Добро пожаловать на Игры, Энни Креста

ЭННИ

      Свои первые полчаса в Капитолии я помню весьма смутно. Стоило нам выйти из поезда, как меня закружил водоворот вспышек и цветастых пятен. Мазки ярких тканей толкали друг друга и то выкрикивали наши с Аспеном имена, то звали Финника или Мэгз. Зрители и репортёры, словно бесстрашные кошки во время течки, не видели препятствий и пытались протиснуться через вереницу миротворцев и схватить хотя бы клочок нашего мимолётного величия.       Я должна была быть напугана, и, наверное, была. Но всё происходящее вокруг настолько слабо вязалось со мной и моей крохотной реальностью, в которой я едва ли смела мечтать о бухгалтерской работе в кондитерской или швейной мастерской. У меня был план, мирный и добротный план. В нём было несколько занятных пунктов вроде собственного домика с кустиками лимонного сумаха возле калитки, котёнка и велосипеда, но среди них не было зазора для придерживающей меня за плечо ладони самого короля Трезубца, Финника Одэйра, гигантских гудящих вентиляторов под потолком капитолийского вокзала и белоснежной формы миротворцев. В моем плане был Аспен. Единственное пересечение, но столь блеклое. Но это был мой Аспен, но не незнакомец с хитрым прищуром, очаровавший толпу. Была там и Марли, потерянная до скончания моих коротких дней. Мне не было нужно практически ничего, и всё же я умудрилась потерять абсолютно всё.       У девочки, ступивший на капитолийский перрон, в голове гулял ледяной ветер, замораживающий панику и любое проявление чувств. Это была не моя роль, не моя идея. Это была не я, а значит, и переживать мне не стоило.       Финник шептал:       — Улыбайся — камера смотрит.       И я улыбалась. Улыбалась, благодарила за комплименты, поворачивала лицо в сторону камер, когда просили о фото, махала толпе. Наверное, никто не осознал подмены — я была даже очаровательна, это я поняла уже в машине на пути в Тренировочный Центр, когда из гула голосов и смеха отделилась светившаяся счастьем Цимбелин и сжала мою ладонь. Полностью обрела себя и осознала происходящее я только часом позже, сидя в горячей ванной с пеной на четвёртом этаже тренировочного центра. На этот раз раствор для пены был в прозрачном флаконе с бумажной этикеткой, на которой от руки было выведено название и инструкция по применению. Это было весьма предусмотрительно, ведь спальня Финника находилась в другом крыле этажа Четвёрки, так что контролировать моё знакомство с пеной было некому.       Я улыбалась, опустив руку в бурлящие потоки воды, взбивающие пористую розовую массу с запахом персика. Меня вымыли в поезде и даже уложили лаком и горячими щипцами волосы, но я не могла избавиться от ощущения холода, который, казалось, спрятался в каждой частичке моего тела и пожирал кости, органы, мышцы, так что ванная казалась хорошей идеей. Почти сразу после прибытия я отправилась к этому мраморному чудовищу у окна и выкрутила на полную мощность кран с горячей водой.       И ванну, и комнату мне представила Цимбелин. Именно представила, выставив наше знакомство чем-то вроде официальной встречи: кровать из белого дерева с балдахином из невесомой ткани и выдающаяся гардеробная за отдельной дверью были королём и королевой комнаты, в чьём подчинении оказались мы трое — я, моя неуклюжесть и отсутствие чувственного восприятия мира. Что такое чувственное восприятие мира я не понимала, зато это очень хорошо знала Цимбелин, которая вела себя, будто была няней милейшего толстощекого младенца, который обмазывает дорогое убранство с соплями, но делает это до колик очаровательно. Я была уверена, что сопроводительница решительно настроена обучить меня пользоваться одеялом и зубной щёткой, но этого ей не позволил сжатый график, который мы и так нарушили, хвала Финнику и ореолу его славы, не по моей вине.       