* * *
Пока я лежала в больнице, Александра занималась поисками хирурга, который бы прооперировал артерию так, чтобы не пришлось удалять всю почку. Врач был найден, причём не без помощи бывшей подруги Александры — Елены, которая теперь жила и работала в столице. Потребовалось переслать туда сканы всех моих медицинских документов, а потом приехать на консультацию и обследование. В случае успешной операции можно было рассчитывать на то, что и давление придёт в норму. Прилетели мы поздно вечером. Елена встретила нас в аэропорту на своей машине. Я не сразу её узнала: она сделала стрижку «каре» с удлинением впереди и осветлила волосы, что ей, впрочем, тоже шло. — Лен, спасибо тебе, что откликнулась, — сказала Александра. — Ты — Человечище. С большой буквы. Ты не представляешь, как это важно. Елена сверкнула солнечной улыбкой и голубыми молниями в глазах. — Думаю, что представляю. Самочувствие моё на тот момент оставляло желать лучшего: даже перед глазами плавала какая-то дымка — и это несмотря на то, что я была в линзах. В машине начал наваливаться сон, будто меня опять накачали клофелином. Наверно, я должна была напрячься: как-никак, встреча «бывших», причём Елена на жизненном небосклоне Александры просияла гораздо более яркой звездой, чем Алиса. В прошлом у них было шесть лет отношений, а такое просто так не забывается... Но я слишком устала, чтобы беспокоиться. И беспокоиться тоже устала. Сколько можно? Свет нежности в глазах моего ангела отучил меня от сомнений в том, что я любима. — Как твои дела, Саша? — Более-менее. Слава Богу. — Ещё раз соболезную по поводу Яны... — Спасибо, Ленок. Повисло молчание — о тебе. Ну и, конечно же, не обошлось без: — А на личном фронте у тебя как? — Вон он, мой личный фронт... — В голосе Александры слышалась ласковая усмешка. — Совсем уснул. — Ах, ну да... Кольца ваши. Вижу... Всё понятно. — Совершенно ровный голос, мягкий и тёплый, как летний ветерок. — А я рассталась полгода назад... Сейчас в поиске. Чтобы нам не тратиться на гостиницу, Елена привезла нас к себе. Уютный зелёный дворик, огороженный стоящими буквой «П» домами с красно-белой облицовкой, тополя, газон, детская площадка... Майские сумерки, четвёртый этаж, двухкомнатная квартира со скромной и простой обстановкой. Тишина. В больницу завтра — к половине девятого, но туда ещё нужно добраться, а значит, встать придётся рано. Елена включила свет, захлопотала на кухне: — Сейчас лёгкий перекус организуем... Творог с фруктами будете? — Что дашь, то и будем, — улыбнулась Александра. У меня вообще не было аппетита, в желудке сидело какое-то скучно-серое отвращение к еде — как склизкий комок студня. Больше всего мне хотелось наконец лечь... Чисто прибранную комнату наполнял золотисто-бежевый уют, диван в светло- и тёмно-коричневую клетку выглядел удобным и вызывал ностальгическое стеснение в сердце: почти такой же стоял в нашей с тобой квартире. На точно таких же клетках цвета кофе и какао в золотом обрамлении мы с тобой в обнимку смотрели фильмы... — Саш, — шепнула я. — Я что-то совсем уже никакая... Мне бы прилечь. Из сумки тут же появился тонометр. Давление опять зашкаливало, будто мне и не делали никаких операций. Следом за тонометром — таблетки, уже практически бесполезные. Потом моя щека погрузилась в чистую, пахнущую кондиционером наволочку — прохладу цветочной поляны... Колышущееся разноцветье обступило меня со всех сторон, нашёптывая что-то, а над головой раскинулся звёздный шатёр — мерцающая, гипнотическая бесконечность космоса. Лёжа на груди планеты и вплетая пальцы в траву, я вдыхала эту бездну и растворялась в ней, а она звенела невидимыми струнами. Серебристые нити паутины натянулись, а моя душа распахнулась на них, как парус, улавливая нечто... Ветер Вселенной. Травы не просто шептали, они вызывали к жизни некие образы — и вот, я была уже