Отдавать и получать

Странная штука власть. От нее невозможно отказаться самому, ее нельзя утратить — по крайней мере до тех пор, пока не найдется тот, кто вырвет ее из твоих рук. Но такой находится всегда, потому что всегда есть тот, кто сильнее сильного. Таковы законы этого мира. И когда этот момент наступает - становится безразлично, как тяжело тебе давался путь к вершине и сколько шрамов ты заработал на этом пути. От того времени останутся лишь следы на коже, ломота в костях и память о перенесенных голоде и невзгодах, да еще воспоминания о том, каким тяжелым казался меч в твоей руке, о звуке, с которым он рассекал чужую броню и плоть. Но рано или поздно кто-то сам вспорет тебе кожу, доказывая миру, что кровь в твоих жилах такого же цвета, что и у всех остальных. Говорят, что живущий мечом, от него и погибает. Но страны, народы не умирают так легко. Даже получив на поле боя раны, от которых человек бы не оправился, душа народа продолжает жить, хоть выздоровление может быть долгим и мучительным — все зависит от того, как скоро его «дети» оправятся от потерь. Страны с сильной экономикой и крепко стоящей на ногах властью выздоравливают быстро, у иных же раны затягиваются медленно и скверно, оставляя после себя уродливые шрамы. Кожа Ториса была ими испрещена. Он и сам не мог вспомнить в скольких битвах побывал. При этом его владения разрослись так быстро и охватили земли разных народов - так что устойчивость центральной власти стала для него источником вечной головной боли. Кроме того, с запада на его земли наседали немецкие рыцари, а с востока — Орда. Поэтому и решено было заключить союзное соглашение с Польским королевством и крестить Литву по католическому обряду. Хоть изначально Ягайло... точнее, его мать, урожденная княжна тверская, планировала его женитьбу на дочери великого князя московского Дмитрия Донского и принятие Литвой православия, которое исповедовали жители и северной Руси, и принадлежавшей Литве Руси южной, что в итоге могло привести к слиянию литовских и будущих российских земель. Торис хорошо помнил свою первую встречу с воплощением Северо-Восточной Руси - тогда совсем малышом, умудрявшимся выглядеть очаровательным даже в грязной заплатанной одежде с чужого плеча и обветренными руками и лицом. Тогда он широко улыбнулся и сказал, что они обязательно станут друзьями, но только не сейчас, а когда он, Иван, станет большим и сильным. Но после разорения Москвы Тохтамышем Ягайло избрал иное направление политики и предпочел взять в жены польскую королеву Ядвигу. Великое княжество Литовское было раза в три больше своего нового союзника, и в те дни их Уния, казалось, несла только выгоды. Но когда она была заключена, Торис впервые ощутил вкус поражения. Нет, это было не то поражение, что бывает в битве, не какое-то публичное унижение - все произошло как-то незаметно, постепенно, и, быть может, оттого опасность и не была распознана сразу. Но пропала вся птичка, если увяз коготок. Литва и сам не заметил, как польские слова заполонили его речь, его дети стали во всем подражать полякам, и что духовная жизнь его народа оказалась под управлением иноземных священников. Наиболее показательным итогом этой Унии стало то, что с ее прекращением в языки всего мира вошло понятие «Разделы Польши» - хоть, как уже и было сказано, большая часть земель этой «Польши» в момент заключения Союза принадлежала Литве. Но тогда он нуждался в людях Феликса, их связях, опыте, деньгах. Правда, уже спустя несколько лет - уловив, откуда ветер дует — Литва снова решил попытать счастья, и присоединить к своим владениям Северо-Восточную Русь, заодно освободившись и от чрезмерной «помощи», в смысле — влияния - Польши, Случай представился в 1399 году. Хан Тохтамыш, когда-то подвергший Москву жестокому разорению, был лишен власти могущественным темником Едигеем, бежал и запросил помощи у великого князя литовского Витовта - последнего истинного и свободного правителя Литвы - в обмен на передачу ему русских земель и даже вассальную зависимость земель ордынских. Но в битве на Ворскле Орда перехитрил этих союзников— литовское войско попало в ловушку. Разгром был полнейшим. К счастью Витовту удалось спастись и впоследствии даже успешно использовать татарскую тактику против Тевтонского ордена в битве при Грюнвальде. Притворное отступление и атака с тыла - и немецкое наступление в Прибалтике было остановлено надолго. Но из-за поражения на Ворскле Литве не удалось порвать с Польшей, и северные русские земли снова ускользнули из рук. К тому же Бог не даровал Витовту ни сыновей, ни достойного преемника из числа младших братьев. Власть в Литве перешла к родственникам и сторонникам Ягайлы. Но Польша