Хозяин замка Сигилейф: Сердце камня

Перед Даегом на столе лежала карта Сигрии, не слишком старая — составленная уже после его рождения, — но успевшая пожелтеть от времени. Картограф придерживался древних традиций и не просто обозначал реки линиями, а замки — точками, но зарисовывал все тонкой рукой художника. Даег медленно проводил пальцами по шершавой поверхности, якобы разглаживая неровности, но на самом деле он рассматривал лесные просторы, распаханные поля и деревни, столпившиеся у берегов Кробруна — картограф черным крестом пометил даже кладбища неподалеку от них. Даег снова пережил путь, пройденный им в цепях; ему казалось, что картограф нанес на карту и тот валун, наполовину погруженный в воду, под которым они с Челлой прятались от работорговцев. Впервые он ясно ощущал, насколько велика и необъятна Сигрия, а особенно — его земля, Сигилейф. Даег обвел взглядом собравшихся мелланианцев. На какое-то мгновение ему снова почудилась картина из прошлого, когда он едва попал к ним и они испытывали его — на что он способен, для чего годится. Теперь мелланианцы также внимательно смотрели на него, но кое-что поменяло все: Даег был с ними на равных. Изменения затронули не его одного: еще зимой Алиньо стоял позади остальных, как-то горбясь, словно прячась, стараясь стать как можно более незаметным. Этим вечером он сидел напротив Даега, бок о бок с Ингиво и Асквой. Его лицо, обычно непроницаемое, потемнело, и Алиньо как будто весь заострился. Даег заглянул ему в глаза и почувствовал отклик, который придал ему уверенности. Даег снова наклонился к карте. Значительная часть герцогства — его герцогства — вдавалась в горы, но все же он находился за пределами собственных владений. Он удивился, узнав, что у Ульгуса не было шпионов ни в замке Сигилейф, ни в замках его вассалов. Однако Ульгус рассчитывал, что войска целых десяти земель поднимут свои знамена за мелланианцев, и Даег был уверен, что его надежды оправдаются сполна. Он коснулся кулона матери, который носил на шее, не снимая. Ненависть его народа к хельмгедцам окажется сильнее ненависти к мелланианцам. Им же самим двигало странное чувство. То было не стремление к мести и не жажда власти, скорее — желание восстановить естественный порядок вещей. Это его и роднило с мелланианцами. Однако Даега мучил стыд — он почти ничего не знал о вассалах Джаана, которых собрался сокрушить. Зато он хорошо помнил их жен и детей. Ему нужно было лишь собраться с силами и сделать то, чего он избегал много месяцев. В подробностях вспомнить день страшной резни и — он вздрогнул оттого, что столь простая мысль до сих пор не приходила ему в голову — начала его настоящей жизни. Даег провел пальцем, очерчивая границы владений графа ор Геленри. Да, Даег хорошо его помнил — он был похож огромного песчаного медведя, который, будучи оторван от родных дюн, пребывал в растерянности и мог идти только за вожаком. Граф ор Геленри был ближайшим соратником Джаана, оттого и получил самый большой и богатый лен. Он слыл хорошим воином, но был пустым местом без направляющей его руки. Женился он на женщине из чистокровного сигрийского рода, причем старше его на десять лет, и, видя их вместе, Даег понимал, кто управляет замком Геленри и всем графством. Ирма ор Геленри, цепкая и вдумчивая, смотрела на мир мутными от приближающейся старости глазами, но ум ее оставался ясным. Двух своих дочерей она выдала замуж за знатных мужей из Энифрада, но те умерли родами вместе с младенцами разницей в год. Их единственный сын был младше Даега и, хотя силой и ростом пошел в отца, производил совершенно жалкое впечатление. Крепостные стены, окружавшие замок Гелерни, не были столь мощными, как у замка Сигилейф, но сам он находился на возвышенности, перекрывая дорогу на юг. — Вельгер докладывает, что в замке не осталось ни одного из Геленри, — произнес Ингиво. — Все они угнездились в Сигилейфе. Знать стремится туда, как мухи на падаль, а прислуга бежит прочь, как понесшие лошади. Даег с трудом сглотнул застрявший в горле ком. Он хотел спросить, не слышал ли этот Вельгер что-либо о его сестрах, но отказывался признаться перед всеми, что оказался привязан к ним крепче, чем всю жизнь думал. Но он равно тревожился