Анна
Тишина ночного леса пугала и уводила в заоблачные дали, когда я проходила по проселочной тропе, приподнимая подол платья и еле не уронив книгу, так сильно привлекшую меня, что я и не заметила как утекло блаженное утро и наступила ночь, окутавшая все вокруг мерцающей звездной темнотой. Тучи сгущались над головой и начинал лить дождь, заставляя ткань невероятно быстро промокать и прилипать к коже, к замерзающему телу. Позади слышался топот коней, а я старалась рассмотреть за спиной хоть что-то, но тьма настолько закрывала весь вид, что я совершенно не понимала откуда доносятся звуки. Тело окутало дрожью, а я отдернулась и влетела спиной в дерево, когда услышала ржание лошади и приглушенные возгласы мужчины. — Ради бога, простите! — соскочив с коня произнес высокий, статный мужчина, подходя ко мне и протягивая руку, заключенную в промокшую перчатку. — Вы не ушиблись? — я смущенно подаю ладонь, принимая помощь и выпрямляюсь, поправив платье. — Не коим образом, что вы, — тихо выдала я, посмотрев в его глаза в сумраке ночи. — я сама провинилась, довольно негоже ходить по дорогам в одиночестве, да еще и в такой темноте, вы совершенно не виновны. — он стягивает перчатку вновь протянув мне свою руку. — Поручик Егор Николаевич Булаткин. — я кладу свою ладонь в его, присев и неотрывно изучая светлые волосы, виднеющиеся из-под головного убора. — Княжна Долматова, — смущенно говорю я, слегка отходя в темноту. — Анна Андреевна. — тень его улыбки сверкает даже во тьме, а я охаю, когда дождь начинает лить сильней и просачивается даже сквозь листву большого ясеня. — Вы ведь вымокните! — резко говорит он, снимая шинель и пытаясь протянуть ее мне, но я отхожу на пол шага от него. — Непременно наденьте, я фактический у дома, а вы как раз можете простыть! — отхожу еще поодаль и поворачиваюсь, уходя. — Всего доброго, Егор Николаевич. — подтягиваю платье и пробегаю к дому, ступая на тропу сада. — Всего доброго! — слышу уже в саду его благородный голос и топот копыт, повернувшись, на противоположной стороне, у сада, мелькает силуэт и сознание окутывает голос с блаженной хрипотцой.***
— Мадам, вы ведь совершенно вымокли! — охает Варенька, когда я вхожу в дом, снимая туфли и беря их в руки. — Как же вы… ох! — я смотрю на Варвару, смущенно улыбаясь ей, умоляюще смотря в глаза, полные разочарования. — Полно мучить меня взглядами, мадам, скорее отмываться, скорее! — женщина снова что-то пробурчала себе под нос, провожая меня, украдкой осматриваясь по сторонам. Весь вечер и ночь я не могла сомкнуть глаз, не слушала истории близких за ужином, что стало обыденностью, не спросила о отца о том, о чем он хотел побеседовать со мной наедине, совершенно забыла, что прямо там, под ясенем, я обронила книгу, подаренную отцом и горячо любимую мной. В голове была лишь встреча с Поручиком, тень его улыбки и хрипловатый голос, он, казалось, нарочно засел в моих мыслях и до самой глубокой ночи я не могла заснуть, пока солнце не показалось на горизонте.***
Анна поднялась с постели, ворочаясь, еле не упав на деревянные пол, застеленный в небольшой части пушистым ковром из приятной шерсти, который на самом деле, был необычайно лишним в спальне молодой княжны, но убрать подарок старшего брата, привезенный из-за границы, девушка не могла. Княжна взглянула в зеркало и увела взгляд, старясь скорее натянуть кремовое платье и причесать волосы, заколов их прищепкой с цветком, небольшим, подчеркнувшим желанную миловидность до конца. Стараясь скорее спуститься, я переступала две ступени, сбегая к завтраку и поспешно садясь возле Павла, старшего брата, напротив матери. — Анна, — начинает папа, тем тоном, которого стоит сторонится. — где ты была вчера вечером? — я поднимаю на него глаза, стараясь не выдавать волнение, зная, как отец не любит моих долгих выходов на улицу с книгами, вплоть до темна без еды, воды лишь с дикой уязвимостью. — Я выходила в сад, почитать. — отец поднимает глаза, протянув