Его очень любили в Капитолии. Признаться честно, меня даже напугала страсть, с которой жители столицы набросились на ряды ограждений и цепочку миротворцев в попытках дотронуться до ментора. Его любили и дома, в Четвёртом, но там обожание было не столько агрессивным и носило скорее дружеский характер — его считали своим и старались держаться на почтительном расстоянии, уважая личное пространство. Разумеется, ему доставалось самое лучшее, о нём грезили юные девушки, фанаты сутками толпились у входа в Деревню Победителей, надеясь встретить своего кумира, а влюблённые, коих было немало, пытались урвать хоть мимолётный взгляд со сцены, но никто никогда не пытался заполучить Финника в единоличное владение. Он был чем-то вроде живого символа с собственными желаниями и взглядами, поэтому и относились к нему, как к своему — если ты наш, то будь спокоен среди своих. В Капитолии же энергия обожания была бурлящей плотоядной массой, единой в своём порыве, но эгоистичной в попытках. Каждому хотелось схватить, заполучить, растерзать, как мякоть спелого фрукта, не заботясь об окружающих. У дам слетали шляпки и отваливались фигурки с причёсок, из джентльменов сыпались портсигары и кошельки, но никто, казалось, и не обращал на это никакого внимания — в витрину выставили притягательный трофей по полной стоимости.       Толпа тянулась и к нам с Аспеном, но думаю, мы сами их не интересовали, разве что как бесплатное дополнение к Финнику, Мэгз же не замечали вовсе. Женщина мне понравилась, она была мила и тактична со мной, поэтому я хоть и не доверяла ей полностью, но была готова полюбить. На арене Мэгз была умна и смертоносна, но эфиры с её играми выпускают не так часто, поэтому многие молодые капитолийцы наверняка просто не понимают, какой огонь таится в её сердце. Им нравится молодость, красота и сила, именно то, что есть у Финника. И Аспена. Капитолийцы не умеют выбирать себе кумиров и, к сожалению, теперь это ещё и моя проблема.       Я задержала дыхание и скользнула под воду. Ванная в моей комнате была просто огромной. Она не имела бортиков, представляя собой прямоугольник в мраморном полу напротив панорамного окна. Прежде чем выскользнуть из моей комнаты, Цимбелин показала мне, как затемнить изнутри окно, чтобы никто не увидел меня снаружи, тогда как я сама бы не потеряла и капли красок города. Как и в поезде, многое в моей новой комнате работало механически с помощью пульта или стенного компьютера: выдвигалась ширма, отделяющая ванную и шкафчик с принадлежностями для неё от спальной зоны; выезжал из потолка телевизор потолка; включались звуки природы и музыка для сна; менялся цвет потолка; запускался кондиционер. Не будь я так напряжена, пришла бы в восторг. Распорядители, определённо, зря тратились — большинство из нас не заметили бы разницу между этими апартаментами и клеткой зоопарка, которая использовалась в качестве пристанища трибутов раньше, в далёкие послевоенные времена.       Надо мной нависали небоскрёбы, огромные каменные коробки громоздились друг на друге и, казалось, могли бы разрушить весь город по цепочке, если рухнет хоть один. Они выглядели неприветливыми и холодными не только из-за затемнённых окон и огромных статуй, повторяющих кровожадные сюжеты и мифы последнего восстания, но и экранов, на которых иногда мелькало моё лицо. Представление трибутов перенесли на следующий день из-за нашего опоздания, поэтому в видеоряде использовали фотографии с Жатвы. Заплаканные лица истощённых подростков мелькали редко, зато фавориты публики из Первого и Второго дистрикта, среди которых были только студенты академий, фактически сменяли друг друга через кадр.       