют мне жизнь, так ты еще и в отпуске решил натравить на меня этих демонов в белых халатах? - Не будь ребенком, Арек, - Левандовски напускает на себя строгий вид. - Таким голосом, как у тебя сейчас, можно разве что кричать "На абордаж!" команде пиратского судна, хотя и насчет крика я немного преувеличил - из тебя бы вышел разве что самый тихий в истории шепчущий пират. Все это похоже на ангину, и тебе стоит показаться врачу. Милик начинает закипать. И бывает же забота такой навязчивой... - Никаких, говорю, врачей! Подумаешь, немного простудился. Это все кондиционер в вестибюле. Или последняя порция мороженого была лишней. - И те две, что были до нее, тоже. - Да иди ты. - В общем, даже не пытайся сопротивляться. - Ну, пожалуйста! - меняет тактику Арек, хотя терпеть не может собственный жалобный тон. Неприязнь к наследникам Гиппократа оказывается, тем не менее, даже сильнее его самолюбия. Роберт вздыхает и ловит себя на мысли, что матушка Арека (честь и хвала этой женщине-героине!), должно быть, прошла через многие мучения, воспитывая сына, коль скоро этот сын упрям как осел. И, глядя на раскрасневшиеся щеки Милика, словно подающие сигнал тревоги об охватившем его жаре, он также думает, что никакая земная сила не помешает ему прямо сейчас вызвать доктора. Пожалуй, скрыть хитрый замысел от Арека все равно не удастся - нечего и пытаться. - Полежи пока, а я звоню врачу, - безапелляционно заявляет Роберт и отправляется за своим телефоном. Не найдя поблизости никакого другого предмета, пригодного для метания им в милого его сердцу человека, Арек бросает в него сандалией. Но сандалия, ударившись о шкаф в полуметре от плеча Роберта, падает прямиком в коробку от пиццы, забытую там после обеда. Присвистнув, Роберт улыбается. - Все как обычно, Арек. Все как обычно. По заказу Левандовского официант приносит завтрак в номер. Омлет, свежие булочки и сладкие фрукты не оставили бы равнодушным даже самого капризного постояльца, но Арек просто молча отворачивается, прихватив с подноса одну лишь чашку кофе. Демонстративно не отрывая взгляд от лежащего у него на коленях старого выпуска какого-то испанского спортивного издания, он кладет в чашку немыслимое количество сахара и выливает почти все сливки из молочника. - Ты всерьез собираешься это пить? - спрашивает Роберт, который пытался контролировать процесс перемещения сахарного песка в чашку Милика и насчитал целых шесть ложек. Арек не отвечает. Уставившись в журнал, он медленно прихлебывает кофе, точнее, ту субстанцию, которая им прежде являлась. Что ж, у каждого свои причуды. Роберт присаживается на диван и пытается обнять Арека за плечи. Тот не сопротивляется, но обнимать его сейчас - все равно что обнимать каменное изваяние. - Сколько можно обижаться? - придвинувшись к нему еще ближе, Левандовски целует его в висок. - Ты ведь знаешь, что так будет лучше. И, Арек, тебе нужно что-нибудь поесть. - Займись своими делами, сделай одолжение. Подчиняться Милик напрочь отказывается, что, впрочем, совершенно в его духе. Его резкие слова задевают Роберта за живое, но он не подает виду. - Я и занимаюсь. Думаю, более важного дела, чем заставить тебя позавтракать, у меня сейчас нет, - он снова делает попытку пододвинуть к Ареку поднос с едой. - Ну же, не будь таким упрямым. Пожалуйста. С тяжелым вздохом Милик отворачивается. Вид у него такой, словно тяготы земной жизни его уже вконец утомили. - Последний раз говорю: я не голоден, - устало отмахнувшись, он углубляется в чтение журнала и больше с Робертом не говорит. "Это, черт возьми, обидно", - думает Левандовски, чувствуя себя уязвленным. В самом деле, у него ведь самые благие намерения, а Арек раз за разом отвергает его заботу, да еще и с таким раздражением. Не говоря больше ни слова, Роберт перемещается с дивана в кресло в другом углу комнаты и, стараясь себя занять, принимается листать новостную ленту, не особенно вдумываясь в смысл прочитанного. Следующие сорок минут проходят в тишине, лишь изредка нарушаемой хриплыми покашливаниями больного. - Сядь обратно, - вдруг произносит сиплым голосом Арек, и Роберт даже вздрагивает от неожиданности. - Что? - Сядь рядом. Так, как сидел. Возможно, в его словах даже