Кукла

Ночь, тёмная комната, освещённая лишь пробивающимся с улицы светом фонаря. Тени придают сидящему на кровати мужчине ещё более зачаровывающий облик, они едва вырисовывают очертания предметов, оставляя какую-то загадочность. В детстве это пугало, а теперь наоборот, завораживает. А мужчина, кажется, чего-то ждёт, он расслаблен, но во взгляде сквозит какая-то толика напряжения. Не готовности к бою, нет, просто ожидание того, что должно было произойти, но пока не сделало этого. В тишине, нарушаемой лишь шелестом деревьев на улице, раздалось тихое шуршание под кроватью, на которое мужчина никак не отреагировал. Шуршание усилилось и вот на тусклый свет появляется чья-то рука, непропорционально длинная, она, стремительно удлиняясь, тянулась к ногам сидящего. Тот явно её заметил, но даже не думал пугаться, лишь залезает на кровать уже с ногами и продолжает следить. Не уловив добычи, рука втягивается обратно и из-под кровати появляется уже её обладатель. Матерь божья, да это же Стыров собственной персоной, а на кровати сидит не кто иной, как Шклярский. Ночка намечается странной, но интересной. Артём, встав, наконец, в полный рост, отряхнул одежду и уселся на край кровати, даже не смотря в сторону Эда, который тоже старательно делал вид, что в комнате никого нет. Молчание длилось, кажется, целую вечность. Но тут тишину за окном разрушает резкий рёв байка, эхом отдавшийся в ночи. Видно кто-то решил подогреть атмосферу, но тут же всё стихает, даже не отдаляясь. Странно, но неважно. - Слушай, - начинает Стыров, набрав в лёгкие побольше воздуха. – Почему мы всегда так? Сначала сидим и молчим, будто поговорить не о чем, потом я завожу разговор, ты киваешь, иногда даже что-то говоришь, а потом… - А как иначе, Артём? – перебивает его Эдмунд, наконец, повернувшись в сторону того. – Что ты хочешь изменить? - Я всё хочу изменить, Эд, - вздыхает Стыров, протягивая руку, чтобы прикоснуться к щеке Шклярского, но тот отстраняется. Без отвращения, просто уходит от контакта. – Я хочу, чтобы было как раньше. Когда Эдмунд качает головой, свет ещё сильнее обрисовывает скулы, придавая лицу отчего-то грустное выражение. Хотя, может, оно и было грустным? - А что было раньше? И когда – раньше? Когда я ради тебя притворялся человеком? - Да ты и есть человек, - чуть ли не кричит Артём, пытаясь заглянуть в пустые глаза друга. – Ты не кукла, Эд. Ты живой, ты можешь говорить, мыслить, чувствовать. - Я могу всё, кроме последнего, - улыбается Шклярский, и теперь точно можно заметить, что эмоций в этой улыбке нет, как и во всех остальных его движениях, действиях, словах. – Я могу притвориться, я могу сыграть и я делаю это профессионально. Но вот чувствовать, я не могу. Артём отрицательно мотает головой, отодвигаясь от апатичного товарища, который вдруг стал таким далёким. Что случилось за те три года, что они вместе? Что стало с тем весёлым человеком, которого он, собственно, и полюбил? - Я не верю, - шепчет Стыров. – Не верю, ты не играл, так не играют. - Хочешь, чтобы я повторил всё это сейчас, чтобы ты убедился? Артём ещё сильнее замотал головой, стараясь как-то спрятаться от пустого взгляда, который ещё, кажется, совсем недавно лучился любовью. Это какое-то наваждение, это неправда. - Почему? – тихо спросил Стыров, стараясь успокоить гулко бьющееся сердце. Ему было страшно, но одновременно как-то интригующе. – Почему так? - А чего ты хотел от куклы? – ответил ему всё тот же пустой голос, который просто не мог принадлежать живому существу. – Я с самого начала был всего лишь манекеном, в который по ошибке закрался разум. Если ты, со своей мутацией ещё можешь чувствовать, то я не мог этого с самого начала. - Но тогда зачем? Зачем ты начал всё это? - Я ждал чуда, - прямо ответил Шклярский. – Желал, чтобы что-то изменилось. Но этого не случилось. Стыров не нашёлся, что ответить. Это больно, очень больно, когда вот так вот запросто разрушают то, что ты строил несколько лет. Это страшно, когда от тебя отворачивается тот, кто стал смыслом жизни и это просто ужасно, когда ты не можешь ничего сделать. Артём опустил голову и закрыл её руками, его душили слёзы. Смешно это – смотреть, как взрослый мужчина плачет, но ему было далеко не смешно. Слёзы душили, боль жгла сердце, а что делать – непонятно. Но нет, он не сдастся, так просто не сдастся. - Знаешь, - Стыров поднял голову, уперев взгляд в немного удивлённого Шклярского. – А мне всё равно. Думай что хочешь, но я верю, что ты не просто кукла. Я знаю, что ты можешь чувствовать. С этими словами Артём метнулся вперёд, впечатывая Эдмунда, на лице которого удивление расцветало с новой силой, кажется, хоть что-то чувствовать он всё-таки мог, в стену. Губы у Шклярского были холодными и твёрдыми, будто бы реально у куклы, но Стыров не отступал. Слёзы всё ещё текли по его щекам, частично попадая и на Эда. Боль как бы выплёскивалась, пытаясь вырваться из груди уже целиком, одним огромным комом, который бы просто разорвал грудную клетку, сломал рёбра и как только оказался снаружи – сердце бы остановилось. - Что ты делаешь? – как-то неуверенно спросил Эдмунд, когда Стыров отстранился, чтобы перевести дух. Что-то в его голосе поменялось, что-то неуловимое сквозило в интонации. - Ведь одной цепи мы звенья, - горько улыбнулся Артём, отворачиваясь. Но тут сзади его обняли холодные руки, и раздался тихий шёпот: - Одного прикосновенья, небывалого прошу, - Стыров оглянулся и в груди у него екнуло. Глаза, те глаза, которые только что светились холодом, на это раз горели неподдельной радостью, такое точно нельзя было сыграть. Эдмунд улыбнулся по-настоящему, пожалуй, первый раз за весь этот год. - Эд, ты, - у Артёма слов не было, слишком много радости, она душила ещё почище слёз. – Я так рад. Стыров развернулся, и они обнялись, всё так же продолжая полусидеть на несчастной кровати. Оба были настолько рады, и на этот раз оба искренне. - Слышу и чувствую вновь, - опять улыбнулся Шклярский, отстраняясь от Артёма. - Каждый твой вздох, каждый шаг. - Я не буду спрашивать, - серьёзно ответил Стыров. – Мне всё равно, я вверю тебе. И я был прав, ты не кукла, ты просто не можешь быть ей.