Я высунула лицо из клубов пены и вгляделась в фотографии, ожидая, когда появится лицо Аспена. За пятнадцать минут, что я провела в ванной, оно появлялось даже реже, чем моё. Неожиданным открытием стало то, что капитолийская публика тянется к драме, нежели силе, которую не заметит только человек, чьи глаза скрыты модной шляпкой.       Не знаю, что я ожидала увидеть в его лице. Ответ? Но чтобы получить ответ, надо хотя бы знать вопрос, который хочешь задать. Нельзя всматриваться в пустоту, выжидая хоть чего-то, ведь она может начать смотреть в ответ, и уж это тебя точно не обрадует. Я боялась пустоты. Сегодня утром в поезде я словно нырнула в глубину зрачков Аспена и ощутила гадкую липкую тьму, окутавшую меня с ног до головы. Мне было страшно, но вместе с тем я ощущала вину, будто его мнение было под моим контролем, и я, только лишь я была виновата в том, как он определил для себя наше с Финником общение. Наверное, я была чересчур мила с ментором, как одна из тех елейных официанток в чайной, где мы с Аспеном и Марлин часто покупали самое дешёвое сахарное печенье после отработок. Они были милы с мужчинами, но неизменно обсчитывали женщин и были грубы со стариками и детьми. Неужели я жаждала внимания мужчин, как и они? Никто и никогда не рассказывал мне о том, как нужно правильно себя вести, чтобы выглядеть респектабельной и хорошей девушкой, все свои знания я черпала из книг и чужих историй, вроде той, что Марлин рассказывала мне о матери. Почему я не улавливаю сути и не вижу проблемы в том, как себя вела? Может дело в том, что я грязная, гадкая изнутри?       Распутство… Книжное слово, устаревшее и давно забытое, я попробовала его на вкус, произнеся шёпотом:       — Распутная девка.       Слова заметались по комнате и замерли где-то в районе туалетного столика и кровати. Если это была моя суть, то неужели нельзя её изменить? Отмыться, стать лучше и чище? Я схватила мочалку из напольного поддона и начала теперь свои руки, плечи, грудь. Кожа покраснела и начала гореть, но я не чувствовала облегчения, мне просто было больно.       На одном из табло мелькнуло и зависло на пару секунд лицо Аспена. У него всегда были слишком белые зубы, а яркий экран делал улыбку друга зловещим оскалом с аккуратными, будто выточенными скульптором клыками. Он хитро скалился, обвинял и ругал, вдохнув в меня тысячи новых обвинений в вещах, сути которых я не могла и понять.       Он сказал, что я грязная шлюха.       — Грязная шлюха! — на этот раз слова будто прилипли ко мне и зависли перед глазами, не исчезнув даже за пеленой слёз.       Изображение Аспена давно исчезло, раза четыре успело промелькнуть моё собственное уродливое фото с красным носом и блестящим от пота лбом, вода остыла, а пена полопалась. Мне снова было холодно, но замёрзла не душа, а всего-то тело. У меня был план. Не такой продуманный, как старый, но костяк я построила не из отчаяния, а новых сведений, а значит, сильную качку выдержать он должен.       Когда перед ужином за мной зашёл Финник, чтобы довести до столовой и не дать заплутать в коридорах, я была уже готова: высушила, расчесала и уложила волосы жемчужными заколками, чтобы зализать и убрать от лица непослушные короткие пряди; нанесла на лицо лёгкий крем и бесцветную увлажняющую помаду для губ; добавила немного персиковых румян на щеки. К нашему приезду действительно подготовили целый гардероб по моим меркам, но вся одежда была слишком лёгкая, мягкая, летящая, поэтому я выбрала простое изумрудное платье из бархата до голени, скрывало и грудь, и руки до кистей. Мою собственную одежду я оставила в поезде, а ту, в которой меня выпустили на перрон к репортёрам, по всей видимости, забрали безгласые, когда я разделась и, надев халат, закрылась в туалете минут на десять, пока в ванную набиралась вода. Повезло, что я по привычке не стала снимать носки, так что спрятала их в красную бархатную туфельку с золотыми пряжками, которую не могла себе позволить надеть — к платью я выбрала простые чёрные туфли на плоской подошве с ремешком.       