Bonamana

В гримерке душно, на танцплощадке скользко, лампы светят слишком ярко, а кожаная куртка кажется слишком тяжелой. Вторые сутки съемок подходят к концу, и хочется либо спать и жрать, либо упороться в ноль и сдохнуть под угаженным столом второсортного клуба. Смерть грязная, но бесславная, а о бесславности Донхэ сейчас мечтает более всего. - Умильная херня,- комментирует Хичоль и выдыхает ровное кольцо сигаретного дыма. То бьется о монитор с фотографией Хека и Донхэ, тонкими струйками огибает тонкий экран и исчезает совсем. - Хи, еще один твой комментарий в адрес… - Да не трогаю я твоего Хекджэ,- отмахивается Релла и опирается о стол прямо возле донсэна, загораживая спиной монитор. На фотографии по пояс обнаженный Хек, Хэ обнимает его со спины, но ни черно-белый цвет фото, ни темные очки Хека не играют так, как должны. Донхэ не удовлетворен, потому что… - Приторно-сладко до тошноты,- режет Хиним.- Что бы вы ни делали. Хэ шумно выдыхает, забирает у Хичоля сигарету и безучастно, почти холодно смотрит тому в глаза. - А как надо?- хотелось выглядеть равнодушным, но толика интереса все же мелькает в голосе, а Хи на то и Ким Хичоль, чтобы подмечать то, чего другие в Ли Донхэ не видят. Усаживает его рядом с собой и кивком головы указывает на Реука. Снимают его материал к фотосету, парень то и дело поправляет блестящий пиджак, смущенно оглядывается вокруг и неловко смотрит на фотографа. Образ для него непривычный, полуголый Итук рядом раскрепощенности не прибавляет – фотосет Вечный Макнэ провалил. - Вытащи ты его сюда хоть обдолбанного в дерьмо, или верхом на первой красавице Кореи, выражение лица у него было бы точно такое же: поруганная невинность и робкое оскорбленное достоинство. Он,- машет рукой в сторону Шивона,- может хоть королем вырядиться, а лицо как было блядским, так блядским и останется – эффект не тот, но для контраста можно. У Чонуна даже от дерзости несет космической пылью, но взглядом он играть умеет. Сонмин…бесполезен, но на фоне него твой Хекджэ почти похож на Ынхека. - А Итук?- вспоминая, что он и Хичоль вытворяли во время их партий, спрашивает Хэ. - Чонсу слишком амбициозен, чтобы где-нибудь в чем-нибудь проиграть – возьмет если не талантом, так умением правильно его отсутствие подать. Зачем еще, думаешь, ему ошейник на шее?- пошло склабится и вытаскивает вторую сигарету. - Ты значит, виртуоз по определению,- усмехается Донхэ, на вторую сигарету косится, но попыток отобрать уже не предпринимает. - Рыба, я тут Единый Бог по канону,- едва слышно смеется.- Четвертый альбом – альбом в мою честь. - Значит, надо как ты? - Как я не получится,- Хиним качает головой и нагибается совсем низко, почти касаясь губами уха Донхэ. Дым теряется в темных волосах Хэ, пепел падает на кожаную куртку, а по коже бегут теплые мурашки.- Bonamana - это как танец-музыка-танец, музыка-танец-музыка, бешеная гонка от секса, алкоголя, легких наркотиков до адреналина прямо в сердце и снова по кругу,- Хиним шепчет низко, хрипло, и это до такой степени интимно, что Хэ едва не отстраняется, но узкая, сильная ладонь сильнее сжимает плечо – не дает выбраться.- Bonamana - два удара за один через раз, аритмия, сердце у гланд. Bonamana - табачный дым в волосах, героин в чистом виде и голое, откровенное желание БОЛЬШЕГО. Релла жарко выдыхает Донхэ в шею, чуть отстраняется и заглядывает в потемневшие от нахлынувшего возбуждения глаза. - Нравлюсь?- Хи по-кошачьи прищуривает глаза и выдыхает дым прямо Донхэ в лицо. Тот коротко хмыкает и улыбается едва ли менее дерзко. Профиль заостряется, резко очерченные губы кривятся в откровенной, острой ухмылке. - Раздражаешь,- отвечает он и скрещивает руки на груди.- Нужно с тобой? Хичоль снова смеется, запрокидывая голову назад и снимая надоевший кардиган. - Сладость либо горькая, либо перченая, не пытайся совместить – испортишь послевкусие,- смотрит одними глазами куда-то в сторону и зло улыбается.- С Кюхеном. Донхэ следит за глазами Реллы и встречается взглядом с макнэ. На том темные очки, но Хэ почему-то уверен, что смотрит он на него. Вид у него как у дорогой шлюхи, но если Хичоль – шлюха беспринципная, то этот интеллигент в энном колене. Такой, по-хорошему, вызывает только снисходительную улыбку, но либо духота в помещении достигла нужного градуса, либо Донхэ видит то же, что видит и Хиним. Как нужно, Донхэ понимает и сам, ученик он прилежный, и единственное, о чем осталось спросить… - А ты горечь или острота?- спрашивает он у Хичоля, и тот выразительно фыркает, отбрасывая окурок в сторону. - Горький ты,- улыбается он.- Иди уже, третьи сутки здесь я торчать не намерен. Отворачивается и зачем-то берет в руки фотокамеру. Хэ снимает осточертевшую кожаную куртку, надевает на голову шляпу и идет к Кю. Тот выглядит едва ли удивленным, слегка склоняет голову в сторону и еле заметно улыбается. Ждет. Чего?.. Донхэ опирается одной рукой о стену, чуть сутулится и смотрит на макнэ. Смотрит. Кюхен, пожалуй, думает, что убить Хичоля никогда не поздно, и что он, пожалуй, понимает, почему тому нравится Донхэ. Иначе откуда у очаровательного сердца группы такая откровенно пошлая улыбка: не вульгарная, не похотливая, а томительно пошлая. Как тающий на языке горький шоколад. Или та роза, что он каждый раз крадет у воздуха. Обязательно алая, и обязательно шипованная. Кю запихивает одну руку в карман брюк, а второй легко подхватывает тяжелую цепь на шее Донхэ. Щелчок фотокамеры, вспышка и довольный Ким Хичоль, разглядывающий готовый снимок на позаимствованной камере. - Чонсу, альбом готов!- громогласно заявляет он.- Можно в печать! И…откачайте кто-нибудь Реука. Кю снимает очки, и Донхэ кажется, что сладость может быть еще и с кислинкой. А Bonamana – это обнаженная страсть, намек на большое, но не оно само, концентрация жара и градус духоты. Bonamana – это горечь, острота, сладость и кислая оскомина вместе.