Тактильные ощущения

      Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать. Мой дом — Дистрикт двенадцать. Его больше нет — уничтожен Капитолием. Я участвовала в Играх. Дважды. Я выжила. Я Сойка-Пересмешница. Мятежница. Но я не спасла Пита. Его забрал Сноу. Пытал. Пита спасли повстанцы. Но Пита больше нет. И меня тоже больше нет.       Я сижу в бойлерной за трубой на полу, раскачиваюсь из стороны в сторону, держу голову руками, сильнее сжимая волосы. Еще немного и я вырву их с корнями. Но это единственное, что я сейчас способна чувствовать. Боль помогает мне не провалиться в яму отчаянья и безумия. Я должна сейчас удержать себя, не дать этому поглотить себя. Меня только допустили до заданий и тренировок. Но я не могу с собой ничего поделать. Из глаз текут слезы, горло перехватывают спазмы истерики. Я дышу через раз. Немигающий взгляд устремлен в пустоту, но продолжает видеть, как Его лазурные глаза заливает тьмой, взгляд из живого превращается в безумный, и вот он снова кидается на меня, выкрикивая ужасные вещи, и пытаясь свернуть мне шею. Еще минуту назад я его осторожно спрашивала про торт, который он приготовил для Финика и Энни. А он рассказывал, что ему позволили увеличить торт на один ярус, чтобы получилась полная задумка. Я только поверила, что можно все вернуть. Что можно Его вернуть. Я ошиблась.       Как сквозь толщу воды до меня доносятся звуки, и я размыто вижу фигуры людей: солдаты, медсестры. Чьи-то руки обнимают меня, и этот кто-то пытается говорить со мной успокаивающим голосом. Но я никогда не смогу услышать слово «детка» из его уст без сарказма. Как и не учуять запах теперь уже легкого перегара.       В то время пока меня закручивает водоворот моего личного горя, обстановка вокруг накаляется — теперь Хеймитч на кого-то кричит, и кажется, пытается отогнать от меня медсестер. Те, кажется, хотели мне опять вколоть успокоительное, которое больше не действует. Ненадолго отключает сознание, но легче не становится. На помощь Хеймитчу приходит кто-то еще. Его мед персонал слушается. И восстанавливается некое подобие порядка. Теперь я слышу уверенное бормотание доктора Аврелия. Моего психиатра. Моего и Его. Я не понимаю, что он говорит, но чувствую, что толща воды, через которую я слышу звуки, стала тоньше. Хеймитч по-прежнему сидит рядом приобнимая меня.       Меня поднимают. Берут на руки и куда-то несут. Я вижу только потолок. Нет сил поднять голову. На третьем повороте я сбиваюсь и перестаю считать. Мне все равно что будет дальше. Я сейчас в еще худшем состоянии, чем когда Пит был в лапах Сноу. Тогда была надежда, что его спасут, немного подлечат, и он снова будет со мной. Снова будет моим. Теперь надежды нет. С каждым Его приступом, я умираю.       Прим говорит, что яда ос-убийц, которым был накачан Пит почти нет. Его вывели из организма, а все его проблемы теперь область психиатрии. Они искалечили его душу, сломали его тело, основательно покопались в мозгах. И как теперь думать, что мозгоправ совершит чудо. Да вот только чудес не бывает. Потому что у каждого чуда есть свой ценник. «Несчастные влюбленные из Дистрикта двенадцать» несчастны на самом деле, хоть и было чудом, что смогли выбраться с Игр вместе.       Чувствую, как меня укладывают на скрипучую кушетку. Я в кабинете доктора Аврелия. Хеймитч о чем-то переговаривается с доктором. Я не хочу слышать, о чем они говорят. Но слух ко мне вернулся полностью. Теперь между нами нет стены воды.       Кажется, я моргаю, чем привлекаю внимание мужчин. Доктор присаживается передо мной на корточки и пытается заглянуть мне в лицо. Я встречаюсь с ним взглядом. Он улыбается мне.       — Китнисс, что ты сейчас чувствуешь? — профессионально заботливым тоном спрашивает доктор Аврелий.       Это его стандартные мозгоправные вопросы. Я отвечала на них сотни раз.       — Ничего, — а это именно тот ответ, который я даю на такие вопросы. Я не чувствую ничего, кроме разрастающейся во мне пустоты.       — Китнисс, расскажи мне, что произошло между вами? — снова спрашивает доктор.       — Солнышко, помоги Ему, — в диалог вступил Хеймитч.       Я перевожу уставший взгляд с доктора на Хеймитча и обратно. Они ждут от меня ответа.       — Китнисс, я мельком посмотрел видеозапись, но там нет звука. Я хочу с тобой обсудить, что спровоцировало такой яркий приступ на этот раз.       