Перед ужином я решила почистить зубы, поэтому Финник любезно согласился меня подождать и, лениво развалившись в кресле возле моей кровати, листал какой-то журнал из стопки, которую я даже не заметила. На нём была простая белая рубашка с закатанными до локтей рукавами, верхнюю пуговку он, разумеется, расстегнул, а так же свободные чёрные брюки с высокой талией и мягкие кожаные лоферы. За эти несколько дней я не раз задавалась вопросом, кто виноват в том, что Финник выглядит так хорошо в абсолютно любой одежде? Хороший портной или его тело, пышущее здоровьем и уверенностью, само по себе способно выставить в выгодном цвете даже рыболовную сеть?       — Тебе нравится твоя комната?       Я выплюнула вспененную зубную пасту и ответила:       — Лучшая, что у меня была.       — Мне тоже нравится. Белые потолки, светлый паркет, тёмно-мятные стены. Уютно. Они ведь каждый год всё здесь переделывают по последней моде и, скажем так, дают воздуха помещению для новых владельцев. В прошлом году здесь всё было в дереве. Знаешь, такой противный коричневый с желтоватым оттенком? А ванная была в той же комнате, где и туалет с раковиной. Перед окном стоял огромный рабочий стол. Ума не приложу, зачем они поставили сюда рабочий стол. Если подумать, зачем трибуту стол? Писать список дел в тренировочном зеле? А это забавно — писать на дорогущей бумаге с вензелями, что надо сделать пятьдесят отжиманий и отработать метание ножей. У Сноу в Президентской Резиденции стоит похожий, с кучей ящичков и бархатной обивкой по бокам, но зачем его приволокли сюда?       — Ничего себе! Ты был в кабинете у президента? — я знала, что победители получают много чести и преференций, но личная встреча с президентом — нечто из ряда вон даже для них. Фигура Сноу пугающая и недостижимая, как солнце, способное сжечь каждого, кто нарушит его личное пространство.       В приоткрытую дверь я услышала, что шелест тонких журнальных страниц прекратился.       — Да… Он хотел со мной обсудить… Ну знаешь, всякие благотворительные проекты, которые я организовываю, в них иногда задействован государственный бюджет. Такие деньги, всё должно быть чётко и строго, понимаешь?       Я не понимала ни капли в благотворительности, разве что была весьма непривередливой нуждающейся стороной, поэтому прополоскала рот и протянула, чтобы не заострять внимание на своей неосведомлённости: «Угу!».       — В общем, ничего интересного, сплошная бюрократия.       Я вышла из комнаты и плюхнулась на кровать напротив Финника. Ему было явно неуютно от сказанного, будто он проболтался, поэтому я решила сгладить неловкость и, наклонившись к ментору, прошептала:       — Он меня пугает. Сноу. Нам каждый год дарят открытки ко дню завершения «Тёмных дней» с его изображением, и я не могу смотреть на него дольше пару секунд, он будто прожигает взглядом с этой карточки, понимаешь? Я их все складываю в коробочку из-под конфет и прячу в самый нижний ящичек в столе, который с замком.       Финник наклонился ко мне так, что между нашими лицами вряд ли было хотя бы десять сантиметров, и прошептал:       — Меня тоже.       Моё лицо обдало сладким запахом то ли мяты, то ли мелиссы от его дыхания. Мне стало неловко, и я боялась покраснеть и выдать своё смущение, но Финник был совершенно серьёзен и не выглядел так, будто стремился заставить меня стушеваться.       