руку за графином с молоком. — Чтение это похвально, но не допоздна и не в темном саду под дождем, хорошо? — я киваю ему, виновато смотря. — Да, папа. — поднимаюсь из-за стола, беря в руку посуду и выхожу из обеденного зала, унося тарелку, а после, подходя к лестнице, слышу разговор Варвариных помощниц. — Да-да, уже сегодня бал, в нашем поместье, еще и поговаривают, что сын Николая Петровича возвратился из-за границы, дабы прийти сегодня, сам поручик, а ведь какой он молодой и красивый, батюшки! — я схожу под лестницу и двое милых девушек замирают, начиная усиленно мыть посуду. — Барышни, а могу я влезть в ваше обсуждение? — лукаво, но не враждебно улыбаюсь, оперевшись о лестницу, а девушки смущенно кивают. — Поручик, тот самый сын Николая Петровича, — слегка прикусив губу выдаю я. — вы случаем не знаете его имени? — они молчат, но когда я выдыхаю, прикрыв занавеску, смотрят на меня, приятно улыбнувшись. — Как не знать, Анна Андревна! — чуть-чуть ни шепотом начинает она, а я смотрю на ее блестящие глаза от того, что я и взаправду пришла посплетничать с ними, хотя я никогда не ставила девушек ниже себя. — Егор Николаевич, — еще тише проговорила она, хихикнув. — молод, красив, умен, ой! — девушка закрыла рот рукой, когда подруга ее подтолкнула в ребро локотком, а я тихо засмеялась. — Спасибо, — отвечаю, а после поднимаюсь к себе в комнату, приподнимая подол платья, застенчиво смотря в сторону комнаты брата, усердно изучающего вид из окна. Бал, о, бог мой! На самом деле, со всей скромностью, аккуратностью и любовью к книгам, я безупречно сильно люблю балы, приемы и прочие эстетичные вещи, которые так греют душу своей красотой и изысканностью. Ведь когда отец в первый раз повел меня на бал, еще в детстве, под руку с Павлом, я просто безумно влюбилась в каждый изящный элемент, музыку, смех барышень и приятные, тонкие чтения заграничного французского писателя, тогда еще живущего неподалеку и так восхищенно писавшего свои строки о здешних красотах, людях, менталитете. — Папа, можно к вам? — стуча в кабинет, спросила я, слыша утвердительный возглас. — Я могу отнять у тебя немного времени, минуту буквально? — отец понимается, подходя ко мне, улыбнувшись так, что морщинки у глаз стали виднее, они так шли ему, словно это момент красоты, а не признаки возраста. — Сегодня ведь бал или я ошиблась? — он удивленно смотрит на меня, погладив по волосам. — У меня невероятно догадливая дочь, — усмехается он, а я смущенно отвожу глаза. — или у тебя феноменальный слух, а девушки в нашем доме слишком много хихикают. — папа всегда был проницателен, умен и догадлив так, как не был ни кто в моей жизни. — Простите, я просто очень бы хотела… побывать на балу. — отец улыбается и поправляет мое платье, как это было в детстве и смотрит на заколку, сбоку прически. — Помнится мне, когда ты была ребенком, такой крохотной, с двумя косами до пояса, в розовом платьице, я привел тебя на бал, на твой первый бал, — как-то воодушевленно, но грустно выдает папа. — ты тогда так радостно улыбалась и кидалась обнимать меня, что твоя матушка смахивала слезы, так восхищена была тобой, милая! — я ощутила как краснеют щеки, а на губах играет невольная улыбка. — А теперь я тобой восхищаюсь вдвойне, доченька, какая ты стала, мы ведь даже не думали, что ты так быстро повзрослеешь, как же время летит! — папа выдохнул, а я заметила как в уголках его темных глаз собрались едва заметные слезы. — Ну что вы, папа! — неожиданно отец обнимает меня, слегка поглаживая по спине. — Прием без четверти семь, надеюсь, твои излюбленные занятия по музыке сочетаются со временем? — я радостно улыбаюсь, обняв папу в ответ и отходя. — Беги, милая, позже побеседуем, — улыбается он. — работа не ждет! — понимающе киваю, выходя из кабинета и лучезарно направляясь в свою комнату. Весь день я думала лишь о том, как снова увижу поручика, смогу рассмотреть его вблизи, увидеть лицо в светлом зале и обмолвится хотя бы парой фраз, вновь услышать его голос с приятной хрипотцой… Ах, вокруг царит музыка, пальцы на фортепиано, играют, бегают по клавишам, а мысли совершенно в другой стороне, что же со мной, сама себя не узнаю, но от чего-то так томно в груди, так тепло, ах!***
