* * *
«Женщина в тёмных очках, по-прежнему не глядя на меня, подошла, сверкнув голенищами шикарных сапог, присела и принялась меня ощупывать. — Девушка, милая, что с вами? Как вы себя чувствуете? Вам больно? — спрашивала она встревоженно. — А вы как думаете? — всхлипнула я. — Конечно, больно... Вы что, не видите? Она ответила спокойно, дотронувшись до своих широких тёмных очков: — Да, я не вижу». Четырнадцатое октября. Комната погружена в полумрак. Объединённый свет настольной лампы и монитора компьютера лежит на моём лице, и в тишине слышится прерывистый стук по клавишам. Рядом с клавиатурой стынет кружка чая со смородиной, а на книжной полке таращит пуговичные глаза жёлтый утёнок. А рядом — его новая приятельница-уточка. Для меня дом — то место, где стоит компьютер с моей писаниной, сидит утёнок и живёшь ты. Больше мне ничего не нужно. Даже если бы вокруг была не уютная благоустроенная квартира, а пещера, для меня мало что изменилось бы. Ну, разве что, в туалет я ходила бы в кустики рядом с пещерой. Эта слепая женщина, о которой я пишу, Альбина — объединённый образ Александры и тебя. От твоей сестры у неё внешность и род занятий, а от тебя — слепота. А изуродованное лицо и лысая голова — это отголосок «Белых водорослей», где возлюбленной главной героини плеснули в лицо щёлочью. Только отсутствие волос у Альбины — следствие облысения, а её прототип из «Белых водорослей», Аида, бреется сама, потому что ей идёт так. Красавица и чудовище — вечная тема: о том, что любим мы в итоге не за внешнее. «— Дура! Идиотка! Ты что, ворон считаешь? Тебе жить надоело? — орал Рюрик. Впрочем, тогда я ещё не знала, как его зовут, и для меня он был просто шкаф в костюме». Рюрик — вымышленный персонаж, водитель Альбины. Он тоже из «Белых водорослей», только там его звали Рогволд Рюрикович, Волик для краткости. Почему я дала ему такое вычурное имя? А это «болезнь» многих начинающих авторов: они стремятся назвать своих героев как-нибудь позаковыристее. Даже садовников у них иногда зовут Альфонсами и Ательстанами. Петя, Маша, Джон, Мэри — разве это запоминающиеся имена? Увы, если не получается вдохнуть в персонажа жизнь, наделить его чертами настоящей личности, придать индивидуальность, так хоть имя привлекает внимание. «Из-за опущенного стекла дверцы чёрного сверкающего джипа послышался холодный и властный женский голос: — Голубушка, подойди-ка сюда! Я не сразу поняла, что обращались ко мне, и сделала ещё пару шагов в направлении своего дома, но тот же голос повторил: — Деточка, ты что, глухая? Я к тебе обращаюсь! Я остановилась и посмотрела в сторону источника этого неприятного голоса, от которого у меня разом сжались кишки». А это — первое появление сестры Альбины, Дианы. Она «наезжает» на главную героиню почти так же, как «наехала» на меня Александра при нашем с ней знакомстве. Правда, в «Слепых душах» я всё слегка преувеличиваю и приукрашиваю, добавляю гротеска, но суть остаётся та же — мои ощущения от того «экзамена», который устроила мне твоя сестра. Если Альбине я придаю внешность Саши, то Диане я дарю её внутренние качества, характер, а наружность придумываю сама, кроме одной реальной чёрточки — ранней седины. «Я тихонько целую её шрамы. Шесть лет в полной темноте. Интересно, какие сны ей снятся? Звуки? Образы прошлого? — Аль, а как ты меня себе представляешь? Она чуть улыбается уголками губ. Касаясь подушечками пальцев моего лица, говорит...» — Птенчик... Нет, это говорит не Альбина. Это твои руки ложатся мне на плечи, поглаживают, приподнимают