Разорвав зрительный контакт, я уставилась на россыпь веснушек, едва заметных на его загорелом лице, и продолжила шутливо:       — Господин Одэйр испытывает страх? Что-то новенькое, одноклассницы говорили мне, что ты бесстрашный властелин Трезубца. Ни одна из них не могла ошибаться, ведь все они, куда не посмотри, возомнившая себя экспертом по Финниковедению будущая миссис Одэйр.       Финник улыбнулся:       — Только не говори моим жёнушкам, но я тот ещё трус. Господину Одэйру хватило смелости только вылезти на сцену и поубивать кучу народу. А что делать дальше он не знал. Да и вряд ли кто-то из нас знает.       У меня по спине пробежал холодок. Проблема была даже не в том, что он сказал, а как. Он будто спрашивал ответ у меня, но я, вся скрученная и забитая от страха, не могла даже дать совет о том, как заснуть этой ночью, что уж говорить о чужой жизни, поэтому ответила самое первое и в то же время жалкое, что только пришло в голову:       — Половина пути — это не так уж мало.       — Да, наверное, — Финник разочарованно улыбнулся, поджав губы, — будешь меня слушать и тоже пройдёшь его. Договорились?       Я сглотнула и на секунды заглянула в его глаза. Голубые, а на радужке несколько золотых пятнышек, выглядит так, будто кто-то выпустил золотых рыбок в прозрачный пруд.       Финник вопросительно поднял брови, и я, смутившись, перевела взгляд на его губы, подперев рукой подбородок и сделав задумчивый вид. Не тонкие и не полные, не строгие и не капризные, не алые и не бледные. Кожа над губой и щеках была слегка грубовата от бритья, но выглядела ухоженной, причём не просто напитанной и защищённой юностью и от того мягкой, а именно холёной. Веснушки по всему лицу дополняли без того ангельскую картину. Гармония в каждом мазке и изгибе. Если бы я хотела, то могла бы поцеловать его, и никто из моих оставшихся вдали одноклассниц бы так и не узнал, кто украл их мечту.       В моей груди будто лопнул шарик с солнцем — от этой идеи я испытала детский восторг и хотя моя трусость не дала мне совершить придуманное, было приятно сохранить в своей голове картинку нашей невозможной близости. Умирать в семнадцать грустно, особенно не целованной, когда любовь твоей жизни считает тебя дерьмом, а ближайший мужчина, до которого ты можешь дотянуться, слишком хорош, чтобы даже пытаться.       Я улыбнулась и с лёгкостью соврала:       — Договорились. Веди же меня.       Финник ослепительно улыбнулся и заметно расслабился:       — Замечательно. Тогда давай начнём с ужина, с этой сегодняшней беготнёй я совершенно отощал, а ведь я ментор, это я делаю всю работу!       Он протянул мне руку и потянул с кровати.       — Кстати, красивое платье. В Капитолии такого не найти.       — В Капитолии? Да брось, здесь можно найти павлинью голову для декорации гостиной или… Или бокал из человеческого черепа. Фу, это я что-то загнула, надеюсь, нет.       Финник взял меня под руку и вывел в коридор:       — Потому и не найти, здесь ценят роскошь и изобилие. Кстати, о безвкусице. Когда принесут десерт, Цимбелин начнёт шутить, что Одиннадцатый и Двеннадцатый рассказывают своим трибутам, будто бы нам не дают десерт, но мы-то знаем, что для элиты вроде нас все самое лучшее, тогда как им подают объедки, и бла-бла-бла. Она постоянно рассказывает это и думает, что смешная. Ты уж ей подыграй, ладно? А то начнёт выть, что мы её не ценим, не понимаем и так далее, а я просто хочу поесть без драмы.       Я тихо засмеялась и прошептала: «Хорошо, но это и правда очень глупо». В коридоре пахло хлебом и жареным мясом. В отдалении слышались голоса, смеялась Мэгз. Я ощущала тепло руки Финника, мягко сжимавшей мой локоть своим. Если бы мне не пришлось умереть через несколько недель, клянусь, я была бы счастлива.