показал себя хорошим союзником — и против тевтонов, и против подросшего и решившего вернуть родительское наследие России, ради противостояния которому и была создана Речь Посполитая. И эта эпоха — время неограниченной шляхетской вольности - стала вторым золотым веком Литвы, пусть славу и пришлось делить уже на двоих. На пике своей мощи Речь Посполитая была крупнейшей страной европейского полуострова с населением в 11 миллионов человек. Но то, что создало эту империю — ее же и погубило. Впрочем, рано и поздно, это происходит со всеми империями. Просто редко какая из них исчезает так же бесславно, как «Польша». То оказался не взрыв, а всхлип. Всхлюп. «Проплясали Польшу паны». Желание сохранить сословные привилегии оказалось важнее интересов страны в целом. И пусть Торис никогда не отличался болезненным самомнением и гордостью, но и его не могло не задевать то, что после блеска и величия судьба привела его слугой в дом того самого «Московии», которого он привык воспринимать только, как ценную добычу, лишь в силу какого-то недоразумения еще не спящую с ним под одним одеялом. Не то, чтобы от такого крутого поворота было горько... нет, черт побери, от этого действительно было горько! Нельзя сказать, что Торис не знал поражений вовсе, просто никогда раньше ему не доводилось падать так низко. Ему всегда удавалось оправиться и встать на ноги. Но на этот раз, он, к своему ужасу, обнаружил, что без посторонней помощи больше на это не способен. Разногласия и бардак в его доме достигли таких степеней, что он просто не знал, за что хвататься. И правительнице Ивана это было отлично известно, отчего ей и не составило особого труда разорвать Речь Посполитую на части. И все время, пока это происходило, Иван улыбался и не упускал ни единой возможности напомнить Торису, что «Россия всех сильней». А тот тоже мог лишь улыбаться и молчаливо сносить это страшное унижение, перечеркивающее всю историю его доблести и достижений. Но похоже золотая эпоха Великого княжества Литовского действительно ушла безвозвратно, вместе со временем, когда мужчины носили тяжелые доспехи, а не кружева, и настоящие мечи, а не соломенные шпаги, и все решал рукопашный и конный бой, а не артобстрел и прочие технические новшества в науке убивать. Торис не смог вписаться в стремительно меняющийся мир, и потому на своих же землях из монарха превратился в крепостного. Но хуже всего было то, что Иван явно испытывал к нему интерес не только, как к одному из своих подчиненных. И даже не слишком это скрывал. В разговоре он всегда старался придвинутся, как можно ближе — так, что Торис мог ощутить его дыхание на своем лице или затылке и ухе, если русский подходил сзади. Он мог легко коснуться кончиками пальцев его руки или щеки тыльной стороной ладони. И это вызывало у литовца такие же чувства, с какими он наблюдал за развалом своей страны — страх и гнев при ясном понимании, что ничем помешать происходящему он не может. Не помогало даже то, что Брагинский вырос и сильно изменился - теперь, вблизи, произошедшие в нем перемены были особенно заметны. Юный Русь с щечками-пампушками превратился в сильного молодого мужчину, раздался в плечах и стал на целую голову выше Ториса. Круглые щеки никуда не делись, но полностью изменилось выражение фиолетовых глаз. При этом русский совершенно не стеснялся лишний раз напоминать Торису о том, что теперь превосходит его и ростом, и положением. Брагинский любил взвалить на него какие-то мелкие задачи, с которыми отлично мог бы справиться и сам, но вместо этого предпочитал лишний раз позвать литовца. И потому тот внутренне кипел при каждой их встрече. От нынешнего положения вещей Торису было муторно просто физически. Ладони потели, быстро начинало биться сердце, все тело становилось напряженным, как натянутая струна. Так напоминало о себе то, что разделяло их теперь надежнее любых границ и расстояний. И имя ему было — власть. Но этот внутренний бой Литва тщательно скрывал за вежливыми словами, а что испытывал Иван, угадать было невозможно. Слишком хорошо тот научился улыбаться, улыбкой встречая и радость, и горе — отчего при каждой встрече заставлял Ториса мысленно возвращаться в тот день, когда они встретились впервые, и ребенок в обносках сказал, что они станут друзьями, когда он станет большим и сильным. И это наивное пророчество сбылось — по крайней мере в той части, что касалась изменения судьбы самого Ивана. Поэтому эта улыбка тоже изрядно действовала Торису на нервы. Как и указанные круглые мягкие щеки. Об их мягкости Торис совершенно некстати был осведомлен из-за привычки Ивана подходить к нему сзади и класть руки и подбородок ему на плечи, порой прижимаясь своей щекой к щеке