волосы с шеи, играют с ними, раскладывают и расправляют. Мои печатающие пальцы замирают и отдаляются от клавиатуры, я улыбаюсь и закрываю глаза. Твой тёплый голос обволакивает и ласкает. — Лёнь, поздно уже... Пойдём спать, мм? На часах — полвторого. Завтра нам обеим на работу, и если ты захочешь сейчас немножко поиграть на мне — а судя по твоим прикосновениям, ты хочешь, на сон остаётся не так уж много времени. — Сейчас, Уть... Иду. Файл сохранён и закрыт, экран гаснет, я беру с полки утёнка и целую его в пушистое пузико, ласково нажимаю на клюв его подружке. — Сладких снов, малыши. Я желаю спокойной ночи своему детству, а ночь увлекает меня в свои взрослые объятия — те самые, с маркировкой «18+». Я становлюсь твоей гитарой, и ты заставляешь петь и моё тело, и душу.* * *
На чём я остановилась? Ах да, ужин. Сегодня я была весь день дома и хотела приготовить что-нибудь этакое, вкусное. Галина Петровна не ошиблась: денег на продукты я сегодня потратила несколько больше обычного — ну, так ведь и день был особенный. Алёне из «У сумрака зелёные глаза» ещё только предстояло приготовить для Аиды то, что готовила я для тебя уже сейчас — а именно, филе сёмги под сметаной. А ещё я собиралась сделать блинчики с антоновскими яблоками и лазанью. Но, как известно, готовить нужно в спокойном состоянии и хорошем настроении, а у меня в последний месяц с этим были весьма частые перебои. Мой уход из дома не положил конец нервотрёпке. Поначалу были звонки на мобильный — звонил отец, всё ещё не протрезвевший («Когда ж у него отпуск кончится?» — думала я). Он то угрожал найти меня и «показать где раки зимуют», грозился расправиться с тобой, обещал отодрать нас обеих (ремнём или сексуально — пояснений насчёт значения слова не было). Я сбрасывала звонок, на несколько часов отключала телефон. После этих звонков мне становилось физически плохо, будто трубка высасывала из меня все силы. После того как он позвонил и разбудил нас в три часа ночи, я стала отключать телефон и перед сном. Я боялась, что он действительно нас найдёт, хотя он не мог знать твоего адреса, таких подробностей я ему не говорила. Потом звонки прекратились: видимо, отпуск у отца кончился, а значит, и его алкогольный психоз. Но это был ещё не конец: позвонил брат. — Ты где сейчас вообще? — Живу у подруги, — ответила я. — У меня всё нормально, не беспокойся. Домой возвращаться я не собираюсь. — Так он вроде уже не пьёт, насколько я понял, — сказал Денис. — Может, попробуете как-нибудь помириться? А то ведь нехорошо получается. Он думал, что я ушла из-за пьянства отца, а в истинную причину не верил — считал это его пьяным бредом. Когда я сказала, что это не бред, на том конце линии повисло тяжёлое, как вес всего земного шара, молчание... — Это что ж получается, сестрёнка? Я тебя, выходит, совсем не знаю? — проговорил он наконец. — Слушай, а может быть, это можно как-нибудь вылечить? Ну, к психологу сходить, разобраться... Может, ты себе всего этого напридумывала просто, а? — Денис, «придуманное», как ты это называешь, за два года уже прошло бы, как с белых яблонь дым, — усмехнулась я. — Это не мимолётная блажь, это... ну, судьба. И путь. — Ерунда это всё, — раздражённо ответил он. — Это — ненормальность. Психическая. Тебе надо лечиться, сестрёнка, серьёзно. — Это тебе надо лечиться, — рассердилась я. — Вот только косность мышления вряд ли поддаётся лечению. Это тоже своего рода судьба. Я хотела нажать кнопку отбоя на телефоне, но брат закричал в трубку: — Подожди, подожди, не