Танец в фонтане

Под каблуками черных лакированных туфель раздается стук металлической решетки. Чуя немного нервно сглатывает, глядя на блестящую под ней воду и покачивающийся на ее поверхности мусор, умудрившийся провалиться в мелкие деления. Косится на блестящие серебром круглые отверстия, недоверчиво обходит их стороной, хоть пока ничего не происходит. И плевать на застывших в ожидании детей вокруг, на странно косящихся на него взрослых, когда за спиной стоит ухмыляющийся Дазай. Стоит, скрестив руки на груди, поджидая случая приложить ладони рупором к губам и на весь парк прокричать звонкое: «Чуя, ты снова мне продул!» Бесит. Чуя никогда не любил лето. Это палящее знойное солнце, единственное на всем небосводе, на котором щуришься, закрываешь глаза ладонью, чертыхаешься, все равно ни черта не видишь и идешь по улице, шатаясь из стороны в сторону, как последний пьяница. От него даже верная шляпа не спасает. Приходится скидывать родной плащ, пиджак, скрепя сердце – жилетку, распускать ленту на шее, расстегивать буквально верхние пуговицы рубашки, потому что неприлично Портовой мафии расхаживать по штабу, а тем более, по городу с голым торсом. Морозить фруктовый лед в стареньком холодильнике, чтобы не выглядеть последним идиотом, покупая мороженое в киоске, где его постоянно путают с несовершеннолетним подростком. Покупать холодную воду, обмахиваться листками отчета вместо того, чтобы писать его, распахивать окна настежь. И все равно, черт возьми, подыхать от жары. Чуя не любил лето, потому что воздух словно застывал, становился настолько чистым и прозрачным, что даже музыка, играющая в кафешке на другом конце улицы, казалось, звучит под самым окном. Дышать было нечем, и это, честно говоря, было просто отвратительное ощущение, из-за чего летом у него частенько развивалась бессонница. А в те моменты, когда жизнь буквально замирала с самого утра, от страшной духоты вновь не спасали даже настежь распахнутые окна, странная тишина давила на уши весь день, а затем, ближе к вечеру, взрывалась раскатами грома, Чуя готов был проклинать все на свете. Потому что одна маленькая рыжая зараза в шляпке просто до чертиков боялась грозы. Дазай словно предугадывал эти моменты – почти всегда оказывался рядом, под очередной раскат грома открывал дверь его квартиры, спокойно, не спеша, проходил внутрь, словно он не то, что на чашечку чая зашел, а вовсе – является хозяином дома. Чаще всего Дазай обнаруживал рыжика на потолке – наверное, так Чуя чувствовал себя более защищенным, он никогда не спрашивал. Рыжик забивался в самый уголок, обнимая колени руками и утыкаясь в них лицом, закрывая ладонями в черных перчатках уши, жмурясь и с бешено стучащим сердцем дожидаясь, когда этот кошмар наяву завершит свое светопреставление. Вздрагивал при каждой слепящей вспышке за окном, рассекающей небо на несколько частей разом, и жмурился крепче, не обращая внимания на дрожащие на ресницах капли слез. Он готов был расплакаться, как пятилетний ребенок, и ничего не мог с этим поделать. А хуже всего было то, что этот чертов суицидальный маньяк наблюдал это каждый гребаный раз. И ладно бы просто наблюдал, так нет же, нужно было поиздеваться еще сильнее, унизить его просто до невозможности, ткнуть носом в собственную слабость, как маленького несмышленого щенка и посмеяться над этим. – Чуя, все хорошо. Это всего лишь гроза. Он знал, что парень даже головы не поднимет, никак не отреагирует на его оклик, но все равно говорил – негромко, мягко, спокойно, подходя ближе, задирая голову, почти кончиком носа касаясь рыжих вихров. Чуя и рад бы натянуть шляпу на самые глаза, спрятаться в