Я бы тоже хотела это знать. Чтобы никогда не повторять. Это было только что, а как будто в другой жизни.       — Мы говорили. Я спросила, он ли испек торт для Финика и Энни, а Пит стал рассказывать, как он его делал, — мой голос звучит как чужой. Абсолютно лишенный красок.       — А что было потом?       Действительно, а что?       — Он рассказывал про то, как делал сеть из сахарного сиропа. А потом вдруг потянулся к моей косе… — перехватываю взволнованный взгляд доктора, и спешу поправить, — Он не хотел ничего такого. Но это я понимаю сейчас… Там я испугалась и отшатнулась от него… А потом его глаза… — горло снова стянул спазм.       Доктор фиксировал мой рассказ, быстро строча в блокноте. Хеймитч устало прикрыл глаза рукой. Пробежавшись глазами по записям еще раз, пролистал свой блокнот, доктор неожиданно заулыбался.       — Китнисс, я хочу с тобой сейчас кое-что обсудить… — начинает доктор.       — Я устала, — я не вынесу еще одного тренинга на тему «ты ни в чем не виновата».       — Китнисс, у нас мало времени, — перебивает доктор, — Хеймитч, я прошу вас оставить нас с мисс Эвердин одних. Разговор будет конфиденциальным.       Я вижу, что Хеймитч хочет возразить, он боится выпустить меня из поля зрения. Так было с момента моего прилета в Дистрикт тринадцать. Он следовал за мной словно тень, ночевал на стуле в моей палате. Он все еще мой ментор, и он все еще меня оберегает. Нас оберегает. Когда вытащили Пита — Хеймитчу работы прибавилось. Теперь он ночевал в его палате, а днем следил за мной. Но старый Лис сдается.       — Ты как, Солнышко? — говорит он мне, игнорируя доктора. Когда я киваю, что все нормально, он выходит из помещения.       Теперь мы с доктором одни, но он не спешит заводить разговор. Он внимательно вглядывается в мое лицо. Я перестала плакать, снова начала моргать, и почти спокойно могу дышать.       — Китнисс, я хочу с тобой кое-что обсудить, — снова начинает доктор Аврелий, — У меня есть идея, как помочь Питу.       Бросаю взволнованный взгляд на доктора.       — Что вы имеете в виду? — насторожено спрашиваю я.       — Понимаешь, Китнисс, все приступы Пита носят визуальный характер, это сценарий действия яда ос-убийц. Как ты помнишь, они имеют очень болезненный характер. Пита натренировали с помощью этого яда ненавидеть тебя, подменив воспоминания. Они использовали визуальные образы и боль… — доктор аккуратно обходит тему пыток Пита в Капитолии. Ему не нужен сейчас еще и мой срыв. Мне больно слышать то, что говорит доктор, но я чувствую, что у доктора есть важное для меня сообщение.       — Пытаясь раскодировать Пита, мы также применяли визуальные образы, это принесло некоторые свои плоды, но ни разу мы не использовали тактильные практики.       На что это намекает доктор?       — Что это значит? — я понимаю, что значат тактильные ощущения, но на что намекает доктор.       — Я поясню. Питу внушили, что ты угроза — показали тебя монстром. Вытащили из долгосрочной памяти воспоминания о тебе и очернили их. У них было достаточно материала для этого. Но логика сценария был проработана слабо. И нам удалось пробить эту брешь. Пит усомнился в своих ложных воспоминаниях, но проблем в том, что теперь он не может различить их, и в его голове все смешалось.       Доктор выжидающе смотрит на меня.       — И вот тут мне нужна ты, Китнисс. Ты можешь помочь Питу. И нужно это сделать как можно скорее. Пока отголоски приступа еще в его голове свежи.       — Что я должна сделать? — еле дыша, спрашиваю я.       Доктор пожимает плечами:       — То же, что и обычно. Коснуться, обнять, поцеловать, проявить нежность и заботу. Ты должна пробудить в нем те чувства, которые он к тебе испытывал. А они, поверь, были очень сильны. Чувства активируют гормоны в мозгу и помогут ему начать различать воспоминания. Он должен научиться тебе доверять заново. А там и контролировать приступы. Я надеюсь, что однажды, приступы навсегда его оставят.       Доктор снова дает мне надежду. У меня нет на это сил. Но и спорить с доктором у меня тоже сил нет.       — Завтра я зайду к нему, — вяло предлагаю я.       — Мы не можем ждать до завтра, Китнисс. Пит только что перенес сильнейший приступ, и пока он от него не отошел, надо действовать. Я надеялся на твою помощь, и не стал вкалывать ему сильные успокоительные. Дал только немного седативных. Он сейчас в сознании. Он злится. Пришлось его привязать, чтобы он себе еще больше не навредил.       — Я должна пойти к нему?       — Да, и проявить заботу. Отпустить свои собственные чувства. Показать их Питу. Он заслужил знать, что любим.       Щеки полыхнули огнем. Видя моё смущение, доктор продолжает.       — Одно чувство долга не загоняет в угол и не выворачивает наизнанку. Так ты готова помочь? — спрашивает Аврелий.       Мне нечего больше бояться. Все худшее уже случилось. Хуже быть не может. Но у меня есть свои условия.       — У меня есть условие, — говорю я смело, — Я хочу, чтобы это все проходило без посторонних глаз.       — Конечно, Китнисс, вы будете в комнате одни, — заверил врач.       — Не только в комнате. Я хочу чтобы этого никто не видел. Все что нужно я потом расскажу сама вам. Иначе я не смогу, — на последней фразе голос тухнет, и я ее почти шепчу.       Мне предстоит вывернуть все перед Питом, который меня теперь не знает. Который меня теперь не узнает. Я не сделала этого раньше, потому что не могла себе-то признаться. А теперь должна сделать перед человеком, который меня ненавидит. Но, как я уже говорила, мне нечего терять. Я должна попытаться.       Время позднее, поэтому мы идем по коридорам совсем одни. Добираемся до медблока. Доктор, используя свою карту, отпирает дверь лаборатории. Мы проходим в комнату наблюдений. Через окно в стене я вижу слабоосвещенную палату, с единственным пристегнутым пациентом в ней, и дремлющим в углу на стуле ментором. Подхожу к окну и опускаю жалюзи.       — Пообещайте не вмешиваться, и не поднимать жалюзи, — прошу я.       Доктор кивает.       — У вас будет только звук, — с этим я ничего не могу поделать, но и говорить я не собираюсь. Я не умею говорить. Красноречие — это навык Пита. Я могу только показать свои чувства. И тут я для доктора просто «находка».       Доктор кивает еще раз. А я соскребаю себя в одну кучку, беру в руки, и нажимаю на ручку двери, а та бесшумно распахивается, запуская меня в полутемное помещение. Я прохожу вовнутрь, стараюсь двигаться бесшумно. Кажется, что Пит спит. Но замечая движение, поворачивает голову. Я вижу его черные безумные глаза. Вижу, как напрягаются его связанные руки, проступают вены на шее и лбу. Кровь стучит у меня в ушах. Мне не страшно, мне больно. Больно видеть его таким. Беспомощным. Одиноким. Озлобленным.       Подхожу, к сидящему на стуле Хеймитчу и трясу его за плечо. Ментор вздрагивает и поднимает на меня глаза.       — Иди, я с ним побуду, — почему-то шепчу я.       Ментор смотрит на меня с недоверием. Он откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и прищуривается. Он хочет разгадать, что я задумала.       — Хеймитч, пожалуйста! — почти умолю я, — А с тобой хочет поговорить доктор Аврелий, он ждет тебя за дверью.       Это почти правда.       Хеймитч кивает и встает с места. Кажется, он сопоставил то, что доктор выставил его из кабинета, пожелав поведать свой план только меня, а теперь его выставляю из палаты Пита я.       Когда дверь за ментором закрывается, я беру полотенце, которое висело на стуле. Беру стул, тащу его к углу с камерой, взбираюсь на стул, и накидываю полотенце на камеру. После чего разворачиваюсь и смотрю на Пита. Он внимательно наблюдает за мной. Напряжение сковывает все его тело. Я подхожу ближе, таща за собой стул. Волочение ножек по полу режет слух. Он шарахается от меня в сторону, как от огня. Ремни сильнее стягивают его кисти, и кожа приобрела уже синеватый оттенок.       Я не позволю тебе навредить себе еще больше. Позволь мне помочь тебе.       Пит смотрит с ненавистью. Но молчит. В глазах есть еще что-то кроме жгучей ненависти — там страх. Я хочу забрать его страх себе. Впитать его полностью. Я хочу помочь. Он боится, что я превращусь в монстра. Но монстры не делают того, что собираюсь сделать я. Усаживаюсь на стул около его кровати, кладу голову на постель, рядом с его рукой, невесомо касаюсь кончиками пальцев его плотно сжатого кулака, поглаживаю его кисть одной рукой. Целую казанки на кулаке. Медленно. Уделяю внимание каждой детали. Как будто я вижу его руки впервые. Я прошу прощение за то, что не могла ответить на его чувства, за то, что бросила его, за то, что с ним сделали, за то, что сделали со мной. Это чистая импровизация. Я заново знакомлюсь с его руками. С руками, которые так хорошо знали мое тело. Поднимаю глаза на Пита — к калейдоскопу эмоций теперь прибавилась растерянность.       