— Матушка, что вы, совершенно не стоило! — смущенно обнимаю мать за плечи, вдыхая сладкий аромат ее белокурых волос, таких светлых в отличии от моих. — Какое-же оно невероятное, а цвет, боже! — рассматриваю в зеркало волшебное платье принесенное мамой. Платье было невероятно красивое, смотрелось восхитительно, светлое, ванильно-молочное, украшенное ажурными лентами, словно откуда-то из детства, похожее была на моей матери, в вечер моего первого бала и она была восхитительной. Около меня, позади, появилась Варенька, с украшениями, цветами и в безумном танце закружилась вокруг моего тела, наряжая и превращая в настоящую, действительно повзрослевшую княжну. Варвара всегда была для меня примером, не как мать, конечно, немного меньшим, но все-таки, мне восхищало ее умение сдерживать себя, терпеть капризы и крики, эмоциональные всплески, угождать, но в то же время быть честно и искренней, доброй, ответственной, настоящей. — Варвара Алексевна, у вас руки золотые! — улыбнулась я, смотря на себя в зеркало, притрагиваясь к причёске и цветам в ней, вплетенных в прическу вместе с некрупным жемчугом. — Полно, душенька, полно! — улыбнулась женщина, потирая ладони. — Вам пора, скоро гости подъедут, — она еще раз поправила прическу, вздохнув. — Ну что же вы, Варенька! — охнула я, видя слезы в ее глазах. — Простите, Анна Андреевна, простите, ради бога! — он смахнула капельку в щек и открыла передо мной двери. — Пойдемте, действительно пора! — я переступаю порог, приподняв платье и предвкушая чудесный вечер. Я спустилась по лестнице и вошла в бальный зал, замечая отца в костюме, улыбающегося, но сосредоточенного, рядом с ним — матушку, до беспамятства красивую, в шикарном синевато-лазурном платье, смеющуюся рядом со всеми дамами наше общества, так охотно говорящими с ней, точно так же, как и офицеры, князья и прочие мужчины, около отца. Но я ждала одного, что трепетало в моей душе, пленительною красотою голоса и вежливостью, осторожностью, мужеством. Я ждала прихода Поручика, я надеялась всею душой и наивным молодым сердцем, что он приедет, он должен был быть здесь, я так искренне и откровенно мечтала об этом, ах! Пальцы на руках дрожали, как и сердце в девичьей груди, рвущееся наружу с каждым разок, как только распахивались двери зала, но все иное и не то, я так и не заметила его лица и стана, что совершенно неприлично глубоко засел в моей бедовой голове. Люди вокруг любезно разговаривали, оживленно обсуждая нынешний мир и его свободы, права, кто-то осуждал, кто-то совершенно наоборот, а я лишь застыла взглядом на створках окон, в ожидании только лишь мельком заметить его, надеясь, безумно и страшно сильно веря в самую отторгаемую обществом вещь, в то, что если я помню его, то и он помнит меня, то и его мысли заняты нашей встречей, о, если бы это было так, я была бы безмерно счастлива, безгранично обречена на радость и теплоту внутри, на трепет! Окно прикрывается, когда в зал влетает ветер из открывшихся дверей, а я поднимаюсь, замирая в оцепенении, с бурлящей кровью в венах, жаром в груди и сталкивающимися мыслями в голове, внезапно пропавшими. Он входит в зал. Его парадный мундир черно-угольного цвета, белокурые волосы, точно пшеничного цвета, а глаза… глаза — чистое небо, голубое-голубое, словно из детских грез, совершенно ясное, вот, чем являются его глаза, а еще, быть может, вы считаете меня легкомысленно и пусть это будет так, но я не могла отвезти взгляда, лишь когда ощутила как не хватает воздуха в легких, опустила глаза и вдохнула едва заметно улыбнувшись и смотря как этично он подходит ко всем, здоровается, как рад ему отец и матушка, как обнимает его брат! Едва-ли он сделает ко мне шаги и я провалюсь сквозь