Ты

      Сентябрьское солнце — кисло-сладкое, спелое и прохладное, как антоновское яблоко. Я никогда не могу им насытиться. Мне его всегда мало. Летний душистый мёд засахаривается, смешивается с золотом листопада и прохладой аллей загрустившего парка, и получается осенний блюз — музыка, которой пропитана наша встреча.       Тот день был как раз светлым и погожим, вот только солнца мне перепало совсем чуть-чуть — когда я ходила на обед в кафе по соседству с нашей книжной секцией. У нас в торговом зале окон вообще нет, и мои глаза, изголодавшись по живому дневному свету, не могли оторваться от тёплого золота, так и манившего на прогулку. Только и грела мысль о том, что завтра — выходной, и если повезёт с погодой, можно будет побродить по шуршащим листьям.       Когда я наконец вырвалась под открытое небо из душных стен, уже стемнело, и зябкий сумрак тут же прильнул к щекам. Уличные фонари, окна, вывески и фары машин: вечерний город.       И — звон гитары слева от входа... Вздрогнув, я посмотрела туда.       Нас разделяли несколько метров тротуарной плитки. Сидя на скамейке, ты задумчиво перебирала струны, и в свете фонаря поблёскивали плечи твоей кожаной куртки. Прохожие недоуменно поглядывали: шапки или какой-либо ёмкости для денег перед тобой не было, так зачем же ты играла? Они не понимали, что ты могла это делать и просто так — для своего удовольствия, безвозмездно даря музыку усталому осеннему городу. Но хрустальный перезвон был слишком нежен и хрупок для улицы, так и хотелось схватить его в горсть, чтобы он не испачкался, и спрятать за пазуху, поближе к сердцу.       Так вот зачем ты выспрашивала у меня о моём графике работы...       Минуту я стояла столбом, просто слушая и еле сдерживая щекотные смешинки, мягкими шариками подкатившиеся под диафрагму. Наверно, это было счастье. Вот такое смешное и пушистое, как твоя голова, которую моя рука так и тянулась погладить и взъерошить.       Конечно, ты слышала мои шаги, но играть не перестала. Когда я подошла и села рядом, ты улыбнулась. Мои губы тоже сами собой растянулись до ушей.       — Привет. Меня ещё никогда так не встречали... Спасибо тебе.        Любуясь твоими ногами в брюках стиля милитари с накладными карманами на штанинах, я думала о том, как тебе идёт такой «пацанский» имидж. Что-то было в этом забавное: грубые ботинки псевдовоенного фасона и очаровательно хрупкая длинная шея, «солдатские» штаны и худые коленки под ними, брутальная куртка и трогательно тонкие запястья, мальчишеская стрижка и нежное девичье лицо. При взгляде на тебя мне всё время хотелось улыбаться. Так мы и сидели, отражаясь в зеркальной облицовке торгового центра: ты играла, а я слушала, пока не замёрзла.       — Тебе не холодно? — вдруг спросила ты, будто прочитав мои мысли.       — Чуть-чуть, — сказала я, зябко поёживаясь.       В кафе, куда мы зашли, великолепно делали капучино с латте-артом — сливочной пеной с рисунком. У меня была изображена кошачья мордочка, у тебя — что-то вроде ветки папоротника. Жаль, ты не могла оценить.       — Даже пить жалко, — засмеялась я. — Такая красота.       А твои губы уже были в пенке. Ты смешно облизнулась, и я почти с ужасом поняла, что хочу тебя поцеловать. Почему с ужасом?       Папа — старой совковой закалки, он никогда не поймёт и не примет. А хозяйка магазина однажды в случайно оброненной фразе ясно дала понять, как она относится к «всяким извращенцам». Наша леди-босс, вечно кутающаяся в цветастую шаль с длинной бахромой, смотрела на мир злыми мышиными глазками-бусинками и выглядела ярой гомофобкой.       