Пит дергает рукой пытаясь отстраниться. Тогда я решаю идти дальше. Перебираюсь выше, провожу щекой по предплечью парня. Скольжу напряженной ладонью по предплечью и плечу, слегка проникая за тонкий рукав больничной рубашки. Под моей ладонью исхудавшие руки моего напарника… друга… любимого… мышцы, обтянутые кожей, слегка подергиваются от перенапряжения. Грудная клетка высоко вздымается и опускается. Пит тяжело дышит. Он пышет ненавистью и негодованием. Он не понимает, зачем я это делаю. Мое поведение идет вразрез с тем, как я, по его мнению, должна была себя вести. Я не накидываюсь на него с кулаками, как после его признания мне в любви на интервью перед первыми нашими Играми. Не закрываюсь, как по возвращении домой. Не отвергаю его. Я принимаю его. Прошу прощения. Открываюсь, и прошу принять теперь меня. Я прошу верить мне.       Моя рука достигает светлых, отросших, свалявшихся волос. Веду рукой от виска к макушке и спускаю руку за ухо, нежно задевая ушную раковину. Сердце щемит от нахлынувших ощущений. Я на секунду опускаю веки, а когда поднимаю, то продолжаю смотреть в Его расширенные зрачки. Я представляю, что это прежний Пит, который спит, но скоро его лазурные глаза распахнутся, и он одарит меня своей лучезарной улыбкой. Я буду греться в ее лучах, и постараться ответить с не меньшим теплом. Меня немного трясет, я боюсь, что могу сделать хуже, усугубить его состояние, даже несмотря на заверения доктора Аврелия. Но я должна попытаться. Должна вернуть Его ради него, и ради себя.        — Зачем? — хрипит он. В голосе нет злобы. Я слышу настороженность и интерес. Он не понимает. Я веду себя не по программе в его голове. К такому он не готов.       Я не могу произнести вслух. Поэтому прикладываю палец к Его губам. Ощущаю насколько они сухие и горячие.       Медленно поднимаюсь со стула. Приближаюсь к его лицу и заглядываю в глаза. Теперь там только растерянность и страх.       — Почему? — хрипящим шепотом повторяет он.       — Поверь мне, — шепчу я, и не узнаю свой голос, — Хотя бы попробуй.       Последнее я произношу в его губы, и накрываю их. Сердце подпрыгивает к горлу и глухо стучит там. Бережно и чувственно целую его. Вкладываю в этот поцелуй все слова, что не могу сказать. Все чувства, которые раскрылись. Мне почти физически больно оттого, что он мне не отвечает. Меня накрывает волна отчаянья, но я не отступлюсь.       Моя рука касается его горячего живота под рубашкой, и он резко втягивает его. Это действие заставляет Пита разжать зубы, и я пользуюсь этим. Касаюсь языком десен, зубов и скольжу по его языку. И тут Пит начинает мне отвечать. Тягуче, еле заметно. Но вполне ощутимо. Это моя первая маленькая победа. Слегка улыбаюсь и вдыхаю его запах. Это однозначно Пит хотя теперь от него пахнет медикаментами и больницей, но это однозначно мой Пит.       До боли прикусывает мою губу, и поцелуй приобретает металлический вкус. Вкус моей крови. Отрываюсь на мгновение посмотреть в его глаза — они нормального размера, и мне кажется, они смотрят на меня с прежней теплотой.       Передо мной не монстр, а очень уязвимый редкий зверь. Я должна уберечь его. Сохранить его уникальность.       Наверное, я сумасшедшая, но мои руки тянутся к сдерживающим его ремням. Не разрываю зрительного контакта, и на ощупь пытаюсь расстегнуть хитроумную застежку. Повозившись, я слышу глухой щелчок, и его правая рука снова свободна. Еще щелчок, и левая рука на свободе. Аккуратно, как будто не хочу спугнуть, я перемещаюсь к ногам и повторяю манипуляцию с замками. Пит смотрит мне в глаза и потирает запястья.       Мои руки скользят вдоль его тела. Я снова очень близко к нему. Расстегиваю последний ремень на груди, и замираю. Мы продолжаем смотреть друг другу в глаза, когда он протягивает ко мне руку.       — Ты останешься со мной? — тихо произносит он.       — Всегда, — уверенно говорю я, протягивая руку.       А дальше я забираюсь на его кровать, и укладываюсь возле него как в поезде, как в Туре. А он привычно обнимает меня. Мы больше не говорим, мы не спим, мы лежим тихонько рядом и пытаемся поверить в наше настоящее.       Я не знаю, сколько битв нам еще предстоит, но это маленькое сражение мы победили.