землю, растворюсь безмятежностью в воздухе или же просто напросто потеряю сознание, рухнув на пол, быть не может, от чего так тревожно сердцу? От чего так радостно и вольно внутри? От чего мне так хочется петь и танцевать, ах, боже мой! Он делает неспешные шаги, а я слышу слабые звуки венского вальса, любимая мелодия, вызывающая мурашки по юному телу, быть может дело и не в ней, а в моем чувстве, которое впервые овладевает мной и как же странно мне, как боязливо и страстно бороться с жаром в груди, как невыносимо прекрасно видеть его снова, его улыбку, которая будет снится мне, я уверяю вас, будет. Его рука тянется к моей, приглашая на танец, которым, признаюсь честно, я грезила все это время, бесстыдница! Касаюсь его пальцев, а тело так и бросает то в холод, то в жар, ох, что же это со мной, единство рук и близость тел, искра в глазах, улыбка, нежность, все так кружит голову, так кружит танец! Шаг за шагом, мягкие касания непривычно теплых и аккуратных рук, так осторожно сплетающихся с моими. — Не могу промолчать, Анна Андреевна, уж простите меня, — ликует сердце, слыша его голос, сливающийся с волшебной мелодией вальса. — вы непростительно красивы, я поражен вами, каждым вашим шагом, каждым взглядом, — смущенно отвожу глаза, кружась и возвращаясь на такое тонко-сладостное расстояние. — каюсь, я ждал нашей встречи. — хочется смеяться, остаться наедине и поделиться всеми мыслями, не выпуская его рук, не отводя от него глаз, а сердце, бейся тише! — И я ждала, — чуть слышно говорю, заметив его радостную улыбку, приятную, такую солнечную, прошу вас, улыбайтесь чаще, я готова молить лишь об этом, о вашей улыбке! Музыка стремительно уносит в заоблачные дали, а его глаза приковывают к себе, топят в искренности и теплоте, о боже, что за чудное чувство и почему оно была так долго чуждо мне? Где же вы раньше были, где же странствовали и почему так ярко появились, войдя в мою память, оставшись в ней, мне кажется, навечно. Но как же жаль, что вечер так короток, постойте, или же, время так летит лишь рядом с ним? Лишь слушая его смех, едва случайно касаясь его рук, слыша свое имя из его уст, сладостно наслаждаясь им, готовая лишь то и делать что говорить, говорить, говорить, я бы и дни, и ночи, я бы жизнь свою посвятила общению с ним, я каюсь, каюсь, сойти с ума было бы проще, чем отойти от него, закончить разговор, но почему так короток наш бал, впервые задаюсь таким вопросом, впервые… все это впервые. — Благодарю за столь волшебный вечер, Андрей Петрович, это незабываемо, вновь побывать у вас в гостях, — я стаю около матери, смотря на разговор отца с поручиком и восхищенно улыбаюсь, наслаждаясь его обществом… — Вера Александровна, вы неотразимы, простите великодушно, что не подошел ранее, был увлечен, каюсь! — мама посмеивается, а поручик целует ее руку. — Пора, простите, отклонится, не смею ограждать вас от ожидаемого отдыха! — отец смеется, хлопая поручика по плечу. — Передавай отцу, что я был бы велико рад встретится с ним, неприменимо рад, Егор Николаевич! — поручик зацепляет меня взглядом, а я смущенно отвожу глаза. — Обещаю передать, слово в слово! — маменька охает, смотря на отца с блеском в глазах. — Я совершенно неприлична, ох, увольте, милый мой человек! — мать хихикает, улыбаясь своими персиковыми губами. — Завтра вечером, будьте так любезны, приезжайте на ужин к нам, Павел будет непередаваемо рад видеть вас, да мы будем рады видеть всю вашу семью! — я жду его ответа, жду с нетерпением, как приговора, как радости в самую несчастливую минуту. — Мы непременно приедем, — он смотрит в мои глаза, а я не смею отвести взгляда, лишь утопаю, лишь схожу с ума, ах, этот взгляд, он меня сгубит! — я обещаю вам, клянусь. — отец улыбается так, как давно не улыбался, он явно давно знаком в отцом поручика, и явно близко. — Пора, простите, пора! — мать кивает, собираясь позвать Варвару, но я вздыхаю, подходя ближе к ним. — Я провожу, если позволите! — смотря в глаза матери, а она кивает, и я иду к дверям, а вслед за мною слышны шаги Егора Николаевича. Мы идем по широким коридорам, он спускается с лестницы благородно подав мне руку, принимая словно я хрустальная и могу тот час разлететься на осколки, мелкие, которыми так легко пораниться, ах, как он осторожен, как мил и добр ко мне, как безмятежен, не вижу ни единого проступка за его движениями, лишь слишком радостную улыбку и чрезмерную мягкость рук, что еще более пленит меня, так сильно, так невыносимо! Мы спускаемся на самое крыльцо, вблизи.