есть смутный оттенок просьбы, но Левандовски списывает это на игру своего воображения. - Я занимаюсь своими делами. Если позволишь тебе напомнить, ты сам на этом настоял. Молчание длится с полминуты, и за это время Роберт успевает пожалеть о сказанном. Но, с другой стороны, задетое самолюбие не позволяет ему простить Ареку грубость только из-за болезни. - Сядь рядом, Робчу, - тихо повторяет Милик, и на сей раз уже нет никакого сомнения, что это именно просьба. - Сядь поближе ко мне. Роберт закрывает глаза. Можно ли противиться этому голосу? А этому взгляду, замутненному от сильного недомогания и оттого немного потерянному? Он чувствует, как обида испаряется, словно вода, которой плеснули на горячие угли. - Прости меня, - Арек уже говорит почти шепотом, и трудно сказать, виной тому болезнь или то, что извинения всегда с трудом ему давались. - Прости. Иди сюда. Мне будет теплее, если ты будешь рядом. С этими словами он берет с подноса одну из остывших булочек и явно нехотя, без малейшего аппетита, принимается есть. Тронутый извинениями, и этим неожиданным послушанием, и едва слышным сиплым голосом Арека, Роберт мгновенно пересекает комнату и, опустившись на диван с ним рядом, крепко прижимает его к себе, и целует покрытый испариной лоб, и плотнее укутывает в плед, хотя за окном - знойное испанское лето. Щеки у Арека пылают, дыхание неровное и затрудненное. Он слабо улыбается и кладет голову Роберту на плечо, и тот обещает себе, что если и разомкнет свои объятия еще раз, то лишь затем, чтобы сделать ему горячий чай. "Где же доктор, сколько можно ждать?" - нервно думает Левандовски, поглядывая на часы. Ему невыносимо видеть, что Ареку так плохо. Спустя полтора часа, шесть чашек горячего чая и три полусна-полузабытья, время от времени одолевавших Милика, стук в дверь наконец возвещает о прибытии доктора. Доктор Гальего, джентльмен в возрасте с иссиня-черными волосами, почти не тронутыми сединой, молча выслушивает жалобы и производит осмотр. Все эти действия отнимают совсем немного времени, и по их завершении респектабельный испанец заверяет больного, что его недуг, к счастью, не особенно серьезен, так как это не грипп и не ангина, а простуда, вызванная недавним переохлаждением. Когда доктор, выписав рецепт на несколько препаратов и выслушав благодарности от Роберта, покидает гостиничный номер, спеша к другим пациентам, Арек наконец-то вздыхает с облегчением. - Я уж думал, это никогда не закончится, - ворчит он. - Зря он вообще приходил. Я и без него знаю, что простудился. - И рецепт ты тоже выписал бы себе без него? - поддразнивает его Левандовски, искренне забавляясь этим брюзжанием Милика. - Я схожу в аптеку, а ты постарайся вздремнуть. Вернусь так скоро, что ты и не заметишь, что я уходил. - Не замечу, как же. Я, между прочим, не настолько болен. И, черт возьми, ты ничего не ел с самого утра, так что без этого ты за двери не выйдешь! - Арек заворачивает в бумажную салфетку оставшуюся на подносе сдобу. - Обещай съесть все до последней крошки, или найдешь меня поглощающим весь ассортимент мороженого и холодных напитков, какой может предложить этот отель. - Существует негласное правило, что еду, полученную из рук склонных к мазохизму шантажистов, нужно скармливать голубям. - Уйдешь ли ты наконец? Роберт, заливисто смеясь, делает некий примирительный жест. - Уже ухожу.***
Поначалу Арек не замечает времени. Сильный жар мешает ему в принципе замечать что-либо, кроме тонкого хлопкового гостиничного пледа, в который он заворачивается в тщетной попытке избавиться от озноба. Время от времени он проваливается в тяжелый болезненный сон, который не приносит никакого облегчения, а когда не спит, то пытается сосредоточиться на просмотре фильма, все равно упуская из виду большую часть сюжетных поворотов. Сил ему хватает лишь на то, чтобы время от времени заваривать себе чай. Каждое движение отдается покалыванием в онемевших мышцах. И главное, спустя какое-то время Милика начинает угнетать это одиночество в четырех стенах, вместе с жаром, болью и необходимостью прилагать усилия для каждого вдоха и выдоха. Послеполуденный зной испанского курорта немного ослабевает, электронные часы на кофейном столике