Ну вот, умею же я всё испортить... Зачем я позволила этим мыслям вторгнуться в уютное кофейное тепло нашей встречи? Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас не думать об этом. Просто пить кофе и смотреть на тебя, представляя себе, что окружающего мира не существует. Нет враждебности, нет непонимания, нет «фобии». Да, иллюзия. Но от реальности иногда так устаёшь...       Мы шли по тротуару медленным прогулочным шагом. Твоя трость время от времени касалась бордюра, а гитара висела за спиной. Шуршали под ногами листья. Колючий свет фонарей скользил бликами по твоим очкам.       — Тебя проводить? — предложила я.       — Я хорошо ориентируюсь, — сдержанно ответила ты. — А если заблужусь — навигатор подскажет.       Предложения помощи задевали твою гордость, поняла я. Ты хотела быть независимой, самостоятельной и сильной. «Человек с ограниченными возможностями» — это не про тебя. Ты уже доказала, что возможности на самом деле безграничны. Твоя музыка — тому подтверждение.       — Ладно, — улыбнулась я, меняя тактику. — Тогда ты меня проводи. А то уже поздно, темно, страшно...       До моего дома было всего четыре остановки, и, чтобы оттянуть момент расставания, мы пошли пешком. Всю дорогу я ломала голову: приглашать тебя зайти или нет? Отец был дома, так что всё это выглядело бы странно и глупо.       Когда мы пришли, повисла неловкая пауза. Я пробормотала:       — Папа дома, так что... Но если хочешь, заходи... Можно чаю попить.       Мы стояли в тёмном дворе, окружённые жёлтыми квадратами окон. Твои пальцы ласково скользнули вниз по моим рукам — от локтей до запястий.       — Ладно, не парься, — со смешком сказала ты. — Скажи лучше, когда у тебя выходной?       — Завтра, — ёкнуло у меня в груди.       — Ну, тогда... если ты не против, может, встретимся? — согрел меня твой голос. — У меня тоже завтра день свободный.       От твоей смелости мурашки защекотали мои лопатки, а голос... Голос окутывал летним теплом посреди сумрачного осеннего холода. Между нами не было сказано ни слова о цели и последствиях этой встречи: всё разумелось само собой, естественно и просто. Слова были и не нужны. Потому ли, что «рыбак рыбака видит издалека», или же потому что ты тоже почувствовала во мне что-то близкое и родное — не знаю. Может, общество и считало это неправильным, но меня не покидало чувство, что происходящее с нами — как раз таки правильно. Будто паззл сложился или исполнилось какое-то пророчество. Мир перестал иметь значение, важно было только пожатие твоей руки.                     Исполняя предначертанное, я проснулась утром и залезла под тёплые струи воды, позавтракала. День начинался снова погожий — чудесный, полный прозрачно-грустного осеннего солнца. Сияющий кокон счастья, окутывая меня, не пропускал в мою душу ничего грустного или злого, лишь лёгкий холодок радостного волнения иногда пробегал по коже, а в животе что-то сладко сжималось.       Встретиться было решено в двенадцать, в скверике у кафе, куда мы вчера заходили. Солнечные зайчики мельтешили у твоих ног, обутых всё в те же ботинки, а молодые липы у тебя за спиной хвастливо красовались в жёлтых нарядах — неисправимые кокетки, в отличие от тебя. Ты довольствовалась джинсами и чёрной косухой. За твоей спиной висела неизменная гитара.       Едва заслышав мои шаги, ты подняла голову и повернулась в мою сторону. Встав со скамейки, улыбнулась — смущённо и как будто даже робко.       — Привет, — я сжала твою руку.       — Привет, — отозвалась ты, пожимая мои пальцы в ответ.       Снова выполняя то, что было суждено, я осторожно поцеловала тебя в щёку. Золотокрылая чародейка осень как будто специально разогнала из сквера народ — чтобы ты тоже могла быстро и крепко чмокнуть меня.       — Ну, по кофе? — предложила я.       — Давай, — согласилась ты.       После чашки кофе с тирамису мы бродили по аллеям городского парка. Осень окружала нас солнечным шелестом, бросая нам под ноги золотые охапки счастья и даря последнее тепло. Твои пальцы переплелись с моими. Я могла бы идти рядом с тобой, даже ни о чём не разговаривая — просто растворяясь в солнечно-листопадном пространстве. «Осень, ну что же ты делаешь? — хотелось крикнуть мне. — Разве можно сваливать на человека сразу столько счастья?»       — Я всё-таки устроилась в музыкальную школу, — сообщила ты. — С понедельника начинаю.       — Значит, выступать в клубе больше не будешь? — От крепкого пожатия твоей руки на меня накатывала странная слабость — сладкая, блаженная.       — Почему? — Шагая со мной за руку, ты почти не пользовалась тростью и несла её как аксессуар. — Буду иногда. Ну, и аранжировки тоже никуда не денутся. Всё по-прежнему, только времени свободного поменьше будет оставаться, конечно.       — А где же ты работаешь? — спросила я. — Ведь в городской квартире не очень-то помузицируешь... Соседи на шум жаловаться будут.       — Можно и в квартире, если звукоизоляцию сделать, — ответила ты. — Моя комната так и оборудована, сейчас там моё основное рабочее место. А когда у нас была группа, мы репетировали у меня на даче, в гараже. Гараж капитальный, отапливаемый, так что вполне сносно. Хочешь посмотреть? Тут недалеко, в черте города — сады «Искра».       Я знала эти сады: когда-то и у нас там была дача. Вернее, она принадлежала бабушке, а потом по завещанию перешла к моему брату Денису. А он её продал, чтобы выручить дополнительные деньги на покупку двухкомнатной квартиры вместо однушки, в которой он ютился с женой и маленьким ребёнком. Сделал он это без нашего с отцом ведома — поставил нас перед фактом, уже договорившись с покупателем. Мне было до слёз жаль нашего сада, любимого мной с детства. Сколько было там малины, вишни, смородины!.. Четыре яблони, две груши, ранет, ну и, естественно, грядки — куда ж без них... И всего этого не стало. Отец тоже расстроился, да так, что практически перестал разговаривать с Денисом. Теперь мы созванивались от силы пару раз в месяц. «У вас всё хорошо? — Да. А у вас? — И у нас в порядке. — Ну, пока. — Пока». Вот и весь разговор. Разве что иногда ещё пара слов о маленьком Ванюшке.       По дороге мы купили всё необходимое для шашлыка, двухлитровый пакет вина, хлеб, питьевую воду, фрукты. Твоя белая трость постукивала по заборам, задевая высокую, уже местами пожелтевшую траву, а я, шагая следом, поражалась тому, как ты ориентировалась вслепую на этих узких улочках. Странное и необычное чувство: не я вела слепого человека, а он меня. Пахло яблоками, прелой листвой, сырой землёй... Знакомые ароматы осенних садов пробудили во мне грустные воспоминания; погружённая в них, я от неожиданности отскочила в сторону и ахнула, когда вдруг за одним из заборов громко и басовито залаяла собака. Ты засмеялась.       — Не бойся... Это соседский Джек, азиатская овчарка. Оттуда он нас не достанет. Кстати, мы уже пришли. Вот и наша дача.       Моему взгляду предстал весьма внушительного вида забор из профнастила, на кирпичных столбах — ограждение класса «люкс». Ты загремела ключами и ощупью нашла замочную скважину на высоких воротах. «Ничего себе дачка, — подумалось мне. — Судя по забору — самый настоящий коттедж».       — Заходи, — приветливо пригласила ты.       