с конюшни выводят его лошадь, черную, словно уголь, с вычесанной гривой, признак добросовестного ухода. Он смотрит на меня внезапно остановившись в тени, вздохнув, а я лишь осмеливаюсь подойти ближе. — Я могу надеяться на скорую встречу с вами, Анна Андреевна? — воодушевленно спрашивает поручик, а я улыбаюсь, смотря, как он достает что-то из пристегнутой сумки. — Увольте, Егор Николаевич, неприменимо можете, я буду счастлива… ах! — удивленно смотря на книгу в его руках и довольно улыбаюсь, поднимая на него глаза. — Вы обронили ее в дождь, я полагаю, она дорога вам? — он протягивает книгу мне и я беру ее в руки, но смущенно замираю, чувствуя, как он накрывает мои кисти своей ладонью и подходит непростительно близко, так желанно близко… — Я думал о вас все это время, простите, что так навязчив, но вы не покидали мои мысли, Анна Андреевна, я жил мечтами о нашей встрече, — он говорит тихо, словно все это лишь для нас двоих, словно весь мир должен погаснуть, оставляя мягкий шлейф тепла и света вокруг нас. — я буду жить ею и дальше, если вы только позволите. — тихим-тихим шепотом выдает он, поднося мою руку к своим губам, не сравнительно ни с чем нежно касаясь ее, целуя на прощание. — Я буду ждать вас, Егор Николаевич, — тихо говорю я, нехотя убирая руки, держа в них книгу. — обещайте мне быть осторожным, прошу вас! — охаю я, смотря на то, как он умело запрыгивает на коня, улыбаясь. — Я постараюсь, Анна Андреевна, сделать все, что угодно вашему сердцу, а о осторожности, если придется защитить, я непременно сделаю это даже в ночной глуши, простите. — он улыбается, а я смущенно смеюсь, опуская взгляд. — Вы ведь не станете тревожить девичье сердце терзаниями о вашем здравии? -я подхожу ближе, смотря в его голубые глаза, так ярко мерцающие при луне. — Думаете, я не смогу защитить себя, раз намереваюсь защищать вас, если позволите? — ощущаю, как непростительно быстро краснеют щеки и слышится едва тихий смех. — Увы, пора ехать, уже поздно, вы явно устали, — я поднимаю глаза, чувствуя великую тяготу затронуть его руку. — до встречи, Анна Андреевна, — тихо произносит он, улыбаясь мне, прощально улыбаясь. — До встречи, Егор Николаевич! — уже вслед ему говорю я, видя, как уносится прочь конь, цвета глубокой ночи. Быть может, я сошла с ума, девичье сердце трепещет так, словно безумие взяло верх надо мной, а на душе… так радостно, так трепетно! Кажется, я все еще ощущаю касание его рук, все еще слышу вальс, так тихо напеваемый мной даже сейчас, лежа в постели и думая о Поручике, надеясь, что он думает обо мне. Вы непростительно глубоко засели в моих мыслях, Егор Николаевич, я буду ждать нашей встречи, я буду вас ждать, пускай вы придете в мой сон или же наяву наша встреча будет восторженно скоро, я буду вас ждать, только появитесь, я стану счастлива, счастлива словно ребенок, словно девушка, чьё сердце оковано таким волшебным чувством, которое так задевает юное сердце, ах, мое сердце… осмелюсь сказать, в ваших руках.***