ней, как кролик от фокусника, но ее под рукой не было. Очередная молниеносная вспышка прочерчивает небо – слава богу, в это время года темнеет позднее, и это слегка поубавляет эффектность – и, чуть погодя, раскатывается эхом грома по всему небу. Дазай не слышит. Он слышит лишь судорожный тихий всхлип, после которого Чуя зажимает рот ладонью и желает лишь одного – чтобы потолок под ним провалился, просто умереть на месте, чтобы хоть как-нибудь искупить собственную слабость, которую он не может контролировать, это чертово унижение. Но, увы, одиночный суицид – привилегия Дазая. Брюнет тянет к нему руки, улыбается – молча, самыми уголками губ, больше ничего не говорит. Как только кончики пальцев касаются его лица, Накахара чувствует, что сила гравитации исчезает – просто испаряется, улетучивается, виновато улыбаясь и маша ладошкой, отпускает его, и парень падает, но его слегка поспешно и уже привычно подхватывают сильные руки. – Оп-па. Так-то лучше, правда? Чуя стряхивает с лица спутанные рыжие пряди, не успевает сказать ни слова, лишь прожигает бесконечно злым взглядом, когда гроза решает проверить остатки его изрядно потрепанных нервов на прочность. Молнии начинают расчерчивать небо одна за другой, словно действительно пытаются разбить его на части и заставить рухнуть на город, эхо гремит одно за другим, и Чуе кажется, что он сейчас сойдет с ума. Злость в голубых глазах сменяется страхом – чистым, искренним, всепоглощающим, и пальцы, кажется, сами собой цепляются за воротник потрепанного бежевого плаща. Карие глаза наполняются удивлением, когда Накахара жмурится, до боли закусывает губу и утыкается лбом в его жилетку. Пальцы путаются в чужих волосах, нервно дергаясь и сжимаясь в такт сбивчивому дыханию своего владельца. Дазай косит на них глазом, странно неловким, непривычно бережным жестом прижимает парня к себе, прикрывает глаза и тихо шепчет ему на ухо. – Все хорошо, Чуя. Все хорошо. Накахара ненавидел его за это. Ненавидел грозу, лето и вообще все, что с ним связано. Вот и сейчас, стоило просто выйти на улицу, потому что в помещении находиться было совсем уж невозможно, нужно было обязательно, конечно же, по всем законам какого-то там чертового жанра, наткнуться на эту лучащуюся самодовольством физиономию. И обычное: «Сгинь» из уст Чуи Дазай всегда почему-то воспринимал, как теплое дружеское приветствие, и лез обниматься. Чуя всего лишь вышел прогуляться, может быть, даже купить нормальное мороженое в том самом киоске и вытерпеть очередное: «Ути Господи, кто у нас тут такой хорошенький?», скаля зубы в натянутой улыбке, потому что от домашнего фруктового льда уже хотелось плеваться, но явно никак не идти прямиком в парк, полный шумных детей, обливающих друг друга водой из светового фонтана. Накахара, если честно, не был специалистом по фонтанам, поэтому понять, почему его называют световым, так и не смог. Ну струи воды, бьющие из-под решетки с легко подсчитываемой периодичностью, и что в этом такого особенного? Совершенно не весело. Правда, Дазай так не считал. – Чу, ну жарко же, у воды всяко прохладнее. Чуя ненавидел, когда Дазай называл его так, потому что после этого не мог выдавить из себя ни слова и просто плелся следом за этим идиотом, тянущим его за руку с жизнерадостной лыбой от уха до уха, даже не вникая, куда он его ведет. Да, Дазай взял его на «слабо». На элементарное: «Слабо пройтись прямо под струями?». Но разве мог Накахара отказаться от столь явного вызова и потом еще с полдня выслушивать язвительные комментарии над ухом? – Ничего сложного. – Пробормотал Чуя, когда фонтан взорвался струями брызг, а дети – визгом и радостными