Хикка

шляюсь по девичьим снам 15:33, Rudeboy

***

      Осень бушевала дождем за окном, и мне оставалось только сидеть дома и тосковать. Фотосессия, которую я планировал вместе с девушкой по имени Аня, сорвалась, потому что я собирался фотографировать ее в парке, но ливень обломал все планы. Мне было почему-то тревожно, Порчи свалил еще с утра, бросив мне что-то о какой-то очередной своей бабе, которая, конечно же, «не на одну ночь». Утро встретило меня запахом кофе и открытым окном, я поднялся и побрел на кухню, зевая по пути. На столе стояла недопитая чашка с «Nescafe», я сел и отхлебнул, поморщился — холодный, мразь, совсем не как в рекламе. Я встал и вылил остывший кофе в раковину.       Ночью мне снился Мирон: он смотрел на меня грустно своими огромными, перекатывающимися глазами и поджимал коленки к тощей груди — мне так хотелось его обнять, что я проснулся и ушел курить. Во сне Янович был совсем хрупким, так, что если коснешься, то, конечно, не сломаешь, но точно заберешь его часть. Я просидел час и, в конечном счете, скурил пол пачки сигарет, потом снова вернулся в постель, потому что голова гудела, и глаза начали слипаться. После мне уже ничего не снилось, в восемь меня разбудил Дарио, говоря, что пошел к своей пассии — я послал его нахуй и снова отрубился. В голове было пусто.       Окончательно я проснулся только к одиннадцати: тело болело, ощущалась неприятная слабость, и меня даже мутило. После того, как я вылил кофе, явно принадлежавший Вийере, в раковину, я поставил чайник и стал искать в холодильнике чего бы поесть — нихуя не было, кроме йогуртов. Я это дело не любил, но после очередного завывания моего желудка, я выбрал тот, что с вишней. Йогурт был неплох, я съел весь, даже не особенно страдая (великомученник, блять), в мыслях был Мирон — это уже становилось константой. Мне нравилось думать о нем, подмечать новые детали, запоминать тексты его песен, писать и звонить ему.       Недавно я стал смотреть его старые интервью. В них Мирон, в основном, был пьяный, с сигаретой и Хинтером — последнее меня особенно бесило. Федоров смеялся, хотя больше высмеивал, шутил на максимально аморальные темы, да и вообще выглядел достаточно эпично, я бы и не подумал, что такой человек, как он, в итоге замкнется в себе и перестанет вылазить из квартиры. Что-то внутри меня требовало максимально разобраться в ситуации, но я не хотел лезть в жизнь Мирона, особенно, если это вмешательство могло сделать ему больно — а я уже понял, что любое упоминание о Шокке сильно ранило Окси, поэтому я старался не говорить с ним об этом больше.       В основном, в наших разговорах мы обсуждали идеи для моих фотосессий. Мирон считал, что у меня круто получается, но все еще отказывался от того, чтобы я его сфотографировал. Я не расстраивался, потому что свыкся с тем, что выманить Яновича пока не в моих силах, хоть и не оставлял попыток. Мирон оставался для меня чем-то загадочным даже после того, как я узнал о нем, казалось бы, почти все, что было возможно в данной ситуации — мне было чертовски мало. Мне хотелось знать, какой его любимый цвет, стихи какого поэта он читает, завернувшись с ногами в одеяло, какой чай пьет, когда все ни к черту, но коньяк еще рано открывать. Я набрал скайп Мирона и стал ждать ответа. — Привет, — просипел голос Окси из трубки, он звучал тихо и немного расстроенно, — что-то случилось? — спросил он, после добавляя, — просто ты обычно пишешь перед тем, как звонить, а тут без предупреждения. — Нет, принцесса, — я покачал головой чисто по инерции, потому как Мирон никак не мог меня увидеть, — просто думал о тебе и решил набрать. Надеюсь, я не помешал? Твой голос звучит немного обеспокоенно, если что, то я могу и перезвонить. — Не, — вяло возразил Федоров, — не стоит, все окей — просто фильм смотрел, вот и голос такой. Я обычно долго отхожу от атмосферы кино, так что дело точно не в тебе — не парься.       