— Но, позвольте, а как же не брать во внимание то, что ваш отец был против таких побегов? — я смотрю в его голубые глаза, словно рассматриваю чистое небо. — Мне слишком сильно нравится читать, Егор Николаевич, разве вы не знаете того, как волшебны мира, в которые уносят книги? — поручик останавливается под кроной большого дерева, садясь на землю, и я повторяю его движение. — Знали бы вы, Анна Андреевна, как мне стыдно, что не знаю! — я едва не хихикаю, видя его театральные эмоции. — Зато, могу показать вам другое творение искусства, — я с интересом смотрю на него, и на то, как виртуозно его пальцы касаются пуговиц, расстегнув. — песни. — Неужели вы поете? — он кивает, обнажая белые зубы в улыбке. — О, мой друг, я прошу вас, хотя бы… хотя бы пару строк! И его голос разливается по всему лугу, заставляя меня словно застывшую внимать его словам. Как же ярок образ этого мужчины в моих глазах! Мне так приятно внимание с его стороны, нежность и забота, что голову кружит даже одна несносная мысль о его губах, о их возможной сладости! Это так запретно, так сладко и тайно, что будоражит мое сердце каждую ночь после наших встреч. За эти пару месяцев, я открыла в нем столько неизведанных талантов, красок его характера, что начав считать их — потеряюсь в мыслях слишком надолго. Слегка отросшая щетина, белозубая улыбка, светлые губы, волшебной голубизны глаза, русые волосы, безумно аристократичные черты лица так сильно въелись мне в память! Но мои губы так страстно скрываю все слова и желания, что я не в силах даже убеждать себя во взаимности этих флюидных ураганов! — Это… это просто прекрасно! — я смеюсь, будто маленький ребенок, ведь с ним, в самом деле, я кажусь совсем девочкой. — Вы восхитительно поете, Егор Николаевич, и с вашей стороны слишком несносно прятать такой талант! — теперь смеется он, откинувшись на дерево. — Я вовсе не прячу его, Анна Андревна, — прикрыв глаза, он вдыхает полной грудью, оставляя блаженную улыбку украшать его лицо. — может быть, о нем знают лишь самые дорогие моему сердцу люди. — чувствую, как щеки невольно заливаются румянцем, и заправляю выпавшую прядь за ухо. — Кажется… мы припозднились, — он прочищает горло и, встав, подает мне руку. — стоит проводить вас, Анна Андреевна. — я стою на месте, довольствуясь видом заката и тем, как бликуют золотые вставки его костюма. — Позвольте просить вас об одолжении? — он подходит ближе, сохраняя интимность нашего общения. — Мне не хочется уходить, — румянец делает кожу все теплее и теплее, становясь ало-малиновым. — если было бы можно… остаться, то… я бы сделала это. — мысли сметаются в кучу, я чувствую себя бестактной куртизанкой, от чего опускаю взгляд ниже, но его аккуратные пальцы вздергивают мой подбородок. — Разве я могу отказать вам, Анна Андреевна, если эти слова серьезны? — я киваю, вглядываясь ему в глаза, стараясь понять мысли этого человека, что так волнует мое сердце. — Тогда… позвольте мне предложить вам свою обитель? — он улыбается, ведь меня к лошади, посадив на нее, а после, запрыгивает сам. Я крепче держусь за него руками, чувствуя весь жар молодого тела. Его тепло так окутывает меня, что я, словно опьяненная чувствами, ощущая безумный жар. Дом, в белых тонах, вызывает восхищение. Он любезен со мной, открывает двери, пропустив вперед, показывает каждую требующуюся комнату, и… гостевую спальню, едва ни разу не тронутую. Я бы не посмела назвать это домом одинокого и покинутого молодого мужчины, а скорее… воодушевленного поэта, если позволено так сказать. Я ощущаю его руки на своих плечах, когда вхожу в большой зал, видя фортепиано, и только лучи заката, касающиеся светлого пола. — Анна Андреевна, если бы вы позволили мне сказать все то, о чем так долго твердит моя душа, я был бы счастлив, — глубоко вдохнув, я нежусь в его касаниях, робея. — но не могу не добавить то, что я счастлив уже сейчас, стоя здесь, рядом с вами, имея возможность вас касаться, вдыхать аромат ваших шелковых волос… — его пальцы согревают меня, лишь парой касаний, а та нежность с которой он говорит слишком сильно дурманит. — Егор… Николаевич, — я разворачиваюсь, запнувшись на полуслове, видя его лицо так близко к моему, ощутив на своих губах теплое дыхание. — мне лишь на радость то, что вы счастливы ведь… и я счастлива рядом с вами, и если позволите сказать об этом сейчас, то… — он улыбается, сбив поток моих