и за маленькую Налию, которую запомнил сопящей в свертке на руках у кормилицы Хельги, и за робкую Лелию, и за чересчур, не по годам дерзкую Флавию. Даег сжал кулаки, костяшки его пальцев побелели. — Геленри был бы лучшим другом Джаана, — произнес он вместо этого. — Если бы Джаан умел заводить друзей, конечно. Даег зачем-то бросил взгляд на Еванджу. Он знал, что если кому здесь и стоило не доверять, так это ему, но не мог отделаться от подозрений. Алиньо говорил, что Еванджа ненавидит весь свой народ. Даег не мог в это поверить. Глаза Еванджи были широко расширены, будто она находилась под действием пьянящего зелья, она подала вперед корпус, готовая броситься с места в бой. Даег заставил себя опустить взгляд на карту. — Его владения наиболее обширны, а значит и войско многочисленно, — продолжил он. — Думаю, поэтому он возомнил себя полноправным наследником Джаана. — Он опасен? — спросил Ульгус. — Да, — кивнул Даег. — Но он выигрывал только битвы и никогда — войны. Его жена умная женщина, очень умная, но ее не учили воевать, и она не поможет мужу. Своим вассалам — ор Лингуну и ор Балису — ор Геленри доверять не может. Думаю, они первыми его и предадут. — Ты хочешь сказать, что хельмгедцы — трусливые крысы? Что они действуют исподтишка и бьют в спину? Даег вздрогнул. Голос Еванджи напоминал скрип мертвого дерева*, а сама она раскачивалась, как болотная птица. Алиньо обернулся к ней и попытался взять ее ладони в свои, но она оттолкнула его. Произошло это все в считанные секунды. — Нет. — Даег слышал себя как сквозь толщу воды. — Ор Лингун и ор Балис преданны только Джаану и были бы верны его сыну. Но они не смогли принять сигрийские обычаи и не признали власть ор Геленри над ними, поскольку он всегда был равным с ними. В их глазах они имеют такое же право претендовать на власть в моих землях, как и ор Геленри. И вот они — опасны. Он провел пальцем по карте, очерчивая границы их земель. Во время войны — а именно войной было то, что стыдливо называли восстанием герцога ор Сигилейфа — ор Лингун и ор Балис, тогда просто Ираний и Нардбрун, вели первые полки в атаку. Они были щуплыми, поджарыми, но лихими и удалыми. И они любили убивать. Ор Балису не было нужды вырезать всю деревню, откуда была родом Челла. Но Джаан дал его войску немного времени для отдыха после победы, и он сотворил чудовищное, непростительное действо для развлечения. Ор Лингун был под стать ор Балису. Джаан оставил их на юге, чтобы они оберегали границы Сигрии от хельмгедцев, оставшихся в пустыне и затаивших зуб на Джаана и его армию. Они вместе первыми совершали набеги на отдельные кланы хельмгедцев, состоявшие из пяти или шести семей, кочующих по дюнам, и вырезали всех, даже стариков, даже беременных женщин. С крупными кланами или объединением семей они торговали сигрийскими людьми и богатели на этом (Даег был уверен), больше, чем Джаан. Он содрогался при мысли об этих воинах. Ему казалось, что он слышит их пронзительное призывное «йихааа!» и свист бичей. — Но... — подал Даег голос снова, избавляясь от непрошеных видений. — Ор Лингун и ор Балис больше хельмгедцы, чем кто-либо. Поговаривают, их матери разродились на скаку. Большая часть их войск — это конница. Еще несколько месяцев — и герцогство ор Сигилейф и все подвластные ему земли превратятся в непроходимое болото, за исключением нескольких укрепленных трактов, которые мы сможем перекрыть благодаря оркам. — «Мы». Слово ужалило язык, как оса. — Но если действовать быстро, то они так и останутся запертыми в своих владениях. Тогда мы сосредоточим силы против графа ор Риллиала и его вассалов — ор Куана и ор Ивиуса. Возбужденное состояние Еванджи передалось, казалось, всем и особенно затронуло Даега. Сердце билось часто, но с провалами. Под ее насмешливыми взглядом он чувствовал себя дичью, трясущейся перед хищником. Словно ее суждение было важнее, чем приговор Ульгуса, чем советы Асквы, чем... Неясный страх, что Даег сейчас сказал то, чего никогда не стоило говорить при Евандже, не только не покидал, но и становился все более отчетливым. — Граф ор Риллиала начал строить флот. — Даегу было удивительно, как обрывки детских воспоминаний поднимались из небытия, расцветали новыми