Ториса. И говорить при этом - словно такое поведение было совершенно естественным - о чем-нибудь обыденном. Например, он мог поинтересоваться что будет сегодня на обед. Да, с некоторых пор это тоже было одной из обязанностей Ториса. Нет, готовить он любил, но его злило, что ему это приказали, а не попросили об этом. Всякий раз, когда Иван наклонялся, чтобы заглянуть ему прямо в лицо, Торис чувствовал себя так, словно сам он ростом в два вершка. Всякий раз, когда Брагинский давал какое-то поручение — литовец ясно осознавал свое положение слуги. Но более всего раздражали якобы случайные прикосновения этих длинных, покрытых мозолями пальцев, что вкупе со столь же легкими касаниями дыхания Ивана складывались в непроизнесенный, но оттого не менее требовательный приказ. Приказ, услышать который Торис боялся больше всего на свете. Он ведь никогда и в мыслях не допускал, что все может так повернуться! Это он должен был ввести Ивана в свой дом! Почему, по какому праву Брагинский так изменился?! Иван должен был навечно остаться тем очаровательным беззащитным мальчиком, каким Торис его помнил в дни своего могущества. Тогда для него стоял лишь вопрос - когда именно он заполучит самого упрямого из потомков Руси? В том, что это произойдет — Торис даже не сомневался. Теперь от этих замыслов — как и от многого другого — остались лишь воспоминания. Во многом благодаря все тому же Ивану. И каждым своим появлением он об этом напоминал. Напоминал о том, что все осталось в прошлом, включая и того мальчика, которого Торис так желал заполучить. Торис чувствовал себя, как человек, которому вручили фальшивку. Он наотрез отказывался узнавать в этом холодном сильном мужчине прежнего добродушного Ивана. Но при этом он понимал, что и полностью отделить эти два образа друг от друга он не сумеет. *** Это молчаливое противостояние длилось не один вечер, день, неделю и даже год. Целых несколько лет недосказанностей и «случайных» прикосновений. Иван продолжал делать намеки, а Торис их всячески не замечать. Улыбки у обоих становились все напряженнее, воздух при каждой встрече словно предупреждающе звенел. Подобные чувства испытываешь, когда идешь по тонкому льду, и и видишь, как под ногами уже расползаются трещины. Решимость Ториса не обращать внимание на поведение Брагинского понемногу слабела. Он просто устал. «Что со мной происходит? Неужели я действительно подчинюсь ему? Смирюсь с судьбой, приму удел покоренного и признаю Ивана своим господином? Этого не будет! Этого не может быть! Надо мной нет хозяина! Мы — ровня! Я никогда не пытался возвыситься над народами в моем доме, мне достаточно было отсутствия конфликтов! И я не потерплю иного по отношению к себе!» Проблема заключалась в том, что неизвестно какое мнение на этот счет имел сам Брагинский. А тот, кажется, начинал терять терпение. Прикосновения стали чаще, сильнее. Теперь Иван не отстранялся, когда Торис от него шарахался, а когда тот отворачивал голову, русский прижимался лицом к его открывшейся шее или плечу. Последней каплей послужили события одного вечера. Торис тогда до полночи задержался за делами, которыми Брагинский его буквально завалил — явно, как подозревал литовец, решив его за что-то наказать. После ужина ему на стол лег пакет документов с требованием разобрать все до завтра — хоть обычно под такие задачи отводилось намного больше времени. Кроме того, Иван потребовал подать ему в спальню чай, сказав, что только после этого Торис может быть свободен. Литовец молча принялся за работу, хоть и внутренне весь кипел от злости. Но выдать свое раздражение каким бы то ни было жестом или повышенным голосом — означало признать поражение. Их тайную битву еще никто не отменял. Пусть она уже и тянется уже несколько лет и конца ей не видно. Но Торис не уступит — по крайней мере, пока Иван будет продолжать себя вести по отношению к нему с этим показательным превосходством. - Ваш чай. Это прозвучало ровно, без тени эмоций. Торис поставил поднос на один из прикроватных столиков, сам наполнил чашку и положил в нее три кусочка сахара. После чего, держа в руке чашку на блюдечке, развернулся с самой очаровательной улыбкой. Перед тем, как войти в комнаты Брагинского, надеясь, что тот уже спит и чтобы его не разбудить, Торис снял сапоги. Увы, русского в постели не оказалось — благо света от трех свечей (по одной на прикроватных столиках, третью принес сам Торис), чтобы это увидеть, хватало. Впрочем, это доставало, и чтобы осветить почти всю комнату, а потому Торис легко заметил, как Брагинский, уже переодетый для сна, то есть в легких просторных штанах и длинной рубахе до колен - вышел из соседней комнаты и направился прямо к нему. Выражение