мыслей. — Негоже русской красавице говорить о чувствах первой, моветон, княжна. — я несмело улыбаюсь, и набираясь смелости, убираю упавшие пряди с его лица, а он… ловит мою руку, поднося пальцы к своим губам. — Я влюблен в вас, Анна Андреевна, до беспамятства влюблен, как… ребенок! — и поднимаю вторую руку, коснувшись головного убора, убирая его в сторону, на стол около нас, и провожу пальцами по светлым волосам. — Как мне радостно, что я понимаю ваши чувства, поручик, — тихих шепот становится голос сердца. — вы мучаете мое сердце своим образом с нашей первой встречи, Егор Николаевич. — он склоняется, и я смотрю на него, ожидая этого трепета, такого незнакомого, но желанного. И вот, эти теплые губы касаются моих, накрыв. Весь мой мир, до этого такой красочный, уходит из-под ног, словно я сама — легкий листок, упавший с дерева. Мысли растворяются в суете жизни, уходя далеко, за самый горизонт. Я чувствую лишь его нежные поцелуи на своих губах, лишь то, как он приподнимает меня на своих руках, уходя прочь из большого зала, с множеством окон. Чувство того, что шелковые ткани лишние на мне, не покидает, и я слегка отталкиваюсь ладонями, разрывая сладостное сплетение, слыша выдох мужчины. Отойдя на два шага, я тянусь в шнуровке сзади, мысленно благодаря Вареньку за то, что он посоветовала мне не надевать тяжелое платье, а взять более легкое, схожее с летним. Мягкая ткань падает вниз, показывая низ, которые привозила еще матушка из франции. Взгляд поручика ласкает меня, будто бы теплые ладони, я несмело подхожу к нему, кладя руки на плечи, убирая верхнюю одежду. Он помогает мне с рубахой, и низом своего парадного костюма, раскрываю каждую часть себя. Я снова чувствую каждую его клетку своей, когда эти мягкие губы накрывают мои. — Анечка, Аня… — он касается губами моих щек, лба, губ, носа, беспорядочно оставляя следы, уложив на пуховое покрывало. — Я люблю тебя, люблю, милая, слышишь? — тонкими пальцами, я притягиваю его к себе, растворяясь в касаниях. — Никому в этом бренном мире я не отдам тебя, солнце моей жизни… — улыбка трогает мои губы, когда я вижу пыл его намерений. — Тише, — шепчу я, оставляя поцелуй на его плече. — слова ведь не так ярки, как слияния тел, мой милый человек… — он спускается ниже, горячо целуя мое тело. — Егор… Егор… — отчество пролетает мимо моих губ, сближая нас. — я ведь… ведь… люблю… тебя, с нашей… с первой нашей… — чувства не дают говорить, я мечусь по постели, прося его вернуться ко мне. — Я причиню тебе боль, — шепчет он, целуя меня. — и это будет первый и последний раз, милая, я клянусь тебе об этом, прямо сейчас, своей жизнью… — я прикрываю глаза, но… — что же ты от меня прячешься, дорогая? — смотрю пряма в его глаза, я улыбаюсь, видя такую же улыбку на его лице. — Прости… — его шепот сглаживает боль, от проникновения. Выгнувшись дугой, я сжимаю шелковые ткани в своих руках. Последующее время кажется мне снов. Все краски мира становятся безумно блеклыми, по сравнению с теми, которые дарит мне мой… мужчина. Так сладко произносить это даже в своих мыслях! Его умелые движения, теплые губы, так влажно и сладко целующие меня! Рассыпавшись на самые мелкие осколки, я пропадаю в пучине слабости, перед ним, чувствуя то, как он удерживает весь вес на руках, и притягиваю вперед, укладывая рядом с собой. Я провожу пальцами по его груди, лежа на плече, а он улыбается, оставляя поцелуй на моей макушке, не убирая губ. — Как же я счастлив, что встретил тебя той ночью, Анечка… — я улыбаюсь, целуя его в плечо, обращая взор на голубые глаза. — Я люблю тебя, мое солнце, и хочу… просить твоей руки у Андрея Петровича. — я замираю буквально на секунду, слагая мысли в предложения. — Я люблю тебя, и хочу… чтобы через века, когда мы станем лишь звездной пылью, наша любовь жила точно так же, я буду любить тебя всегда, даже когда пройдут столетия, клянусь. — он оставляет поцелуй на моих губах. — Клянусь. — и нежные касания теплых рук. Клянусь.