красками, будто избавляясь от слоя праха, и складывались в цельную мозаику. Он думал, что ничего не знал о жизни замка и всего герцогства, и отчасти его слова были внове не только мелланианцам, но и ему самому. — Вскоре после исчезновения флотилии Фарингара Третьего он приезжал к Джаану. Насколько я помню, он клялся служить Джаану на реке так же верно, как и на земле. Он прибыл в замок на корабле в тот день, когда... — На миг Даегом овладело странное состояние. Он хотел перевести дух, но легкие словно окаменели, как во время болезни, и грудь болезненно свело. — Я покинул замок. Отчего-то Даег не думал, что ему будет до сих пор трудно говорить и вспоминать о случившемся. Он уставился на руки Алиньо, лежавшие на коленях, и даже не скрывал этого. Даег боялся поднять глаза и прочитать на лице Алиньо сочувствие. Это было бы хуже, чем странности Еванджи. Пальцы Алиньо казались расслабленными, но ощущение это было ложным. Он чуть сгибал их время от времени, словно желая броситься с кулаками на кого-то, но тут же оставляя эту затею. Даег осознал, что даже на миг не может представить, что творится у Алиньо в голове. — Если мы нападем осенью или, наоборот, весной, то в первую очередь нам нужно расправиться с ор Риллиала, — бросал он отрывистые слова, не сводя глаз с рук Алиньо. — Он такой же опытный воин, как и ор Геленри, но ему Джаан доверял меньше. Он слишком умен. Ор Геленри беспрекословно подчинялся приказам Джаана, ор Риллиала позволял себе спорить с ним. Думаю, Джаан всю жизнь опасался бунта. А его корабли передвигаются быстрее, чем конница или пехота по распутице. Это, конечно, нам на руку. Но ведь против флота нельзя выставить одних только орков. Я хочу, чтобы граф ор Риллиала стал моим союзником. Даег вздрогнул. На миг ему показалось, что эту мысль кто-то вложил ему в голову. Но из мелланианцев некому и незачем было делать это. Он понял. Он ненавидел только Джаана. Ненавидел так люто, что даже сейчас, после его смерти, не мог избавиться от этого чувства. Но к остальным это относилось в меньшей степени. Я сделаю графа ор Риллиала моим союзником. — Остается граф ор Леос, — вкрадчиво напомнил Ингиво. Даег моргнул. Вдруг ему стало стыдно за опрометчивость. Хорошо сидеть в убежище и мечтать о славном воине, принимающем его сторону. — Он здрав и рассудителен, — кивнул Даег. — Его вассалы — ор Догаст и ор Ниида — его хорошие друзья. Но от ор Геленри он отличается лишь тем, что близость к Джаану не вскружила ему голову. Я почти наверняка уверен, что ор Леос перейдет под чьи-то знамена. Но не знаю, кого он предпочтет — ор Геленри или ор Риллиала. Ор Догаст нам не помеха, — он торопился, словно отвечал урок, — его земли малы и отдаленны, и он стар. К тому же, он слишком занят молодой женой и дерзкой невесткой. А вот ор Ниида... Даег запнулся. Сердце пропустило удар. — Что с ним? — рыкнул Асква. Даег покачал головой. Тогда, каких-то полгода назад, один вид молодого Бронче ор Ниида выводил его из себя. Он был на полгода младше Даега, но уже занял место своего умершего отца, женился и обожал свою жену, хотя та и была набитой дурой, и вместе они излучали счастье и покой. А Даег был тенью в собственном доме, хилой и почти ничего не знающей о том, что происходит за пределами замка. Теперь это его не трогало. Почти... — Его земли недалеко отсюда! — воскликнул он неожиданно для самого себя. — Нужно взять лишь немного восточнее того пути, каким мы добирались с Челлой сюда. — И? — вскинул голову Асква; видно было, что он понимает, к чему клонил Даег. — Они такие маленькие... клякса по сравнению с Сигилейфом, — голос срывался. — И они глубоко вдаются в Сигилейф. Если напасть внезапно, можно занять земли ор Ниида и двинуться в замок Сигилейф. А после захвата Сигилейфа победа над ор Риллиала, ор Геленри и всеми прочими станет вопросом времени. — Мы должны будем действовать быстро, — добавил Ингиво, — чтобы королевские войска и соседние земли не успели вмешаться. — И мы будем, — проронил Ульгус. — С завтрашнего дня начнем подготовку. Мы достаточно ждали. Даег почувствовал, как внутри него поднимается мощная яркая волна. *Мертвое дерево – местное дерево, произрастающее в засушливой местности, с корой белого цвета.