За забором я увидела двухэтажный домик из красного и белого кирпича, с небольшой верандой, балконом и крышей из голубой металлочерепицы. Сбоку к нему был пристроен гараж, а окружено всё это было великолепным тенистым садом. Рядом с домом росли яблони, по периметру — малина и вишня, жимолость, сирень, черёмуха. В глубине сада виднелась большая и длинная теплица. По обе стороны от главной дорожки, ведущей от ворот к крыльцу, были посажены кусты смородины и крыжовника. Перед домом, вдоль веранды, располагались клумбы, пестревшие осенними цветами.       Залюбовавшись, я замешкалась, и ты протянула мне руку:       — Пойдём, пойдём.       Я вложила пальцы в твою тёплую ладонь, и мы поднялись на крыльцо.       Внутри стены были обшиты вагонкой, покрытой золотистым лаком. Ты показала мне дом: на первом этаже — гостиная и кухня, на втором — спальня и библиотека. И в гостиной, и в библиотеке диваны и кресла раздвигались, так что домик мог вместить несколько человек гостей. На второй этаж вела деревянная лестница, а в гостиной был камин — видимо, больше для уюта, чем для тепла, ибо дом отапливался газом. Вода поступала из собственной автономной скважины. Вместо привычного щелястого деревянного сортира был оборудован нормальный, вполне городской санузел в самом доме — с унитазом, раковиной и душевой кабинкой.       — Что, и горячая вода есть? — удивилась я.       — Есть, конечно, — ответила ты. — Водонагреватель-то для чего?       — Да тут круглый год жить можно, — восхитилась я. — Круто!       А ты улыбнулась:       — Давай-ка, займись мясом для шашлыка. Ему же ещё мариноваться несколько часов надо.       Ты сказала это по-домашнему, просто и ласково, будто мы с тобой жили вместе уже Бог весть сколько времени. И мне было легко и хорошо, а ты стала ещё роднее, ещё дороже, ближе и теплее.       Кухня окутала меня домашним уютом. Вся мебель тут была из светлого дерева — в тон отделке стен. У шкафчика на стене висела золотистая связка лука. Оторвав пару луковиц, я принялась за чистку. А ты, чтоб мне не было скучно, взобралась с гитарой на подоконник.       От твоих песен у меня щемило сердце. Крылатые и свободные, они улетали в ясное солнечное небо, а твой голос... Ты обнимала меня им. То грустный, то насмешливый, то весёлый, то задумчивый, он будто целовал меня в сердце.       Я поставила мясо в маринаде в холодильник на четыре часа, ополоснула руки и заварила чай с сушёной смородиной и мелиссой, которые обнаружились в шкафчике в матерчатых мешочках. Спустившись с подоконника и прислонив гитару к стене, ты подошла ко мне почти вплотную. Твоя рука поднялась к очкам и сняла их... И я увидела твои глаза.       Большие, серо-голубые, опушённые тёмными ресницами, они глубоко сидели в глазницах и чуть косили вверх и влево. Жутковатый, нездешний взгляд, направленный будто не во внешний мир, а вовнутрь. Твоё лицо приблизилось, а мои руки в твоих ладонях похолодели. Зачем ты сняла очки? Наверно, собиралась меня поцеловать, но я невольно отпрянула от твоих глаз, производивших тяжёлое и вместе с тем завораживающее впечатление.       — Извини, — обескураженно проронила ты.       Пожатие ослабело, и мои руки выскользнули из твоих. Решив, что твои глаза напугали меня, ты их закрыла. Сердце кольнула острая боль раскаяния, и я, осознав ошибку, тут же порывисто и быстро обняла тебя, прильнув своей щекой к твоей.       — Это ты меня извини.       Прошло несколько томительных, ужасных секунд, прежде чем твои повисшие вдоль тела руки снова ожили. Поднявшись, они обняли меня и крепко сжали.       