показывают половину пятого, а Роберта все еще нет. Арек ворочается на диване, безуспешно пытаясь найти удобное положение. Все вокруг начинает вызывать у него раздражение - слишком яркий цвет штор, слишком навязчивый аромат чая с бергамотом, недостаточно мягкая ткань пледа. А еще голоса в коридоре, и поведение персонажей фильма, и провода от наушников, и его собственные глаза, в которые словно бросили горсть песка. И больше всего его раздражает отсутствие Роберта здесь, рядом, ведь с ним все всегда совсем по-другому. Какое-то время - может быть, пару минут, а может, и четверть часа, - Арек невидящим взглядом смотрит на дисплей часов, совершенно при этом не фиксируя смены цифр на нем. Его мысли блуждают где-то далеко: возможно, вокруг проигранного турнира, или тех дождливых апрельских выходных, которые они с Робертом провели в Мюнхене вместе, или их приближающейся разлуки с началом нового сезона. А еще он думает о том, что, будь на то его воля, он бы больше никогда не расставался так надолго с человеком, которого полюбил и в котором с тех пор нуждается столь остро, что это даже тяжело признавать. Он представляет себе долгие, исполненные тоски дни и ночи (о, особенно ночи!) в Амстердаме, и редкие встречи в уик-энды, и звонки, и сотни сообщений, и прочие попытки воссоздать то драгоценное ощущение, что Роберт где-то рядом, а вовсе не за сотни миль от него. Как долго это сможет продолжаться? Выдержат ли они? Эти вопросы появляются внезапно, но больше не дают Ареку ни минуты покоя. В мучительном поиске ответов он вертится на диване, чувствуя, что согреться становится все труднее, но это ему уже безразлично - появившись из ниоткуда, тревога теперь занимает все его мысли. Он думает о том, как далеко они окажутся друг от друга, и как много людей будет окружать Роберта, и как он сам бессилен в этой отчаянной, но неравной борьбе с обстоятельствами, обрекающими их обоих на постоянную, ничем не облегчаемую грусть. И в ту секунду, когда печаль о предстоящем одиночестве и пустоте обрушивается на Милика с неумолимостью горного обвала, магнитная карта тихо щелкает в электронном дверном замке.***
Роберт ступает очень тихо - так тихо, что звук его шагов почти теряется среди отголосков, проникающих в комнату с улицы или из коридора. Если Ареку удалось уснуть, он не хотел бы его разбудить. Но Арек не спит. Он лежит, завернувшись в плед едва ли не с головой, и даже не смотрит в его, Роберта, сторону. Его неподвижный и невидящий взгляд устремлен куда-то вверх, и он словно не замечает, что больше не один. - Ты не спишь? - то ли спрашивает, то ли констатирует Роберт и ставит небольшую картонную коробку на тумбочку возле кровати. - Нет, - следует сухой и лаконичный ответ. Теплый, уютный аромат свежей выпечки, исходящий от коробки, растекается по комнате, но Милик никак не реагирует - да и не может, поскольку ему даже дышать удается с трудом, а уж различать запахи - и вовсе непозволительная роскошь. Он не поворачивает головы, и капитан ненадолго замирает, любуясь его гордым профилем - вот он, несгибаемый воин неравного сражения с простудой, истерзанный мученик насморка и кашля. Повинуясь порыву, Роберт склоняется над ним, целует в лоб, пытаясь стереть с любимого лица странное напряженно-сердитое выражение, запускает пальцы во взъерошенные темные пряди, вдыхает их аромат. Волосы Арека пахнут кориандром и немного мелиссой. - Как твое самочувствие? - Допустим, я жив, - мрачно отзывается Арек. - И на данный момент я едва ли могу рассчитывать на большее. Огорченно вздохнув, Роберт кивком указывает на коробку на тумбочке: - Угадай, что я принес тебе. - Помнится, ты уходил за лекарствами. Не то чтобы мне хочется указывать на очевидное, но... - И когда это ты превратился в такого зануду? - Левандовски закатывает глаза. - Нет, серьезно, ты невыносим. Но, думаю, мой сюрприз тебя порадует. Арек уже не пытается обуздать любопытство - он тянется к коробке, даже позабыв о том, что был рассержен. - Это в его интересах. Ты ведь, по-видимому, ходил за ним в соседнее государство, - иронично констатирует он, делая последнюю попытку придерживаться выбранной линии поведения, но при виде содержимого коробки - нескольких почти