его лица потрясло Ториса. Фиолетовые глаза из-под слишком отросшей за последнее время челки смотрели решительно и прямо. Когда нации разделял всего лишь шаг, Торис просто уронил чашку и блюдце, и предупреждающе выставил вперед руки. Осколки полетели во все стороны, правую лодыжку обожгло горячим чаем, но, к счастью, большая часть впиталась в ткань брюк. Впрочем, все это беспокоило литовца куда меньше, чем надвигавшийся на него гигант. Столик загремел, когда бедра Ториса ударились об его край, заварник и сахарница опрокинулись, свечи устояли только благодаря тяжелым подсвечникам. Иван стиснул узкие запястья и развел их в стороны, чтобы его грудь могла соприкоснуться с грудью Ториса. И для этого ему, конечно же, опять пришлось чуть наклониться. Зеленые глаза потрясенно расширились, когда к губам Ториса прижались чужие — пусть весьма мягкие и нежные. Он протестуще выгнул спину, и стоило Ивану чуть ослабить хватку на одном из его запястий, как Торис тут же выдернул руку, резко оттолкнул Брагинского от себя и влепил ему звонкую оплеуху. - Что вы себе...! - Голос, полный гнева, прогрохотал так, что Торису и самому стало малость не по себе. Обычно, его голос звучал ровно и негромко, какие бы эмоции не бушевали в душе у его владельца. На лице русского возникло выражение, которого Торис не видел уже очень давно. Отчаянье. Это ошеломило молодого человека надолго — во всяком случае достаточно для того, чтобы Брагинский решился на повторную попытку. Теперь его губы коснулись шеи Ториса, а руки легли ему на бедра, мягко их разводя. Литовец резко втянул воздух, когда их чресла соприкоснулись. По щекам пополз жар. Вот значит к чему все шло? И Иван просто устал ждать. Впрочем, Торис дураком не был и прекрасно знал, что тому нужно. С первых же экивоков Брагинского знал. Но он отказал ему тогда, и не поддастся сейчас! - Прекратите... прекратите немедля, я не давал своего согласия! Он вцепился пальцами Ивану в плечи, но понял, что освободиться не может. Дыхание перехватило от страха. - Я сказал — убирайся! На этот раз ему удалось оттолкнуть Брагинского, но разжимать пальцы Торис не спешил. Напротив, он вцепился в ткань рубашки, и, используя ее, как рычаг, чтобы справиться с более тяжелым Иваном, резко развернулся. Русский ударился спиной о стену рядом со столиком так сильно, что зеркало над ним задрожало и покосилось. - Ты мне отвратителен! - Прошипел Торис, и в его голосе и взгляде не было и капли сомнения. Он даже не задумался над тем, что только что сумел отшвырнуть в сторону того, кого уже долгие годы считали несокрушимым. Челка Ивана теперь почти полностью скрывала его глаза, он резко и быстро дышал. Он не пытался вновь схватить литовца или оттолкнуть его. - Ты, что же, считаешь, раз я живу в твоем доме, то я — твоя собственность? И должен исполнять ЛЮБОЙ твой каприз? Так и не дождавшись ответа, Торис выпустил рубашку Ивана. Его снова схватили за запястья — уже намного крепче. Только теперь Торис вспомнил о том, как силен Иван. Не желая встречаться с ним взглядом, он отвел глаза и увидел в зеркале над столиком свое собственное отражение. У мужчины в зеркале щеки раскраснелись точно так же, как у Ивана, и точно так же чуть приоткрыт был рот — с ярко-красными, припухшими от поцелуя губами. Разве что одна щека у Брагинского от пощечины Ториса багровела сильнее. - Нет. Голос Ивана неожиданно прозвучал низко и хрипло, и, признаться - это соответствовало его росту и стати куда лучше привычного. И еще - русский не улыбался. - Закончи то, что начал. - Коротко бросил он, отпуская запястья литовца и вновь соприкасаясь с ним бедрами. - Что ты...? Торис был изрядно обескуражен этим странным поворотом событий. Он чувствовал жар, исходящий от тела Брагинского, ощутимый даже через два слоя одежды. Его вновь поцеловали, но на этот раз Торис не попытался вырваться, а потому легко заметил, каким неловким и неумелым был этот поцелуй. Его обнимали слишком сильно да и чреслами Брагинский действовал не слишком умело — больше давил, чем создавал приятные ощущения любому из них. Полуприкрыв глаза, Торис ответил на поцелуй, и губы Ивана легко поддались его напору. «Я с ума сошел... или он... или это какая-то хитрость?» Но когда они разомкнули губы, Иван раскрыл зажмуренные глаза, и злорадства в них не было. - Не убегай снова. Не бросай меня. - Он сглотнул. - Дай мне все то, что когда-то обещал, но так и не исполнил. Я ведь говорил... говорил тебе, что хочу быть твоим другом! Почему... почему ты всегда избегаешь меня? Торис резко вздохнул и покачал головой. - Но это не просто дружба... - Не все ли равно под крышей чьего дома мы оказались вместе? Я уже испробовал все, что мог, но ты лишь сторонился