воплями. Рыжик не снял ни плаща, ни перчаток, придерживая шляпу просто по привычке и показывая этому самодовольному придурку, что не намерен посадить на одежду ни единой капли. Все просто, когда гравитация – твой лучший друг. Легко лавируя среди высоких струй и лезущих под ноги детей, парень прикрыл глаза. Действительно прохладно. А этот суицидальный придурок знал, о чем говорит. Плевать на этих маленьких шаловливых и порой таких подлых созданий, подошвой мгновенно вымокающих кроссовок или босоножек прижимающих струи у самого основания так, что те волной мелких брызг разлетались на достаточно широкий диапазон. Это было даже красиво – в моменты их пересечения в воздухе создавалась самая настоящая радуга. Маленькая, но яркая и такая четкая, что Чуя начинал понимать, зачем они так делают. – Совершенно ничего сложного… – словно пытаясь придать себе уверенности, повторил парень, стоя перед центральной струей воды и задрав голову наверх, щурясь на солнце. Фонтан, видимо, переключился в другой режим, и струи начали распадаться каплями воды, полукругом замирающими в воздухе и следом падающими вниз. Но это было не страшно. Накахара и пальцем не пошевелил, а капли замирали за мгновение до того, как должны были коснуться его пиджака или рыжих прядей, что в общей радостной суматохе, слава богу, было не заметно. Чуя чувствовал приятную прохладу и не ощущал капель на лице, уже было подумал, что Дазай был в некотором смысле прав, но тут все струи воды разом сбавили свой напор, падая ему под ноги и на время утихая. То место, где стоял Дазай, пустовало. – Что за… – Чуя не успел обернуться, когда почувствовал, как чужие руки обнимают за талию, брюнет прижимается грудью к его спине и тихо шепчет на ушко заветное: «Ты проиграл». Он не успевает сказать ни слова, когда фонтан вновь взрывается брызгами под его ногами. Накахара чувствует, как его подхватывают под пояс, жмурится, поджимает ноги, вопит: «Я убью тебя, Дазай, если ты это сделаешь, клянусь, я убью тебя!» – и слышит лишь смех в ответ. Брюнет приподнимает его над металлической решеткой, прижимает к себе и кружит на месте, разбивая чужим телом игривые струи воды. Словно ему мало того, что Чуя мог вымокнуть только сверху. Нет, конечно же нет, нужно сделать так, чтобы Чуя вымок насквозь! Шляпа слетает с головы, подхваченная очередной сильной струей, взлетает вверх под дружные вопли и улюлюканье детей, а затем эффектно улетает куда-то в сторону. Дазаю, кажется, абсолютно все равно, что он, вообще-то взрослый мужчина, делает в окружении ребятни, хотя взрослые в стороне крутят пальцем у виска. Когда его, наконец, опускают на ноги, Накахара пару секунд стоит в ступоре, слегка пригнувшись и глядя в одну точку. Потяжелевший от воды плащ медленно сполз с плеч вниз, и парень едва успел перехватить его на уровне пояса, смаргивая с ресниц капли воды и фокусируя взгляд на сверкающего белоснежной улыбкой Дазая. Чуя знал, что Дазай думает о том, что Накахара сейчас похож на вымокшего растерянного котенка, и что считает это милым. Вообще-то Осаму тоже порядочно промок – на бежевом плаще размытыми линиями расползались темнеющие следы воды, бинты безнадежно вымокли, а спутанные мягкие волосы липли к лицу. Но это Чуя почему-то милым не считал. – Я тебя убью. – Прохрипел гроза всея Портовой мафии, просто поднимая руку и наблюдая, как с нее ручьем стекает вода, пальцами убирая рыжие все еще вьющиеся пряди с лица и чувствуя себя до невозможности скованно в намокших тянущих кожу перчатках. Переминается с ноги на ногу, скользя взглядом по блестящей от воды черной ткани брюк, ведет плечами, странно дергается и с новым залпом воды выходит