идеально круглых румяных пончиков, посыпанных сахарной пудрой, - сдается и расплывается в улыбке. - Ты... В самом деле?... - в его глазах теплятся маленькие озорные искорки. - Да, именно. Думаю, несколько часов ожидания стоили того, а? Но Арек слушает его уже не слишком внимательно - слова Роберта совершенно не выдерживают конкуренции со свежими пончиками. Тем не менее, после некоторой паузы, с толком использованной для наслаждения любимым лакомством, он возвращается к разговору. - И все же, почему тебя так долго не было? Ты сказал, что вернешься очень скоро, и что я не успею заметить твоего отсутствия, а потом... Имей совесть, Робчу, я ведь не в коме лежу. С теплой улыбкой Роберт кладет руки ему на плечи, затем мягкими прикосновениями поднимается по шее, дотрагивается до горячих щек. - Я просто заблудился. Думаешь, я нарочно? Просто в этих испанских городах не улицы, а настоящие лабиринты. Оставив прозвучавший вопрос без ответа за его, ответа, ненадобностью, Милик разламывает пончик пополам и протягивает Роберту одну половинку. Его угрюмость окончательно исчезает, как исчезают последние следы дождя под палящим испанским солнцем. - Знаешь, это ведь мои любимые, - вдруг произносит он. - С вишневым джемом внутри, я имею в виду. Их вкус напоминает мне о детстве, и о доме, и обо всех традициях, которых неукоснительно придерживалась моя мама. Да ты и сам все понимаешь - в конце концов, кто не любит pąnczki*, верно? Роберт безуспешно пытается стряхнуть с джинсов белую пыльцу сахарной пудры, осыпающейся со сдобного изделия. - Ну конечно, я тоже всегда их любил, - задумчиво отвечает он. - Но в этих мне отчаянно не хватает шоколадной глазури. Можешь смеяться, но без нее все не то и не так. К тому же, ее бесспорным достоинством является то, что радиус поражения ею совсем новой и безукоризненно чистой одежды намного меньше, чем у этого коварного сладкого порошка. Арек смеется, и с последнего пончика, который он пытается разделить на две по возможности равные части, сыпется множество крошек. - Если это так важно, - произносит он, все еще посмеиваясь, - то я могу попросить доставить нам в номер немного шоколадной пасты или чего-нибудь похожего. И лично сооружу тебе пончики с глазурью - если мне, конечно, будет позволено взять на себя столь ответственную миссию. - Думаю, в этот раз я как-нибудь обойдусь, - с лукавой улыбкой отзываается Роберт. А в следующее мгновение он приникает к губам Милика, слизывая с них сахарную пудру.***
Левандовски недовольно хмурится, шурша пакетом с логотипом местной аптеки. - Вообще-то, мы забыли кое-что очень важное, - суровым «капитанским» тоном говорит он. Когда в его голосе появляются подобные интонации, Арек обычно дразнит его «генералиссимусом» и нарочно доводит до белого каления своим упрямством во всевозможных мелочах. – Итак, тебе нужно принять лекарства. - Пощади! – с выражением трагической обреченности на лице Милик забирается обратно под плед. – Ты же знаешь, как я ненавижу все эти таблетки, микстуры, полоскания и прочую ерунду. Роберт остается непреклонен, как и всегда в подобных случаях. Ну почему, почему сложная и ответственная миссия защищать здоровье и личные интересы Арека от самого Арека легла именно на его плечи? - Можешь не любить их, если не хочешь, но мириться с их присутствием в своей жизни тебе придется до полного выздоровления. Прекрати капризничать, как дошкольник, иначе мне придется отправить тебя par avion** прямиком в Польшу, и пусть твоя мама разбирается с тобой самостоятельно. То ли угроза возымела действие, то ли Ареку просто надоело держать оборону, но он послушно, хоть и со страдальческим видом, протягивает руку за таблеткой. - Эвкалиптовый вкус? Знаешь, Робчу, я не прощу тебе этого никогда. Тем не менее, Левандовски облегченно вздыхает и садится на край дивана рядом с ним, поправляя плед. За окном сгущаются сумерки, а его самого одолевает усталость – не столько от хлопот, сколько от тревог, и когда он ложится рядом с Ареком, укрываясь уголком пледа, и прижимается лбом к его плечу, неумолимая дремота одолевает его окончательно. *pąnczki - традиционный польский десерт (https://en.wikipedia.org/wiki/P%C4%85czki) **par avion - авиапочтой