меня все больше. За все это время ты даже ни разу не взглянул мне в лицо по-настоящему! - Горечь и боль, прозвучавшие в этих словах, были неподдельными. - Так значит - таким способом ты пытался привлечь мое внимание? - Раздраженно спросил Торис. - Отличная идея, ничего не скажешь. Правда, больше под стать стеснительной девице, которой хочется, но мама не велит... - Стеснительной девице? - Тут же передалось его чувство Ивану. - Ты вел себя не лучше! Улыбался мне, был любезен, делал все, что я не попрошу — даже самые нелепые мелочи! Однажды, когда я задремал на диване, ты накрыл меня пледом; ты помогал мне, когда я работал допоздна; ты говорил со мной, несмотря на косые взгляды твоих братьев... Но стоило мне попытаться хоть чуть-чуть сблизиться с тобой — как ты отступал прочь! Если ты меня возненавидел, что почему не скажешь об этом прямо? Я ведь предупреждал тебя, что изменюсь, что стану сильнее! После такой искренней и яростной исповеди у Ториса просто язык не повернулся сказать, что он не придал этим словам тогда никакого значения. Ведь, кто в те дни, будучи в здравом уме, мог сказать, что маленькая забитая страна превратиться в огромную империю? Стиснув челюсти, он помотал головой. - Я не ненавижу тебя, Иван. И это было правдой. Торис знал, что таковы законы этого мира, и так уж вышло, что в их противоборстве за эту часть мира победа осталась за русским. Осознание собственного проигрыша было невыносимо, но смешно было ненавидеть за это самого Ивана. Тот улыбнулся на эти слова, но тень печали еще не покинула его черты. - Тогда почему ты меня больше не хочешь? Я подурнел с возрастом? Или тебе больше нравятся молоденькие мальчики? Торис опять вспыхнул до корней волос, задетый этими словами. - Нет! - Я думал, что ты опять станешь вести себя так, как тогда.... Ты часто приходил ко мне, просил уехать с тобой. Предлагал брак, пытался совратить... Иван чуть прикрыл глаза, вспоминая, а Торису казалось, что кончики его ушей сейчас сойдут за еще парочку свечей. - Я-я никогда... - Закончить это нелепое оправдание ему помешали остатки совести. Ведь когда-то, казалось, в прошлой жизни — он действительно свыше ста лет подряд пытался заполучить Ивана. Воевал, интриговал, заключал союзы и даже откровенно домогался юноши. И делал это по велению сердца, отнюдь не ради власти, как таковой. Иван был прав — как бы горько не было это признавать. Но Торис не был бы самим собой, если бы попытался сейчас солгать — даже самому себе. «Не все ли равно под крышей чьего дома мы оказались вместе?» - Вспомнил он. «Нет, не все равно!» - Отозвалась его гордость, страшно уязвленная всем тем, что случилось с ним за последние годы, но все еще живая. Тогда он БЫЛ великим, БЫЛ могущественным. - Почему же ты не отдался мне? - Резко и прямо потребовал ответа литовец. Иван улыбнулся: - Я же сказал...только тогда, когда я стану сильным. Я не хотел нарушать данного слова. И я никогда не отдамся тому, кто просто хочет пополнить мною список своих трофеев. Мне нужно кое-что больше... - Он облизнул губы кончиком языка и чуть двинул бедрами. От этого прикосновения губы Ториса тоже чуть раздвинулись, и по коже пошли мурашки — и на сей раз явно не от страха. «Трофеев...» Мысль о том, что Иван до сих пор считает, что единственной целью Ториса был захват его земель и присоединение его самого к своей, как говорили римляне, familia, причинила почти физическую боль. Но и слукавить - заявить, что он, Торис, вовсе этого не хотел — он не мог. Как и отрицать то, что во многом его влечение к Ивану было вызвано как раз его сопротивлением и недоступностью. И возможность овладеть им вполне примиряла Ториса даже с нынешним его незавидным положением бывшей империи. Литовец раздвинул коленом бедра Ивана — тот судорожно вздохнул. Когда их чресла вновь соприкоснулись, Торис ответил таким же вздохом, и поднялся на кончики пальцев, чтобы поцеловать русского. Но губ так и не коснулся — замерев, обдавая их дыханием. - Этого... - Его ладони с широко раздвинутыми пальцами легли на бедра России — крупные, мускулистые - и Торис ощутил, как по всему телу Ивана прошла мелкая дрожь. - Ты хочешь? Иван сглотнул и попытался кивнуть головой, но вспомнил, что они стоят слишком близко. - Да. Это — то, чего я хочу! - Из-за прерывистого дыхания голос у русского дрожал, глаза закатились. Выказанное с подобной искренностью желание и податливость заставили забыть о всех неудачах и унижениях последних лет. Теперь Иван был в его руках, в его объятиях и предлагал себя со всем свойственным ему прямодушием. Торис не сумел заполучить Московию, Россию, как страну. Но, похоже, он смог заполучить самого Ивана. У этой победы был горький вкус, но она