из фонтана, хлюпая водой в туфлях. Краем глаза замечает растерянный взгляд этого суицидального придурка и фыркает. Пусть не надеется, что он так легко сдастся. Чуя скидывает тяжелый плащ, мокрой черной тряпкой волочащийся за ним по земле, перебрасывает его через витую металлическую оградку, вытаскивает из кармана залитый водой телефон, который прощально пискнул в его руках и вырубился, кажется, насовсем. Шипит сквозь зубы и разжимает пальцы, позволяя ему спокойно скользнуть обратно. Сверху на плащ ложится пиджак, затем – с горем пополам зубами стянутые с пальцев тонкие перчатки. Ну, теперь он его точно убьет. Когда Чуя оборачивается с недобрым оскалом, на лице Дазая читается идиотское выражение преданного щенка, который хочет играть – глупое, счастливое, с привычными лукавыми огоньками в карих глазах. Чуя спокойно снял по очереди лакированные туфли, опрокидывая их подошвой вверх и немного флегматично наблюдая, как на каменистую кладку тонкой струйкой льется вода. Затем так же спокойно обулся, потому что негоже Портовой мафии ходить без обуви. И когда Чуя рванул обратно к фонтану, сдувая с лица влажные пряди, Дазай с радостной и от этого еще более глупой улыбкой от уха до уха сорвался с места, удирая в противоположную сторону. Под ошарашенными взглядами ребятни они навернули вокруг фонтана кругов, наверное, десять. Чуя поскальзывался, почти падал, размахивал руками и при этом пытался грозить спине брюнета кулаком, вопя угрозы, которые заглушал шум воды. Дазай заливисто смеялся и всегда ловко уворачивался в последний момент, когда пальцы рыжика уже готовы были ухватиться за пояс его плаща. И когда Дазай скрылся в струях фонтана, Чуя не сразу сообразил, что к чему, ведомый азартом, следуя за ним в самый центр. А когда понял, было уже слишком поздно. – Потанцуем? – легкое непринужденное прикосновение к его ладони, новые струи воды, разом окружившие его и перекрывающие пути к отступлению, вновь прощание с родимой способностью, снова ощущение холодных капель, стекающих за шиворот. Чуя смотрит в лукавые карие глаза напротив исподлобья, чуть устало, и уже зная, что спорить бесполезно. – Ты совсем идиот или просто притворяешься? – Накахара крепче сжимает его ладонь, потому что смысла отстраняться нет – он и так уже успел вымокнуть насквозь повторно – приподнимает подбородок и не отводит взгляда, скользя второй ладонью по его плечу. «Черт, какой же высокий». Дазай словно читает его мысли, уже не улыбается – откровенно ухмыляется, одним движением притягивает рыжика к себе за талию, прямо сквозь новую струю воды, устремившуюся к небу ровно между ними. Чуя трясет головой, отфыркивается, все равно упрямо поднимает на него дрожащий взгляд голубых глаз, а Дазай смотрит на его губы – чуть приоткрытые, мокрые, наблюдает за стекающими по ним каплями воды, но лишь тянет Накахару в сторону. Стук каблуков лакированных туфель по металлической решетке. Шаги, которые ни один из них не считает. Повороты – синхронные, потому что они уже настолько долго знают друг друга, что ошибаться было бы смешно. Дазай притягивает к себе парня, когда прямо за его спиной в небо взметается сильная упругая струя и рассыпается брызгами над их головами, а Чуя, в свою очередь, тянет его на себя, чтобы бегущий ребенок не вписался прямо в его спину. Они танцуют – действительно танцуют, то едва заметно, переступая ногами практически на одном месте, максимально прижавшись друг к другу и не разрывая зрительного контакта, то широкими шагами скользят по всему радиусу, кружась, огибая струи и не обращая внимания на случайно попадающие на них брызги. И Чуя думает, что он никогда в своей жизни