сбрасывай! Нельзя так, нехорошо... И вообще, это не телефонный разговор. Давай встретимся и мирно, нормально поговорим, как брат с сестрой. — Я не против мирного и нормального разговора, — сказала я. — Я только против того, чтобы меня считали больной. Это не болезнь. — Хорошо, хорошо! — примирительно воскликнул Денис. — Как тебе будет угодно. Я понимаю, ты у нас творческая личность, а творческим людям свойственны разные... гм... крайности. Они стремятся всё попробовать, расширить, так сказать, свой личностный опыт... — Денис, — устало перебила я. — Это не эксперимент. Это просто моё естество. Как цвет кожи, рост, отпечатки пальцев. — Ладно, пусть будет так, — вздохнул брат. — Я только хочу узнать, где, как и с кем ты живёшь. Отец что-то болтал насчёт наркотиков... Я грешным делом подумал, что он это ляпнул в порядке пьяного бреда, но коль скоро ты сама подтверждаешь... — Господи, да что ж такое! — Я закрыла глаза и мысленно сосчитала до десяти, чувствуя, что начинаю выходить из себя. — Вот это — точно бред. Стопроцентный. Я когда-нибудь Светлане патлы повыдергаю за это... Это клевета. И не смей повторять эту чушь, не зная, как всё обстоит на самом деле. — Вот я и хочу выяснить, как всё обстоит, — терпеливо пояснил брат. — Я — не отец, и не разобравшись, обвинять никого ни в чём не хочу. Могу ли я, скажем, прийти к вам на днях в гости? У меня в голове сразу мелькнуло подозрение: брат узнает, где мы живём, а потом об этом от него может узнать и отец... Не вести же, в конце концов, к нам Дениса с завязанными глазами! — Слушай, Денис, — сказала я. — В гости — не надо. Давай встретимся где-нибудь... Скажем, в кафе. Я знаю одно очень уютное, хорошее и недорогое местечко. Мы с Яной можем прийти вместе, ты на неё посмотришь и сразу всё поймёшь. — А почему ты не хочешь, чтоб я пришёл к вам? — удивился он. Я объяснила ему свои опасения. Он стал клятвенно заверять, что отец от него ничего не узнает, но я не могла быть до конца в этом уверена. Брата как будто обидела моя недоверчивость, но я спокойно настояла на встрече на нейтральной территории. — Ты понимаешь, что я боюсь его пьяного? А если он начнёт к тебе приставать: скажи да скажи, давить на тебя, угрожать... Ну, ты сдашься и скажешь ему. Он явится к нам и устроит чёрт знает что... — Я раздражённо стиснула в руке утёнка, сев в кресло. Оно обиженно скрипнуло. — Ладно, ладно, — проворчал брат. — Кафе так кафе. Скажи мне его название и адрес. И к какому времени подходить. Почему я согласилась на эту встречу? Брат был, в отличие от отца, вполне вменяемым человеком, хоть и не сказать, чтобы проявлял чудеса толерантности. Ну и, во-вторых, у нас с ним всегда были довольно неплохие отношения, и совсем рвать с ним всякое общение я не хотела: не по-родственному это как-то, непорядочно. Пословицу про колодец я тоже держала в уме. Как знать, а вдруг когда-нибудь брат окажется единственным человеком, к которому я смогу обратиться за поддержкой? В нашей жизни всякое может случиться... Встреча прошла довольно хорошо. Снаружи моросил дождик, а мы сидели за столиком в уютной, почти домашней обстановке нашего с тобой любимого кафе. Тёплое, золотистое освещение, кожаные кресла, белая скатерть в бежевую клетку и капучино с рисунками на пенке — что могло более располагать к цивилизованной и спокойной беседе? Брат щеголял недавно отпущенной бородкой, которая придавала ему какой-то добрый, безобидный вид. Но, надо сказать, и старила лет на десять. Работал он в конструкторском бюро завода военной бронетехники, который