была победой. - Тогда... в постель? - Прошептал Торис в эти раскрасневшиеся припухшие от поцелуя губы, чувствуя себя так, словно по венам разбегается новая кровь. Иван сам подался вперед, стоило Торису чуть отстраниться, и ухватился за его руку так, словно ослеп и не мог без провожатого найти дороги. Когда они подошли к краю постели, он обернулся к литовцу, явно чего-то ожидая. Теперь уже на щеках Ториса проступил румянец от волнения — похоже, первым раздеваться предстояло ему. Но отступать он не собирался. Ухватив рубаху за края, он резким движением стянул ее и бросил на пол. После чего настала очередь штанов. Когда они упали к лодыжкам и он стал выпутывать из штанин ноги, на него накатила тревога. Что, если Иван сочтет его непривлекательным? Ведь русский влюбился в Великое княжество, и, быть может, столь явное осознание того, что Торис в отличии от него самого, перестал расти - Россию разочарует? Усилием воли он заставил себя взглянуть Ивану в лицо. Губы у Брагинского были все так же приоткрыты, но дыхание стало медленнее и ровнее. Он неторопливо и внимательно скользил взглядом по телу литовца. Потом поднял руку и кончиком пальца проследил шрам на плече Ториса, заставляя его чуть поморщиться в ответ. «Ворскла. Где на карту было так много поставлено». Пальцы скользнули чуть выше — к ключице. Грюнвальд. Кожу Ториса покрывало бесчисленное множество шрамов — мелких и крупных — и едва ли Иван смог бы сейчас рассмотреть все. Все также ведя пальцами по грубоватой коже рубцов, он добрался до щеки Ториса и улыбнулся. - Ты не изменился. Но это не прозвучало упреком. Наоборот. Брагинский шагнул ближе и наклонился, чтобы поцеловать литовца, но тот остановил его за плечо. - Твой черед. - Напомнил он, и выражение лица Ивана чуть омрачилось. - А надо? - Конечно. Я хочу тебя видеть. Иван опять отступил и отвел взгляд, сжал в ладонях ткань сорочки. На то, чтобы снять ее, ему понадобилось больше времени, чем Торису, но в итоге она тоже оказалась на полу. Взявшись за край штанов, он тяжело сглотнул. Теперь литовец внимательно рассматривал каждую часть обнажавшегося тела. Кожа у Ивана осталась все такой же белой, хоть тоже была испещрена шрамами, впрочем, рубцы были такими светлыми, что при свечах Торис их не сразу заметил. И лишь приглядевшись - увидел и следы от удара мечом, и пятна ожогов. Заметив, что Иван развязывает шарф — последнее, что на нем оставалось — Торис поднял взгляд и с удивлением отметил, что и «тот» шрам - бледной неровной полосой тянущийся вокруг шеи - все еще на месте. Триста лет спустя Россия все еще носил на себе следы монгольского ига — память о том, как вокруг его шеи обвивалась веревка, обжигая, когда его тащили за конем, и мальчик падал или упирался. - Ты тоже почти не изменился... Ивана эти слова расстроили и он запротестовал: - Я стал намного больше. Торис улыбнулся. - Конечно. «Во всех отношениях, кроме...» Шагнув вперед, он прижался губами к груди Ивана прямо над сердцем. «Это в тебе осталось прежним». Иван тихо вздохнул, опуская руки на плечи Торису, но когда тот наклонился, чтобы поцеловать его — тот сам приподнялся, перехватывая его на полпути. Они поцеловались жадно, переплетаясь языками, постанывая от прикосновения разгоряченных тел, кое-где уже блестевших от пота. Руки сами собой потянулись вперед, обшаривая, изучая тело возлюбленного. Рассматривать. изучать тело нового любовника - занятие весьма приятное, но прямо сейчас у них уже не хватало для этого терпения. Иван первым высказал то, что готово было сорваться с языка самого Ториса: - Я не могу больше ждать. Т-там, в ящике, есть масло. Он не стал добавлять, что оно находится там уже довольно долго. Торис только кивнул в ответ, с некоторой неохотой размыкая объятия. Воздух в комнате показался слишком холодным для его разогретой кожи, он мелко вздрагивал, идя к ящику и отыскивая в нем пузырек. Когда он обернулся к постели, то увидел, что Иван уже лежит на спине, опираясь на локти и согнув в коленях раздвинутые ноги. «Ах, да, он ведь отлично знает, что нужно делать. Но, по крайней мере, сейчас он идет на это по своей воле. И с явной охотой». Торис попытался выбросить эти мысли из головы, поднимаясь на постель. Тем более, когда оказался между тех белых сильных ног. Тело Ивана сильно изменилось, но кое-что осталось неизменным - его характер и чувства, как и раньше полностью отражавшиеся на лице. Литва прекрасно помнил это смущенное выражение, которое всегда было на лице русского, когда Торис прижимал его к себе, звал в свой дом, предлагал женитьбу. Ни один из них не сможет полностью забыть о том, каково их положение вне спальни, но здесь правила были иными. Здесь Иван отдавался, а Торис брал. В