Сентябрьское солнце бархатно гладило мои щёки. Нюхая душистые антоновские яблоки на низко склонённых ветках, я снова слушала твой родной голос: ты рассказывала о своей семье. Твой отец занимал высокую должность в налоговой инспекции, год назад умер от рака, и теперь ты жила с мамой — университетским преподавателем. Твоя старшая сестра Александра уже была довольно успешной бизнес-леди, владелицей сети магазинов цветов и подарков... И заядлой холостячкой. Мужчины её просто боялись — из-за совершенно не женского, властного и сильного характера. Но если сильному полу с ней не повезло, то тебе — очень даже наоборот. Более заботливой сестры, чем она, нельзя было и вообразить. Жила она отдельно, в своей собственной квартире, но тебе с матерью не забывала помогать: например, почти вся твоя музыкальная аппаратура и лицензионное программное обеспечение были куплены Александрой. Будучи намного старше тебя, она опекала тебя с самого детства. Она была в курсе твоей ориентации, а мать — нет.       — Даже не знаю, как мама это воспримет, — вздохнула ты. — У неё уже был один инфаркт. Боюсь, если она узнает, у неё случится второй.       Я понимала тебя, как никто другой.       — У меня та же история... Папа не поймёт, я его знаю. Он очень упрямый и тяжёлый человек. Знаешь, что он однажды сказал? Что всех «извращенцев» надо сажать либо в тюрьму, либо в психушку. Там им самое место — так он считает.       Ты почесала в затылке.       — Мда...       Солнце золотило твою макушку. Мне вдруг захотелось снова посмотреть в твои глаза, и я сама осторожно сняла с тебя очки. Ты сделала протестующий жест, но я, нежно потеребив твои уши, чмокнула тебя в обе щеки. Без очков твоё лицо выглядело непривычно — из-за этих нездешних, устремлённых вовнутрь глаз. Нет, не страшно было в них смотреть — скорее, больно. Сжималось и сердце, и горло — от подступающих слёз.       Не плакать. Ни в коем случае! Тебе не нужна обидная, унизительная жалость. Не жалости ты достойна, а восхищения и любви.       — Яна... Ты необыкновенная, — проговорила я глухо и сдавленно.       Твои зрячие пальцы защекотали моё лицо, сомкнутые веки вздрагивали, на губах то расцветала, то пугливо пряталась улыбка. Я замерла, позволяя тебе изучать меня... Щекотное, тёплое, смешное чувство. Как одуванчик.                     Солнце, поспев и налившись жёлтым соком, клонилось всё ниже. В прохладном, остро-терпком воздухе пахло дымом и жареным мясом; в животе сосал голодный червячок, а вино на пустой желудок только сильнее раззадорило аппетит. Хмель уже погладил меня тяжёлой рукой по голове, и оттого она норовила склониться тебе на плечо, но спать было нельзя: шашлыки сгорят.       Сначала меня коснулся твой локоть, а потом по талии скользнула ладонь. На меня вдруг нашло игривое настроение, и я улизнула от тебя, спрятавшись за яблоню. На миг ты застыла, растерянно моргая, а потом улыбнулась и пообещала:       — Догоню, поймаю и съем. У меня хороший слух, ты знаешь.       Стараясь ступать как можно бесшумнее, я уворачивалась от тебя, но ты, навострив свои «локаторы», следовала за мной, выбирая неизменно точное направление. Двигалась ты с хищной кошачьей мягкостью, удивительно скоординированно и ловко, так что, если бы не глаза, можно было бы подумать, что ты — вполне зрячая.       — Думаешь, я не слышу, как ты топаешь? — усмехнулась ты. — Как слон!       — Слон? — прищурилась я. — Ах так!       И нырнула в густой малинник. Царапая лицо и руки, я забралась в самую глубь и затаилась, как мышь... Только сердце стучало, да слегка шумело в висках.       Минуты тянулись, как часы, но ты почему-то не торопилась меня находить. Мне стало тревожно. Может, ты обиделась? Наверно, это была плохая идея... Да и ноги устали и затекли от сидения на корточках, а на холодную сырую землю «пятую точку» не опустишь. Не утерпев, я выбралась из своего укрытия, повторно исцарапавшись. Колючие переплетённые ветки цеплялись за волосы и норовили выколоть мне глаза.       