***

Даег пропустил вперед себя Аскву и прикрыл дверь. В доме остались те, кто был сведущ в магии. Ульгус ревностно оберегал колдовские тайны, и двигал им не то страх, не то гордость. Даег не особенно злился из-за этого. В конце концов, он бы ничего не понял. День догорал. Облака, сгустившиеся на горизонте, напоминали кровавые сгустки. Горы, постепенно погружающиеся в тень, казалось, подошли ближе и тесно обступили убежище мелланианцев. Стояла изнуряющая тишина, но ее, к счастью, все же прерывал порой клекот птицы, прячущейся на дереве, и короткое ржание лошадей из конюшни. Даег постарался отбросить странные мысли о том, что кто-то следит за ними. Из конюшни вышла Челла, озираясь немного нервно. Едва заметив Даега, она встрепенулась и направилась к нему. У него захватило дух от того, как мягко она ступала на траву, залитая закатным огненным солнцем. Даег похромал навстречу, припадая на больную ногу особенно сильно оттого, что долго сидел в неподвижности. Она прижалась к нему, словно они не виделись много месяцев. Волосы ее растрепались, и кое-где в них застряло сено. Светлые глаза Челлы сонно блестели, а лицо раскраснелось, и вся она дышала теплом. Внезапно Даег осознал, что Челла — единственная, кого Ульгус не допустил сегодня к себе. Его болезненно уколола вина. — Челла, я... — начал он, но тут же задохнулся, словно его ударили в живот. Он не знал, что можно сказать. — Тише, — шикнула Челла и приложила палец к его губам. Даег не посмел даже вздрогнуть. — Мне все известно. Не зря же говорят, что нельзя ничего скрыть от ветра и прислуги. Прислуги... К чувству вины прибавилась горечь. Даег вдруг испугался, что если бы Челла была накануне со всеми и слушала его, то это проложило бы между ними пропасть. Он обнял ее крепче, боясь, что она ускользнет от него. Челла легчайшим прикосновением целовала его плечо. Даег притворялся, что не замечает этого, и, чуть склонившись, жался к ее уху изуродованной щекой. Все, что он слышал теперь, это собственное дыхание. Можно было подумать, что во всем мире не осталось иного звука. Земля под ногами задрожала и протяжно застонала, отдавшись гулом в ноге. Спустя миг воздух разрезал страшный вой орка. Орчихи, Даег узнал ее по голосу. Она была недовольна. Она чего-то требовала. Даег решил, что Асква сейчас с нею в норе под землей и что-то втолковывает оркам на их простом наречии. Этот рев словно выбил Челлу из его объятий, и Даег не смел сомкнуть их вновь. — Пойдем к воде, — предложила Челла. По ее тону Даег угадал, что она так же встревожена. Когда они разлеглись на берегу, солнце село, а небо казалось задымленным, и сквозь пепельную завесу будто бы пробивалось зарево. Челла льнула к Даегу всем телом — он чувствовал каждый ее изгиб — и прижималась губами к его шее. Он перебирал пальцами ее короткие отрастающие волоски на затылке. Спокойствие не приходило. Они оставались напряженными, как тетива. Даега преследовала неотступная мысль, что эти минуты, дарованные им свыше, лишь кратковременное затишье перед бурей, небывалой грозой, которая потрясет мир до основания и изменит все, что они знали раньше. Он вдохнул тяжелый, густой, жаркий воздух, прело пахнущий водой. Перед глазами возникло непрошеное воспоминание, как он едва встал после изнурительной болезни, чувствуя мертвецкую усталость, камнем висящую у него на шее. Как сбросил этот камень, когда его с Челлой губы соприкоснулись впервые и единожды. Он слегка отстранился от Челлы, и она недоуменно вскинула голову. И тогда Даег повторил поцелуй. И понял, что сделать это нужно было намного раньше, не обрекая друг друга на месяцы бессмысленного ожидания. Из