не делал ничего глупее. Слепящее солнце, брызги воды, смех детей, странно приятное чувство прохлады и не особо приятное ощущение липнущей к телу одежды, разлетающиеся при каждом повороте мокрые пряди, чужие руки на талии – все смешалось в один странный водоворот, утягивающий его глубже с каждой секундой. Чуя просто жил ощущениями и после никогда не признался бы себе, как безумно ему это нравилось. Но только этот идиот мог додуматься подначить его на подобное. Конечно, было бы гораздо эффектнее, отпусти его Дазай хотя бы на мгновение, дай он ему возможность немного поиграть с гравитацией и заставить капли воды застыть вокруг, скрывая их от посторонних глаз. Было бы гораздо приличнее, если бы Дазай увел его прочь из этого места, дал родителям вздохнуть с облегчением, сделал бы это где-нибудь в тени деревьев или дальнем уголке летнего кафе. Разумеется, все могло бы быть совершенно по-другому, если бы это был не Дазай. Накахара не успел ничего понять, когда при очередном повороте Осаму прижал его за талию вплотную к себе, и вокруг них взметнулись струи воды, скрывая от любопытных ребяческих взглядов и осуждающих взоров их родителей. Только приоткрыл губы в еще не прозвучавшем вопросе, когда их накрыли чужие – влажные, мягкие и изогнутые в легкой улыбке. Поцелуй вышел мокрым. Дазай целовал настойчиво, глубоко, как и всегда, зарывался пальцами в безнадежно вымокшие рыжие пряди, придерживая его за затылок и по привычке не закрывая глаз. Накахара дышал хрипло, сбивчиво, когда тонкие пальцы натягивали тонкую черную полоску ошейника, непроизвольно подавался ближе, опирался ладонями о его локти и приподнимался на носочки. Слизывал пресные капли с его губ, кусался – легко, нелепо, как котенок, жмурился, и брюнет видел капли воды, подрагивающие на опущенных ресницах. Дазай отстранился ровно за секунду до того, как вода упала к их ногам, затихнув, и за руку вытянул притихшего рыжика из фонтана под подозрительными взглядами окружающих. Даже, кажется, жизнерадостно напевал себе что-то под нос, пряча ладони в карманы, когда Накахара опомнился и оттолкнул его руку, небрежным жестом зачесывая мокрые пряди назад. Уже откровенно забив на то, что не положено Портовой мафии рассиживаться на асфальте, Накахара плюхнулся прямо на выложенные декоративной плиткой ступеньки и задрал голову, глядя на остановившегося прямо перед ним Дазая, закрывающего собой слепящее солнце. Выдохнул. Осаму лукаво улыбнулся, глядя на то, как подрагивают уголки его губ, как с точной периодичностью нервно дергается бровь. А затем, поигрывая подобранной на краю фонтана черной шляпкой, нахлобучил ее себе на голову, приставил палец к подбородку и задумчиво, нарочито громко выдал: – Боже мой, я взрослый мужчина в самом расцвете сил, бывший руководитель мафии, мне двадцать два года, и я хочу найти партнера для двойного суицида. Что я здесь делаю? Чуя не сдержался. – Господи, я взрослый мужчина, мне тоже, черт тебя дери, двадцать два, я один из сильнейших членов организации, могу одним прикосновением уничтожить весь этот гребаный парк, просто хочу выпить чего-нибудь похолоднее и покрепче, нормально выспаться и таскать тебе на могилу белые лилии. Вот что здесь делаю я – это уже вопрос! Они накричали друг на друга, не сдерживая улыбки, поэтому голос Чуи под конец уже дрожал от звенящего смеха. А затем расхохотались на весь парк, понимая, что нужно валить отсюда сию секунду, иначе кто-нибудь не выдержит и обязательно вызовет скорую. Но не могли остановиться. Кстати, почему фонтан называли световым, Чуя так и не понял. Но обязательно узнает это, когда в очередной раз Дазай притащит его сюда вечером.