Однако когда я вышла из малинника, ты куда-то пропала. Странно...       — Яна! Ян! — позвала я, озадаченно озираясь.       Пройдясь по саду, я нигде тебя не нашла. Может, ты в доме? Я прошлась по всем комнатам, заглянула даже в туалет, но и там тебя не было. Да что ж такое?!       — Ну и ладно, — пробурчала я обиженно. — Не хочешь выходить — шашлыков тебе тогда не достанется.       Снимая поочерёдно шампуры с мангала, я стряхивала с них мясо в большую глубокую тарелку. Мой голодный живот с энтузиазмом заурчал при виде сочных, румяных, пахнущих дымком кусков. Но не успела я поднести шашлык ко рту, как сзади меня обняли твои руки.       — Попалась!       От неожиданности я вздрогнула и чуть не уронила мясо.       — Ах ты!       Твои губы неуклюже прижались к моей шее. Хоть солнце уже почти село, но мою кожу обжёг золотой осенний огонь.       — Подожди... — Я пыталась вывернуться из твоих объятий. — Может, поедим сначала? Я голодная, как чёрт...       Но твой рот щекотно подбирался к моим губам и уже через миг горячо, влажно и мягко накрыл их. Земля закачалась, а темнеющее ясное небо заплясало над головой, и я утонула в бесконечно долгом хмельном поцелуе, пахнувшем дымом, шашлыками, яблоками и осенней грустью. Твоя ладонь поддерживала мой тяжёлый затылок — и весьма кстати, потому что он был готов вот-вот перевесить и опрокинуть меня навзничь. Сердце зашлось в ритме галопа, а в желудке всколыхнулась лёгкая дурнота.       — Подожди, Ян... — выдохнула я. — Мне надо присесть... Что-то голова кружится.       — Тебе плохо? — встревожилась ты, прижимая меня к себе.       Не знаю, как это можно было назвать. Сад плыл вокруг меня, земля тянула к себе, как магнит, колени подкашивались, а сердце расширялось от какого-то обморочного восторга. Я откинула голову на твоё плечо.       — Нет... Скорее, хорошо. Наверно, даже чересчур, — хмыкнула я, пропуская сквозь ресницы отрывочные картины: ветки на фоне синего неба, бесконечно глубокого и чистого; крыша соседней дачи с акварельно-прозрачным серпиком луны над коньком; лениво шелестящие буреющей листвой вишнёвые кусты. — Наверно, это от вина... на голодный желудок.       — Тогда давай поедим.       Мы устроились на крыльце: я — ступенькой ниже, чем ты, так что твои обтянутые чёрными джинсами ноги стояли по обе стороны от меня. Мне было уютно и хорошо сидеть между твоих колен, чувствуя виском твоё дыхание. Тарелка с мясом стояла рядом на ступеньке. Одной рукой обнимая меня, другой ты кормила меня шашлыком с вилки.       Потом я точно так же накормила тебя, и мы выпили ещё по стаканчику вина. Прохлада в воздухе крепчала, и ты, потрогав мой озябший нос, скомандовала:       — Так, пошли в дом.       Уткнувшись в горловину твоего свитера, я мурлыкнула, уже совсем охмелевшая:       — Хочу к камину...       — Хорошо, будет тебе камин, — улыбнулась ты.       Рыжий, как сама осень, огонь затрещал, разгоняя сумрак и отражаясь в твоих глазах. Диванные подушки перекочевали на пол, сверху нас укрыло одеяло из спальни, и под ним-то всё и случилось — такое долгожданное, мучительно-восхитительное исполнение пророчества. Тогда я узнала в полной мере виртуозность твоих пальцев, которые, как уже было сказано, умели танцевать не только на струнах. Пусть кто-то считал это ненормальным — к чёрту! Идите в Тартар, праведники. Для нас это было единственно правильное свершение. Слияние душ и тел, воссоединение половинок, потерявших друг друга много тысяч лет назад.