горла против воли вырвалась усмешка. — Что... что такое?.. — отрывисто прошептала Челла, отодвигаясь и заглядывая Даегу в глаза. Даег оставил ее без ответа, продолжив целовать. Было бы такое возможно в замке? Даже если бы его отец остался жив? Чтобы Даег целовал на траве дочку ор Лингуна или ор Балиса, был к ней так близко, касался ее, притягивая к себе. Смешно... Невообразимо... Какое счастье, что здесь не существовало никаких правил. Даег провел пальцами по животу Челлы вверх, и ее грудь легла в его ладонь. Он слегка навалился на Челлу, она выгнулась под ним и запрокинула голову, чересчур громко ахнув. — Подожди, — бросила она изменившимся голосом и указала на воду. Даег едва сумел кивнуть. Внутри все мелко тряслось от предвкушения. Челла спустилась к кромке воды, оставив обувь позади. Она стянула через голову домотканое платье, затем, зайдя в воду немного глубже, избавилась от исподнего. Уже сгустились седые сумерки, и Даег не мог разглядеть ее наготу, лишь угадывал очертания силуэта. Кровь его кипела, но он заставлял себя сдерживаться до тех пор, пока Челла не погрузилась в воду по горло. Избавлялся от одежды он второпях — его прожигал внимательный, немного насмешливый, немного обеспокоенный взгляд Челлы. Встав в полный рост и ступив больной ногой в реку, Даег ощутил предательскую радость оттого, что Челла тоже не может рассмотреть его. Даег вплотную подошел к Челле, и, стоя в том же месте, где ей приходилось задирать голову, чтобы не коснуться воды, он немного, но возвышался над ней. Он придержал ее подбородок пальцами и поцеловал. Этот поцелуй был долгим, стесненным. Уголок рта Даега омертвел там, где его разорвали клыки хельмгедской суки, и выходило неловко. Другой рукой Даег оглаживал шею Челлы, спускаясь ниже к ключицам. Когда он очертил ногтем ее левый сосок, она крепко вцепилась ему в плечи. Он боялся прижаться к ней тесно, боялся отпугнуть ее, поэтому ладонь его заскользила по животу Челлы, мягкому и округлому. Даег помедлил миг, не сразу осмелившись дотронуться до ее лобка. Едва он сделал это, как Челла содрогнулась — он решил, от неожиданности, — но тут же она вскрикнула и отшатнулась. Даег на краткое мгновение ощутил странное чувство, не похожее на то, что доводилось испытывать ему ранее, нечто похожее на горе и обиду сразу, но что-то подсказало ему обернуться. Над резким спуском к берегу, на самом гребне холма, возвышался Алиньо, белый, как смерть. Челла ахнула и, хотя ее не было видно, прикрыла грудь локтями. Даег разомкнул объятья с Челлой и потому едва сдержал звериное рычание. Он признавал, что Алиньо незримо помог ему накануне одним взглядом, но теперь Даегу хотелось, чтобы Алиньо ушел, чтобы его никогда не было. И он вдруг понял, что это желание жило в нем всегда, сколько он знал Алиньо, только до сегодняшнего дня тот не мешал ему. Алиньо медленно, как заклятый, спускался к берегу, неловко раскинув руки, чтобы удержать равновесие. Его остекленелый взгляд скользил поверх воды. Он будто не замечал ни Даега, ни Челлу. Алиньо ступил на первый камень из гряды, которую навалили орки, и ему явно требовалось усилие, чтобы не упасть. Даегу нужно было лишь протянуть руку, чтобы ухватить за штанину и заставить его рухнуть в воду, и он с трудом подавлял это желание. Почему Алиньо всегда... такой? Длинный и нескладный, похожий на болотную птицу, погруженный в себя, вечно печальный, как призрак, как вечное напоминание о страдании. Об Алиньо Даег знал только то, что тот истово верил в Совершенных и Ульгуса, в остальном — даже в поле порой — он сомневался. Рядом с Алиньо было... неудобно. В тишине звуки его шагов по камням