в последнее время благодаря госзаказам сумел неплохо приподняться, и сотрудники хорошо зарабатывали. На встречу брат пришёл в солидном костюме и галстуке, блестя дорогими часами и демонстрируя респектабельного вида кожаный бумажник. Видимо, он хотел произвести впечатление на тебя — чтоб знала, с кем имеешь дело, но когда увидел прислонённую к столику белую трость и тёмные очки на тебе, слегка опешил. Впрочем, мы тоже подготовились: ты была в стильном кожаном пиджаке, белой мужской рубашке навыпуск и тёмно-серых джинсах-стретч, а в дополнение к образу я повязала тебе узкий чёрный галстук. В кафе нередко выступали местные музыкальные коллективы, а потому имелась небольшая сцена и аппаратура, и мы заранее договорились о твоём маленьком выступлении — длиной в пару-тройку песен. Денег нам было не нужно. Ребята, выступавшие в тот день, знали и уважали тебя, а потому охотно согласились уступить тебе сцену на несколько минут. — Яныч, да о чём речь! — сказал худой и костлявый гитарист Олег, блондин с кудрями, как у Укупника. — Если хозяева не возражают, мы тоже как бы не против. — С меня бутылка коньяка, — улыбнулась ты. Но я подумала: ребят четверо, а бутылка одна? И купила две. И вот, брат растерянно переводил взгляд с твоей трости на очки: он так старался, наводил лоск, а ты не могла оценить его представительный внешний вид. А ещё он конфузился потому, что здоровые люди часто не знают, как держать себя с теми, у кого есть физические недостатки. Но ваше знакомство состоялось. Ты сегодня была в ударе: твой голос звучал как никогда уверенно, звучно и харизматично, за словом в карман ты не лезла, смеялась и шутила, рассказывала о себе. Моё сердце таяло. А потом вздрогнуло, когда Олег со сцены объявил: — А сейчас перед вами выступит наш хороший друг, замечательная девушка и талантливый музыкант. Твоя гитара тихонько ждала этой минуты, прислонённая к столику. Мы решили, что твоя музыка подействует лучше любых слов, и, я думаю, не ошиблись. Проводив тебя на сцену, я вернулась за столик к брату. — Сейчас ты сам всё услышишь, — сказала я ему. Твоя музыка, наверное, никого не могла оставить равнодушным. Она дарила свои мудрые крылья всякому, кто слушал с открытым сердцем. Окинув во время твоего выступления кафе взглядом, я испытала гордость: все, все посетители до единого смотрели на тебя! Не было равнодушных жующих лиц, было только живое внимание и интерес. Брат тоже смотрел — напряжённо, сосредоточенно, задумчиво. Тебя наградили бурными аплодисментами. Моё сердце расширялось от переполняющего его тепла; я проводила тебя со сцены за наш столик и бросила на Дениса торжествующий взгляд. Думаю, он понял, что я не только не стыдилась знакомства с тобой, но и чрезвычайно им гордилась. Когда мы вышли на улицу, дождь разошёлся вовсю. Я раскрыла над нашими с тобой головами зонтик, а твою гитару защищал чехол. — Ух, какой дождище-то, — пробормотал брат, неуклюже перешагивая через лужу и возясь с кнопкой зонта, которая никак не хотела нажиматься. — Да что ты будешь делать... Зонт наконец открылся, и капли дождя мягко забарабанили по его туго натянутой ткани. — Что ж, мне было приятно с вами познакомиться, Яна, — сказал Денис. — Честно говоря, я вас представлял себе немного не так... Но то, что я увидел, меня впечатлило и удивило. И вызвало уважение. Ты улыбнулась спокойно и ясно, протянув ему руку. Брат на миг замешкался, озадачившись: то ли целовать тебе руку, то ли пожимать. Одну секунду он боролся с сомнениями, а потом всё-таки пожал. Твоя