этом смысле, то, в стенах чьего дома они сейчас находятся, действительно не имело значения. Хоть масло уже было в его руках, но Торис медлил. Не мог же он вот так просто — с места в карьер — попытаться проникнуть в Ивана! Пусть его собственное тело уже было совершенно к этому готово, да и немалый член Брагинского уже налился и прижался к животу. Но вместо этого литовец оперся на обе руки и наклонился, чтобы снова поцеловать русского. Наконец-то, это ему для этого приходится наклоняться! Иван ответил на поцелуй с охотой, и явно довольный тем, что Торис не перешел прямо к акту. Но он резко выдохнул, когда пальцы литовца обхватили его возбужденное естество. - Ох... Когда Торис принялся неторопливо поглаживать его, Иван застонал, зарываясь в простынь пальцами рук и ног, и чуть заметно улыбнулся: - Хватит. - И сам же спустя пару мгновений произнес. - Продолжай. Ну, это... Он вел себя так, словно у любовной игры был свой четкий и установленный план. Торису хотелось бы доказать Ивану, что он ошибается, но он решил отложить это до следующего раза. У литовца уже самого на вершине уда выступила влага и сдерживаться он больше не мог. Литва подобрал оставленную им на простыне бутылочку и открыл ее. Щедро налил масла себе на пальцы, потер их, согревая, и скользнул ими между ног Ивана. - Ах-ха... - Тихо, но с явным удовлетворением выдохнул тот, когда в него скользнул один палец. Торис медленно двинул им взад-вперед, наслаждаясь тем, как по телу Ивана проходят мелкие судороги. Но на всякий случай - перед тем, как продолжить - поднял взгляд на его лицо — русский дышал ртом, но заметив взгляд любовника — улыбнулся и сделал губы «уточкой», требуя, чтобы его поцеловали. Осторожно введя второй палец и разведя их, как ножницы, Торис склонился над русским, но губы его коснулись не губ, а шеи. И тут что-то изменилось. - А-а... - Голос России прозвучал все также, но по тому, как напряглись мышцы под его губами, Торис понял в чем дело. - Шшш... - Прошептал он, скользя по еле заметному шраму кончиком языка, отчего Иван уже явственно вздрогнул. - У всех у нас есть шрамы, Иван... И не стоит стыдиться ни одного из них. Россия что-то пробормотал и, приподняв голову, Торис увидел, что он улыбается. На третьем пальце Иван опять что-то произнес. Считал? На этот раз Торис сжал пальцы в щепоть и ввел так глубоко, как только мог, и принялся искать маленькую, но весьма чувствительную железу. Надавив на это местечко, он заставил Ивана вздрогнуть всем телом. - Bozhe moy, Торис! Его правая рука выскользнула из пут сбитого на сторону одеяла и вцепилась Торису в плечо, а Иван зарылся лицом в шею Литвы. Тот сам негромко простонал в ответ - впервые это действие и тяжелое дыхание на шее чувствовались настолько приятными. Он не удержался и вновь надавил на ту самую точку, вырывая из горла Ивана еще один вскрик, восхитительно отдавшийся по его собственной коже. - Прошу, довольно! - Умоляюще произнес Иван, до боли стискивая Торису плечо. «Если это у нас станет делом частым — надо будет научить его рассчитывать свои силы. Сломанные кости способны охладить самый ярый пыл». Он вытащил пальцы и скомандовал: - Ложись. Иван неохотно оторвался от его шеи и лег на спину - так, чтобы голова оказалась на подушке, и одной рукой оперся о спинку кровати. На его губах опять была улыбка, и Торис вдруг понял, что и сам улыбается. И лицо у него сейчас, наверняка, такое же раскрасневшееся и волосы облепили и его, и шею. Смазав, наконец, свой уже причинявший боль уд, Торис закрыл бутылочку и бросил ее куда-то в угол постели. Одной рукой он направил себя, а второй оперся о кровать. - Ххх... - У Ивана перехватило дыхание, когда Торис стал проникать в него, и тот откликнулся почти тем же звуком. Внезапно, Иван обхватил обхватил ногами его бедра, пятки ударили по ягодицам, словно пришпоривая. - И-Иван! - Возмутился литовец, впрочем дыхание у него было слишком тяжелым, чтобы принять этот протест за чистую монету. Он весь растворился в ощущении погружения в упругую горячую плоть, поддававшуюся перед его напором и туго обжимающую его со всех сторон. - Ох.... - Только проникнув внутрь, он смог перевести дыхание, и освободившую руку положил Ивану на бедро. Тот опять дернул пятками, и Торис вскрикнул, погружаясь до упора и прогибаясь в спине. У Ивана от удовольствия спина тоже изогнулась; свободной рукой он ухватился за плечо литовца. Фиолетовые глаза под влажной челкой потемнели. - Скорее же, я достаточно ждал! - Прерывистым голосом потребовал он. - Дай мне это, moyo Velikoe knjazhestvo Litovskoe! От этого обращения по всему телу Ториса прошла горячая волна. Великое княжество Литовское. Да, Иван добавил «мое», но прямо сейчас