разносился особенно гулко. Время тянулось невыносимо медленно. Безмолвная фигура Алиньо, которую легче было принять за тень, удалялась. Перед тем как спрыгнуть на противоположный берег, Алиньо развернулся и впервые посмотрел на Даега, затем — перевел взгляд на Челлу. — Простите... Голос его надломился, и промелькнуло на лице, выделяющимся в сумраке бледным пятном, что-то затравленное и жалкое. Да, он просил прощения вовсе не за то, что помешал. Прежде чем Даег нашел, что ответить, Алиньо скрылся за деревьями, и слышно было только поскрипывание высохшей травы под ногами. Даег с Челлой ждали, когда все стихнет. — Ты его хоть иногда понимаешь? — прошептал Даег. Челла помедлила. — Да. И слишком хорошо. Даег на мгновение нахмурился, но покачал головой и наклонился, чтобы продолжить прерванный поцелуй. Челла раздраженно отмахнулась. — Я замерзла, — бросила она и направилась к берегу. Челла отряхнулась, как кошка, и наклонилась за одеждой. В свете луны, расчистившейся от облаков, ее влажная кожа блестела серебром. Она даже не догадывалась, как это было тяжело — смотреть на нее и не сметь притронуться. Челла быстро ушла, не оглядываясь, тяжелым шагом, злясь на что-то, а он остался стоять. Кровь жгла жилы, а разум — был ледяным.

***

Ночь преобразила все до неузнаваемости. Лес, хоженый вдоль и поперек, предстал чуждым и враждебным, хотя Алиньо и бывал здесь обычно после заката. Полная луна была хороша, словно молодая женщина, лишь слегка оттененная облаками. Лес тонул в ее свете, как в водопаде — словно седой, словно заснеженный. Былинки застыли в неподвижном воздухе маленькими звездами. Алиньо бежал сломя голову, обжигая легкие, а лес почти не менялся. Казалось, Алиньо ни на драгг не сдвинулся с места. Он убегал от самого себя. Тревога стискивала его в своих лапах, и виной тому была тишина. Она проникала в голову, как клещи заползают в уши наивным путникам, задремавшим в тени дуба, и болью выдавливала мысли. Ее пронизывал лишь свист ветвей, которые качались, задетые его телом, и ощущение, что его преследуют, усиливалось. Ничего, кроме тишины. О Совершенные, он и есть тишина. Алиньо не остановился — не остолбенел. Как ему хотелось прийти в храм еще раз, снять запечатывающее заклятье, оказаться в библиотеке, где он будто напитывался мудростью, едва прикоснувшись к корешкам толстых фолиантов, ночь простоять в молельне под самым небом наедине с собой, чувствуя рядом присутствие призраков. Тем острее хотелось, чем яснее он понимал, что это невозможно. Его била дрожь, и он обхватил себя руками. Нужно было идти вперед, но его обуял страх, липкий и мерзкий. Он едва не скулил, и его мутило. Первый шаг — ничто по сравнению с тем, что приходится преодолевать, стоит только дать себе немного отдыха. Алиньо не помнил остаток дороги и очнулся лишь на утесе, нависающем над деревенькой. Он уже так устал, что едва не упал замертво: раньше дорога от деревни до храма занимала у него всю ночь, сейчас же, должно быть, еще не миновала полночь. Алиньо лег и распластался на животе, зная, что его легко заметить в такую ясную светлую ночь. Несмотря на поздний час, в деревне никто не спал. Каждый мускул в теле Алиньо напрягся, он против воли заскреб ногтями по камню. Поток людей лился из отдаленного уголка, как бы спрятанного в вечной тени. Алиньо вгляделся в темноту и понял, что там стоит агленианская церковь из черного камня, которую он отчего-то до этого никогда не замечал. В желудке неприятно заурчало. Алиньо порадовался, что не стоит. Нет, нет, нет, ну пожалуйста. Он впервые с того времени, как покинул Миррамор, готов был умолять и ползать на коленях, но — не перед