небольшая кисть с тонкими ясновидящими пальцами практически утонула в его пухлой крепкой руке. Мне он сказал: — Если будут какие-то проблемы с отцом — звони. Я всё-таки ошиблась, считая брата неспособным на понимание. Мне почему-то не верилось в это — быть может, из-за «махрового», почти совкового гетеросексуального имиджа Дениса. Но я рада, что так вышло. Иногда бывают в жизни и приятные ошибки. Однако, пока я рассказывала об этой встрече, сёмга под сметаной уже подошла. Я поставила на стол бутылку охлаждённого белого вина, сняла фартук, переоделась из домашнего полупижамного костюмчика в платье и распустила волосы. Пусть ты не видела меня, но ты всегда чувствовала моё самоощущение и умонастроение. Не знаю, как: может быть, по каким-то нюансам интонаций голоса, движениям и пожатию моей руки. И сегодня я хотела быть красивой — просто так. Для себя, для тебя, для этого прохладно-задумчивого сентябрьского дня. Верхушки клёнов за окном были схвачены осенним пламенем, асфальт усеян опавшими листьями, начинавшими суетливую круговерть от малейшего порыва ветра... Стоя у окна в нарядном платье, с распущенными и чуть завитыми плойкой волосами, я увидела тебя. Ты уверенно пересекала двор, почти не пользуясь тростью и держа её так, для порядка. Сердце радостно стукнуло и согрелось. На ходу доставая из кармашка рюкзака ключи, ты подошла к двери подъезда. Судя по твоей улыбке и крепкому, искреннему ответу твоих губ на мой поцелуй, ты тоже не забыла, какой сегодня день. — Мм, вкусно пахнет, — принюхалась ты с порога. — Кажется, это рыба. — Угадала, — засмеялась я. — Ну и нюх у тебя! Ты достала из рюкзака белый бумажный свёрток, перевязанный ярко-розовой ленточкой: — У меня для тебя подарок. Вот... — Ой, спасибо... Ну-ка... Обёртка, шурша, порвалась. Увидев, что под ней было, я не удержалась от смеха: на меня смотрел удивлёнными круглыми глазами пушистый игрушечный утёнок в чепчике с цветочками и кружевами, красной юбочке и с бантиком на шее. — Подружка для твоего утёнка, — сказала ты. — А то ему, наверно, одиноко. — Ой, какая прелесть! — обрадовалась я. Обняв тебя одной рукой, второй я поднесла к глазам уточку, рассматривая. И фыркнула: — Слушай... А почему подружка? Мы ж не знаем его ориентации. Вдруг он гей? Ты даже хрюкнула от смеха. — Да ну, не может быть! — Почему это не может? Среди животных и птиц тоже такое бывает. Увы, утёнок не мог поведать нам своих предпочтений, и ему пришлось довольствоваться нашим выбором. Подружка уселась рядом с ним на полку, а мы с тобой — за стол.* * *
«Через минуту ко мне заходит отец. Он садится и долго молчит, думая о чём-то с тяжкой сосредоточенностью, глядя перед собой застывшим взглядом, и его молчание уже начинает нервировать меня. — Серьёзная дама, — произносит он наконец. — Откуда она вообще взялась, а? — Это сестра Альбины, — отвечаю я. — А-а, — говорит он. И добавляет: — Настенька, я тебя больше ни о чём в жизни не попрошу... Вообще никогда. Купи мне полторашечку пива, последнюю. А? Глава 17. Первая жертва Отдавая отцу последние сто рублей на пиво, я не знала, что эта полторашка будет действительно последней. Я сказала, что не могу никуда идти, и это было правдой: у меня кружилась голова и всё расплывалось перед глазами. Я дала отцу деньги и отпустила в магазин. Лучше бы я этого не делала...» Проклятый «зелёный змий», временами прилетающий к отцу, превращается на страницах «Слепых душ» в демона, принявшего человеческое обличье — Якушева. Вся моя боль, вся ненависть к этому губящему людей