The Girl Who Sold The World

I never lost control. Youʼre face to face with the man who sold the world. (c) David Bowie — The Man Who Sold The World В отдалении раскатилось первое, едва слышное «бабах» — раздвоенное, гулкое, проевшее небо и воздух вибрацией. Сухой воздух, скопившийся над улицей в Манхэттене густым волокном, вздрогнул. Хлоя обернулась к распахнутому окну, отложила книжку и двумя широкими шагами добралась до подоконника, чтобы высунуться. Так и есть: сбоку, от запада, наползает темнота. Застоявшийся воздух душил лёгкие с два дня; грозы ждали все. Все, но не Макс, это точно. Макс спала, свернувшись в одеяле, в мешке-кресле. Угомонённая, уставшая от негативов и запаха краски, который в такую духоту запросто мог вызвать отравление посильнее передозировки. Чёлка прилипла к лицу, дыхание тяжёлое, но спит, кажется, крепко. Гром раздался ещё раз: громче и грузней. Хлоя прикрыла окно и одёрнула штору. Макс не любит гроз, более того, её сложно успокоить во время раскатов молний и громыхания земли. Полмесяца назад, когда прошла последняя гроза, примерно в половине третьего ночи, приходилось поить её ромашкой и перебивать гром пением, иначе бы она никогда бы не уснула и не прекратила бы дрожать от плача. Сейчас главное не разбудить её, и тогда всё будет хорошо, если громыхание не доберётся до рам. А ведь когда-то давно, в детстве, они обожали ливни с молниями. Могли выключить свет и сидеть под открытым окном, слушать раскаты и захлёбываться влажным кислородом, рассказывать страшные истории, а потом спускаться с чердака пить какао и вскоре идти на второй этаж в спальню, ведь чаще всего в грозы Хлоя оставалась у Макс с ночёвкой. Круто было… И сейчас круто. Всё изменилось резко, безусловно, и теперь Макс, хоть и осталась частично прежней, может делать эти странные штуки со временем, а ещё просыпаться по ночам от кошмаров, частых, между прочим, или всхлипывать во сне, или становиться слишком замкнутой и не хотеть разговаривать. С другим человеком Хлоя бы ворчала на такую молчаливость, но с Макс, оборачиваясь на прошлое, мысленно, лишь мысленно отматывая время на два года назад, ей и самой начинает быть по душе молчание и тишина в квартире. Хочется быть мышью и не доставлять Макс никаких хлопот — она уже доставила их более чем. У Макс в глазах ворочаются ураганы и стены дождя, удары солёных волн о побережье. У Хлои обрываются связки и приходит робость — неожиданно, да? Виноватость давит на плечи, стыд жжёт щёки. И скорее, как можно скорее на узкий балкон — курить, курить, курить. Пусть Макс не видит её ближайший час, возится со своей каморкой-проявочной, которую они организовали в большой комнате, и смотрит только на то, что ей удалось отснять за день. Да, там порой проскальзывает силуэт Хлои, но даже это ничего по сравнению с её живым, давящим присутствием. Лучше переждать нападки на Макс мыслей о сотнях пропавших жизней. Жизней, пропавших исключительно по вине Хлои — будь она хоть троекратным эгоистом, этого понимания не отнять. Лучше дать Макс самостоятельно, без «Прости» и «Люблю» переварить собственные мысли и вспыхнувшие по неясным причинам заново эмоции. Дать ей выплакаться, если ей нужно, и побыть наедине с болью, взвешиванием и принятием. Очередная вспышка заставила свести брови и буркнуть ругательство: сколько можно? Почему грозы не могут оставить их в покое? Зачем нужно грохотать и возвращать Макс грубым толчком обратно, в смутную Аркадию Бэй, под пощёчины ливня и утробное гудение скал? Шмыгнув мимо спящей в другой угол комнаты, Хлоя пошарила рукой на полке — беруши… И тут же бросила поиски. Даже если найдёт, то не сможет вложить их в уши Макс, не разбудив. А проснувшись, Макс бы точно поняла, что происходит, и сначала бы притихла, села бы где-нибудь в закутке, долго бы думала и вдруг бы затряслась. Макс никогда не была громкой. Если позволяла слезам вылезать на щёки, то бесшумно. Если хотела взвыть, то она только тихо скулила. Это было больнее, чем если бы она кричала и рыдала взахлёб. А она лишь тянула улыбку и говорила, что всё в порядке и Хлое не стоит с ней нянчиться. Макс опасно зашевелилась, проваливаясь в «изголовье» мешка, и положила руку у головы. Затем накрыла её второй рукой. «Всё в порядке, она будет спать и ничего не случится», — бодро проговорила про себя Хлоя и засела в так называемой засаде. Шуметь босиком по полу не хотелось — велика возможность разбудить Макс — а заниматься чем-либо ещё не позволило бы беспокойство и крутящиеся в безумстве мысли. Гром раскатился по крышам снова. Единственное, что отличает спящую Макс от бодрствующей — напряжение на бровях и в глазах. В остальном её лицо спокойно, недвижимо и освещается улыбкой изредка — совсем как когда она спит. Лоснящиеся скулы, веснушки, растёкшаяся коричневая подводка, иссиня-глубокие глаза за подрагивающими веками — а веки дрожат оттого, что ей что-то снится? Что? Кошмар или вкусный сон о необыкновенных временах, где снимки на бумаге оживают и запечатлённые на них люди заинтересованно глядят на тебя, совсем как в книге про мальчика-который-выжил? У Макс тонкие запятья и худое тело. Её так хочется обнять, качать на руках и греть, греть, пока она не прекратит извиваться и не уснёт на плече. Наверное, Хлоя многого хочет. Хочуха. Однако да: Хлое хочется видеть через фото-карточки глазами Макс, вдыхать полную грудь манхэттевского утра, встав хоть и безалаберно поздно, когда Макс давно позавтракала и занимается делом, но выспавшись; есть то, что приготовила Макс, писать что-то больное и наболевшее, говорить с Макс часами, читать книги, которые берутся из библиотеки неподалёку, выходить вечером и гулять в Центральном Парке, деля наушники с Макс, в которых звучит — ирония — Green Day — Kill The DJ, где «Walking after dark in the New York City park». Так многого хочется! Но если сокращать все эти эгоистичные и не очень «хочу», получится всего одно слово, исчерпывающее, настолько несуразное и сбивающее на насмешки с Хлоиным-то прошлым. Хлое хочется жить. Да, возможно, жизнь в её представлении проста до смеха и юношески гротескна, но шли бы все снобы, составляющие нудные планы на тихонькую жизнь работа-офис-работа, куда подальше. Хлое нравится творить и взрываться. И пусть до конца непонятно, чем она может свихнуть крышу миру, она сделает это, пусть придётся обойти все пыльные дороги и заброшенные склоки! И больше никогда не хочется видеть Макс тихо плачущей. Девочка с необыкновенными способностями, ходячий маховик, чуткий художник — плачет по её, Хлои, вине. Хлоя виновата лишь тем, что существует, какая бы аура смерти её не окружала и сколько бы это не желало её убить. Она виновата в том, что Макс пришлось выбирать. А сейчас ходячий маховик Времени спит, и никакая гроза не должна её разбудить. Небо над Манхэттеном чернеет, ливень хлещет по крышам и размывает дороги, качает деревья и мочит одежду, сбивает с ног холодными гвоздями. Хлоя подползла ближе. Подвеска с пулями звякнула. Ещё ближе… Лицом к лицу с девчонкой, продавшей ради неё мир.