Мне показалось очень милым, что Мирон такой впечатлительный и восприимчивый. Я подумал, что хотел бы сейчас оказаться рядом с ним, посмотреть кино вместе, возможно, даже ужастик, чтобы иметь возможность обнимать Мирона сзади, прижимать к себе и чувствовать, как он слегка вздрагивает от особенно остросюжетных моментов фильма. Хотя о чем я? Федоров ведь не девчонка какая-нибудь, чтобы быть таким. Но мой мозг упорно продолжал рисовать мне картинку именно такого милого Мирона, прямо, как в моем сне, которого хочется все время обнимать, ощущая хрупкость и приятную костлявость его тела. Я, если честно, не любитель долгих фантазий, потому всерьез рассчитывал однажды (скоро?) оказаться рядом с Мирончиком в реальной обстановке. — Это хорошо, — сказал я, наливая себе в кружку кофе и разбавляя его молоком, тайно надеясь, что оно не просрочено, — что за фильм? — Да так, — отмахнулся Окси, — по телеку что идет, то смотрю — так что название не знаю. У меня просто вай-фай лагает и видео грузить не хочет, приходится довольствоваться тем, что есть.       Пока мы говорили, я думал о том, что мне определенно хотелось бы поцеловать Мирона — хотя бы из интереса, если убрать из внимания тот факт, что у меня на Федорова вставал. На вкус Окси, наверно, приятный, без всяких бабских отвратительных блесков и помад, с отчетливыми нотками никотина и, возможно, эрл грея. Эта мысль меня мучала и раньше, но теперь, слушая голос Мирона, рассказывающий мне о психологическом триллере, я совсем не мог перестать думать об этом — у меня даже дыхание перехватило. Но сейчас я не имел возможности даже коснуться Окси, и от этого меня почти трясло — сука, почему-почему-почему оно так? — Блять! — неожиданно вскрикнул Янович, отвлекая меня от моих мыслей, после чего нечленораздельно мыча и охая, произнес — твою мать… — Что случилось? — спросил я. — Да я палец средний на левой руке распорол, — с болезненным придыханием ответил Мирон, — сука, сильно. Знать бы, чем эту фигню убирать теперь. — Покажи мне, я подскажу, — вырвалось у меня, и я оторвал трубку от уха, затаив дыхание и смотря на дисплей — на нем замелькала картинка, и включилась видео-связь.       Качество было средним и иногда спускалось до пикселей, но я отчетливо видел Мирона. Он, прямо, как в моих мечтах, носил огромную толстовку, бесформенную и великоватую ему размера на два, также на нем были надеты домашние черные штаны, подвисающие на его тонкой фигуре. Голова у Мирона была побрита куда короче, чем на фотографиях, а сам он смотрелся более тощим, чем на них. Возможно, похудел, пока дома сидел. Лицо у Окси было красивое: большие глаза, горбовидный нос, острые скулы и нахмуренные брови. Я тоже включил у себя видео-связь, чтобы он не так нервничал, потому как Федоров выглядел так, будто я показал ему его худший страх. Еще несколько секунд мы молчали. — Не пялься на меня, — смутился в конце концов Окси, зарываясь посильнее в толстовку, чем вызвал у меня прилив неконтролируемого умиления, — мне неловко, — признался он, отводя взгляд и покусывая нижнюю губу, что показалось мне безумно сексуальным, так что я даже заскринил это, — так ты поможешь мне? — Да-да, — я сглотнул и нервно кивнул ему, — покажи палец, — Мирон качнул головой и протянул к камере ладонь тыльной стороной и загнул мизинец с безымянным, открывая мне вид на порез на боковой части среднего пальца, начинающийся в миллиметре от места, где находилась заусенца, и немного пересекающий первую фалангу, — болит? — участливо поинтересовался я, старательно пытаясь отодвинуть на второй план мысль о том, что мне ужасно хотелось бы провести языком по этому порезу, слизывая выступившую кровь. Это сигнализировало о том, что я в край ебанулся, похоже. — Конечно, блять, — огрызнулся Федоров, морщась, — жжется зараза. — Раз жжется — значит глубоко порезал, у тебя есть перекись, йод или зеленка? -Мирон отрицательно помотал головой, -окей, а водка у тебя есть? — Окси кивнул, — алкаш, блять, — усмехнулся я, улыбаясь, — смотри, промой палец сначала под водой, потом на ватку вылей водки и промокни порез, чтобы дезинфекция была хоть какая-то, ну, а после пластырем заклей. Понял? — Да, — проговорил Мирон и отключил связь.       Я отложил телефон и допил свой кофе, в душе что-то отчаянно ликовало — сегодня я, хоть мельком и в интернете, видел Яновича. Он смотрелся старше, чем на фото, но это скорее красило его, чем портило. Можно считать, мы только что перешли на новый уровень наших несуществующих отношений — прогресс, блять. У меня немного жгло руку, которой я сжимал кружку; я приподнял ладонь, рассматривая ее — на левом пальце сбоку ровно в том же месте и такая же на вид, что и у Мирона, красовалась царапина. Я тихо выругался — ебанный соулмейт.