пороку вылилась в эти строки... «Он кивает, закрывает глаза. — Да... Выглядит он неважно: весь бледный, под глазами тени, губы серые. Я никогда его таким не видела, и мне становится гораздо страшнее, даже чем когда вокруг меня летали мои вещи. Одно дело бояться за себя, но за близких — совсем другое. — Папа, пойдём, приляг... Всё уже прошло. Я укладываю его на диван и ещё долго с ним сижу, мысленно создавая вокруг него кокон из света. Вскоре он засыпает, а я всё не отхожу от него, тихонько гладя его седые волосы». Мои глаза намокают, когда я пишу это. Да, иногда я сидела с ним так. До появления Светланы. И гладила по голове, когда ему было плохо... Это помогало ему побороть «змия». Я жалела его в эти моменты и понимала, что несмотря ни на что люблю его... потому что он носил меня на руках в детский сад, играл со мной в выходные целыми часами, тогда как у мамы терпения порой не хватало. И этот же человек в пьяном угаре хотел избить меня ремнём, звонил по телефону и угрожал убить тебя. Я пытаюсь простить его. Слёзы катятся, падая на клавиатуру. Они снова капают и сейчас, когда я рассказываю эту историю о тебе. — Птенчик, ты чего? Твои руки снова обнимают меня сзади. — Ну, ну... Пошли, чаю попьём. Из грустного сумрака комнаты я попадаю в светлый уют нашей кухни. Заваривая чай со смородиной, я уже знаю: Якушев погубит отца Насти. И потому что так надо по сюжету, и потому что... он на самом деле губит. Мы сидим за столом, чай янтарно темнеет в кружках. Твои ладони накрывают мои руки. — Лёнь... Ну, что случилось? — Ничего, Утя, — бодрюсь я. — Я просто попыталась поставить себя на место отца. Думать, как он, влезть в его шкуру. Представь себе: он не понимает всего этого, не принимает... Ну, вот такой он. Так устроены его мозги, его душа. Такая у него система жизненных координат. То, что для нас — любовь, для него — мерзостный противоестественный порок. И вдруг его дочь оказывается в лапах этого «порока». Я не знаю доподлинно, что он чувствует, но могу себе представить. Мне тяжело... Но и ему не легче. Когда я вспоминаю детство, оттуда передо мной встаёт очень хороший образ папы. Да, он много работал, у него было мало времени на меня, но когда он мог, он уделял его мне. Со всей серьёзностью и добросовестностью... и, наверно, с любовью. Я не знаю, почему сейчас всё так... Почему мы отдалились друг от друга. Наверно, мы с ним всегда были как бы с разных планет. И чем взрослее я становилась, тем меньше было между нами понимания. Он никогда не поддерживал моего увлечения творчеством, считал, что это пустая трата времени и баловство. Он даже чуть не заставил меня саму в это поверить!.. Несколько лет я ничего не писала, но когда встретила тебя... меня будто прорвало. Твои тёплые руки вытирают слёзы с моих щёк. — Птенчик, так бывает... Родные люди — а будто с разных планет. У меня с моим папой было нечто подобное. Он не одобрял моих занятий музыкой, считал, что этим я ничего не добьюсь в жизни, в звёзды не пробьюсь, много зарабатывать не смогу. Считал, что мне лучше получить какую-нибудь «нормальную» специальность, которая позволила бы мне кормить себя. Вот такой у него был практичный и приземлённый подход к жизни. Но при поддержке мамы я занималась любимым делом. И Саша тоже меня всегда поддерживала. Она считала и считает, что человек должен заниматься только тем, к чему у него лежит душа. Часы тикают, чай пахнет смородиной и нашим летом... солнечными зайчиками на твоей коже, мятой, вишней, зноем. Это — то, что мне сейчас нужно. Глоток тебя.