кем, да и бесполезно. Люди расходились. Они напоминали Алиньо муравьев, толкавшихся возле разрушенного муравейника, ничего не понимающих, пытающихся подчиняться привычным правилам, в которых больше не было смысла. Наверняка они о чем-то переговаривались, несомненно, многие плакали, но Алиньо ничего не слышал, хотя был не так уж высоко над ними. Все поглощала тишина... Алиньо с трудом дождался, когда снаружи не останется никого, и начал осторожно спускаться, пробираясь огородами, чтобы не быть на виду, если кому взбредет в голову выглянуть в окно. Возле последнего дома — даже не дома, хижины, темной и покосившейся — когда до церкви оставалось меньше пяти драггов, Алиньо наткнулся на сторожевого пса, спущенного с цепи. Он был такой же жалкий, как и хижина, хворый и плешивый, и, кажется, слепой, но Алиньо все равно передернуло. С ума сойти, он и не знал, что до сих пор боится собак... Пес смотрел на Алиньо в упор, но не видел, только шерсть встала дыбом, и сверкнули желтые клыки. Алиньо быстро, но не стремительно, чтобы не поднимать шум, обошел его. Хозяин «Веселого шута» держал холеных борзых, тяжелее и быстрее Алиньо. Церковь была не заперта, и Алиньо помедлил. В Мирраморе внутри храмов всегда дежурили вооруженные стражники, но там хранились несметные богатства, которым неоткуда взяться в удаленной деревне, где вряд ли знают даже о смерти короля Фарингара. И все же... Алиньо задержал дыхание. В церкви было пусто. Низкая — Алиньо так и тянуло пригнуться — темная, с единственным отверстием, пропускавшим лунный свет, изнутри она казалась каменным мешком. Как удобно согнать сюда народ, чтобы люди набились здесь, как сельди в бочке, запереть их снаружи и поджечь! Алиньо нахмурился и повернулся к трем статуям, изображавшим агл. Только изображавшим! Они ничем не были похожи на добрые нежные лица Совершенных в настоящем храме. Злые, жестокие, они стояли в затемненной глубине и казались не богинями, а тварями, тянущимися из пустоты. Они внушали ненависть, но Алиньо предпочел бы рассматривать их, а не оборачиваться. Но он пересилил себя. Позади стоял жертвенник, массивный, грубый, как и вся эта церковь. А на нем — гроб. Алиньо приблизился к гробу на негнущихся ногах. И увидел он то, что ожидал увидеть и что надеялся не увидеть никогда. И удивился, едва устояв на ногах. В гробу лежала Грунна. Согласно обычаю ее руки должны были лежать, скрещенные, на груди, но Алиньо прекрасно знал, что никто не смог их согнуть и оставили вытянутыми вдоль тела. Лунный свет падал на ее лицо, вернее на то, что от него осталось. Сердце Алиньо замерло на мгновение, сам он зажмурился помимо воли и не сразу осмелился посмотреть вновь. За спиной он почувствовал чье-то присутствие, не было нужды оглядываться — то были дети детей Совершенных, хотя он думал, что они избегают агленианские места. Глаз у Грунны не было, нос рассыпался и ввалился, череп ее раскололся, как орех, и сквозь трещину просвечивал мозг. Ее словно бы разорвало напополам — от лба до пят, только изуродованное тело скрывало погребальное платье. Невидимка прижал ладонь к спине Алиньо, и он вспомнил о холоде его поцелуя. Алиньо обошел гроб и встал у головы Грунны. Он представил, как из этих жутких ран текла черная зловонная кровь — проклятая кровь! Грунна умерла страшно, но быстро. Алиньо наклонился и прижался губами к ее лбу — от нее уже начал исходить прелый запах разложения. От прикосновения череп раскрылся еще больше, и на миг Алиньо показалось, что Грунна сейчас восстанет из гроба — изменившаяся и чужая, но восстанет. Он отшатнулся. Плечи ему сдавил невидимка. Алиньо закружил вокруг гроба, борясь