это казалось сущей мелочью. Торис, более не колеблясь, подался назад и вновь вонзился в желанное и желающее тело. Иван вновь прогнулся в спине, изгибая губы в довольной улыбке, и вновь притиснул Ториса к себе ногами, словно желая удостовериться, что тот владеет им полностью. Комната наполнилась любовными звуками и запахами совокупляющихся тел, огоньки свечей дрожали на влажной от пота коже. Торис действительно отдавал Ивану все — всю свою давно томившуюся под спудом страсть. Да так, что высокое большое тело под ним сотрясалось от каждого толчка - русскому пришлось удерживаться рукой за спинку кровати, чтобы не елозить на простыне и в конечном итоге не вписаться в эту спинку головой. Самое главное — он явно ожидал чего-то подобного. Он никогда не считал Ториса слабым. Голос России вплелся в симфонию их любви — резкими вздохами, стонами, криками. Его ногти впились Торису в плечо, и тот осознал, что отданное возмещают ему полной сторицей. Он просунул все еще покрытую маслом руку между их телами, обхватывая член Ивана, и без удивления обнаружил, что на его кончике уже выступила смазка и ее капли падают на влажный живот русского. Он огладил уд, и стоны Ивана зазвучали громче. Россия совершенно не стыдился происходящего, он всем существом отдавался наслаждению. И тут Торис понял, что пропал. Из этой битвы ему невредимым не уйти. Нет, это будет не шрам, нечто незримое обычному взгляду, но куда более памятное. Иван кончил первым, изогнувшись в спине, резко уперевшись головой в подушку, так что проступили жилы на шее, и крепко обхватив талию Ториса ногами. И последний в этот миг решил, что вида восхитительнее в этом мире нет. Он опасался, что после разрядки его движения будут причинять Ивану если не боль, то неудобство — но тот не выказал ни единого протеста. Напротив, продолжил подаваться навстречу. И вскоре уже Торис достиг пика наслаждения, омывшего все его тело — от головы до кончиков пальцев ног. Он закричал, наваливаясь на возлюбленного всем весом. Его толчки стали короче, беспорядочней, и Иван прикусил губу, чувствуя как в него излилось семя. . -. -. -. -. -. -. -. -. -. -. - Еще и часа не прошло с того момента, как Торис забылся крепким довольным сном. Иван смотрел на него — медленно и мерно дышащего, уткнувшегося лицом в подушку, точнее, в собственные сложенные руки. Простынь соскользнула ему до пояса, позволяя русскому любоваться плечами и спиной своего возлюбленного. Едва ли Торис сможет его понять — но Ивану нравилось его тело. Ему не нужно было меняться, вылезая из собственной кожи — в отличии от самого Ивана. Торис мог позволить себе остаться таким, каким был в свой золотой век, в те дни, когда будущий Россия смотрел на него с почтительным восхищением. Пусть часть его души никогда не жаждала подчиняться кому бы то ни было, жило в нем и отчаянное желание быть любимым, любимым так сильно, чтобы никогда больше не довелось испытывать мучительного одиночества, порой терзавшего его даже в окружении толпы. В конечном итоге он добился цели, сохранив верность и своей гордости, и своему обещанию. Он сказал, что он и Торис станут друзьями, когда станут оба сильным, и Россия стал могущественной страной. Но поведение Ториса после того, как Иван стал империей и попытался сблизиться с ним оскорбило Брагинского. Но теперь Торис был с ним. Княжество рассеяло свою мощь по мелочам, разделив свою власть и земли с Польшей, и это сделало его уязвимым. Но не слабым. Во всяком случае, в некоторых вопросах. В теле все еще отдавалась приятная ломота — точно такая же, какую Иван предвкушал в своих фантазиях. Это стоило столь длительного ожидания — оно сделало победу России только еще слаще. То, что он позволил взять над собою «верх» в спальне, мало что значит, ведь за ее пределами реальная власть все равно останется за ним. Его императрица тоже, как самая обычная женщина, раздвигает ноги под своими фаворитами, но не один из них не стал императором. Все это останется только между ними. Теперь от Ивана требовалось сохранять свою мощь и положение «в большом мире», в интимной же обстановке передавая полноту власти Торису. И если он в чем-то допустит оплошность - его сообразительный маленький литовец, наверняка, сбежит. Поэтому Ивану и пришлось поступиться столь важным — и для империи, и для человека с его «любовным» опытом — чтобы завлечь Ториса и захлопнуть за ним ловушку. А это была именно ловушка - хоть стены ее и решетки были незримы. Что-то в глубине души предостерегало Ивана, чтобы не слишком-то поддавался обаянию Ториса, не слишком-то ему доверять. Но он не хотел прислушиваться к этому чувству. По крайней мере сейчас - лежа с Торисом в одной постели. Пока он рядом - все хорошо.