с подкатившими к горлу тошнотой и слезами. Это не должно было никогда случиться! Это несправедливо! Он хотел, чтобы это не было правдой. Он хотел проснуться. Он хотел обвинить во всем Ульгуса, но не мог. Ульгус, наверное, почти перестал быть человеком. За полтора века в нем остался лишь разум, а чувства исчезли. Для него не существовало слишком тяжелых наказаний. Он хотел обвинить саму Грунну, но тоже не мог. Она имела право сомневаться! Имела! Она всего лишь хотела, чтобы ее больше не били, и Алиньо понимал это желание. О Совершенные, отлично понимал! Он хотел обвинить кого угодно, но не мог обманывать себя. Он был виновен! Она доверяла ему, слушала его рассказы и ни разу не выдала их агленианцам, даже когда ее подвергли пыткам люди короля. А он забыл про нее! Забыл, смешивая травы и колдуя! Он мог бы привести ее к остальным мелланианцам — каждому находится место и призвание, — но он предпочитал трястись перед Ульгусом. И не уберег! А ведь Ульгус едва объявил войну — и в этом виновен тоже Алиньо! Еще не все мелланианцы узнали о ней, еще не выступили их войска, еще земли Сигилейфа не подчинены их истинному хозяину Даегу, герцогу Даегберхту ор Сигилейф, а Грунна — уже мертва! Алиньо не смоет ее смерть с себя, как бы ни старался. Невидимка коснулся его висков, и Алиньо вдруг рухнул навзничь, больно ударившись коленями. Он закричал. Он кричал, как не кричал никогда и — он знал — не будет кричать. Его крик разрезал тягучую тишину и потрясал горы до основания. Горло саднило, и он зажал уши, но остановиться был не в силах. Ему жгло вены на запястьях, словно на него надели раскаленные кандалы, и лицо грозило рассыпаться песком, как в его давних кошмарах. Закончилось это так же внезапно, как началось. Глаза ему застилал пот не пот, слезы не слезы, но Алиньо не сразу смог остановить на чем-нибудь взгляд. Мир стал мутным. Он чувствовал себя опустошенным, но, заслышав снаружи шум, заставил себя встать. Оставались считанные секунды до того, как внутрь ворвутся смертельно напуганные и оттого яростные жители деревни. Выйти им навстречу? Самоубийство. Алиньо в отчаянии поднял глаза и понял, что отверстие прямо над гробом и ничем не затянуто. Пошатываясь от слабости и не веря, что затея получится, он встал на алтарь, дотянулся до края окна, подтянулся и вылез на крышу как раз в тот момент, когда двери распахнулись. Алиньо успел спрятаться за шпилем, а оттуда, пользуясь суматохой, перелезть на дерево. Радуясь густой листве, надежно укрывавшей его от посторонних глаз, он прижался спиной к шершавому стволу. Алиньо осмотрел руки. Он был уверен, что на коже остались ожоги, но все оказалось в порядке. Он спрыгнул с дерева и ускользнул в ночные горы, так и не замеченный.

***

Челла наливала вино Аскве. В пристройке на ужин собрались все, кроме Алиньо и Ульгуса. Несмотря на то, что все хмурились и не разговаривали, сосредоточенно жуя, на сердце Челлы полегчало. Исчезла сводящая с ума тишина, и она наслаждалась покоем. Челла подошла к Даегу, немного смущаясь и так и не решаясь посмотреть ему в глаза после того, что произошло вечером. Если он чувствовал то же самое, то не выдал этого при всех. Вдруг Ингиво поперхнулся куриным крылом. — Духи шепчут, что кто-то умер поблизости, — выдавил он из себя, откашлявшись. — Кто-то еще, кроме той бедной девочки? — Лицо Еванджи не дрогнуло, а голос бил, как плеть. Челла заметила в дверном проеме Ульгуса, скрестившего руки на груди и прислонившегося к косяку. Она сжала плечо Даега. Алиньо! О аглы, где Алиньо? — О да, — прошелестел глава мелланианцев, и Челле показалось, что он рад этому. — И это, милая моя, самое начало.