не одна на поляне, меня обнимала незнакомка с изумрудными глазами. Что-то в ней было и от Ксении, и от Александры, и от Аиды из «Белых водорослей». Я не помнила её, но в сердце мне смутно и глухо стучалось какое-то чувство — словно крик из прошлой жизни. Когда-то мы с ней любили друг друга, но память об этом из меня выпила чёрная бездна. Сумрак. Живой, но холодный и тёмный разум, в котором навсегда отпечатываются действия, мысли и чувства тех, кто с ним связан. Зеленоглазая незнакомка отдала себя этому сумраку, чтобы спасти от него меня... Цветочная поляна, пламя костра и звёздное небо, изумрудные глаза рядом — это сцена из тридцатой главы «У сумрака зелёные глаза», но пока всех этих атрибутов у неё не было. Ни заголовка, ни номера — только голая сцена, трепещущий образ, просто две любящих друг друга души у ночного костра. Край моего сознания понимал, что я лежу на диване в московской квартире Елены, но мои руки трогали уже не его шершавую обивку, а пропускали меж пальцев полевые цветы, а потом — чёрные шёлковые пряди волос зеленоглазой незнакомки. Парус моей души натягивался до боли: в него мощным потоком лились образы, кадры, обрывки диалогов. Блеск клинков, свист пуль, страстное соединение губ в поцелуе... В ход шло всё: наше озеро, горсть малины из нашего сада, работа Ксении, её семейная история... А что, если бы она в Сочи закрутила роман с девушкой, не зная, что она её сестра? Так рождалась, сплетаясь из серебристых нитей космической паутины, струн моей души и лоскутков реальности, эфемерная плоть новой книги — пока без названия. Всё-таки вынырнув из другого измерения обратно в густую синеву майских сумерек, я пощупала рукой рядом с собой и не нашла свою «половинку» — только прохладную пустоту простыни. А в соседней комнате слышались негромкие голоса: Александре с Еленой, очевидно, было о чём поговорить... — Саш... Ты знаешь, я много думала... Мне кажется, зря я тогда уехала... наверно. В плане работы и карьеры у меня всё налаживается, но в душе — пусто. Мне очень не хватает всего, что у нас было... Я понимаю, ничего уже не вернёшь, просто... Тогда, в машине, голос Елены звучал безмятежно, как шуршание прибоя по тёплому песку, а сейчас в нём надрывно звенела печальная струнка. — Лена, у тебя всё будет хорошо, — тепло и успокаивающе сказала Александра. — И в личной жизни — тоже. Обязательно. То, что ты сделала для нас — неоценимо. Это тебе обязательно зачтётся. У тебя всё будет. Шесть лет... Елена сама перечеркнула их, сделав свой выбор. Но кто знает — может, и это было для чего-нибудь нужно. Для того, например, чтобы шагнуть на дорожку, где её поджидает такая любовь, которая ей даже не снилась. — Котя, пойми меня верно... Я правда за тебя очень рада. Когда ты смотришь на неё, в твоих глазах столько любви, столько света! Наверно, это правильно, что вы вместе. Наверно, так и должно быть... Голос Елены сорвался на всхлипы. «Котя»... Это нечаянно сорвавшееся с её губ ласкательное прозвище кольнуло мне сердце. Совсем как «ежонок» — так тебя звала Юля в переписке. — Лен... Ну, чего ты. Не зная, что ещё сказать, Александра, по-видимому, обняла Елену — закрыв глаза, я просто увидела эту картину. Сердцем или каким-то альтернативным зрением — не знаю, но мне не хотелось входить, прерывая их общение и изображая негодование. Я так сильно устала и так скверно себя чувствовала, что не было ни сил, ни желания ревновать. Я не беспокоилась, что у Александры в душе воскреснет былая привязанность: ведь ангелы-хранители не уходят к другим, они остаются верными навсегда. Я снова растянулась на цветущей поляне, уставилась в звёздное небо и... Понеслось. Снова — кадры, кадры, кадры... История словно сама строилась у меня в голове, прилетая откуда-то извне. А тем временем в тёмную комнату на цыпочках вошла Александра, разделась и улеглась ко мне. Она обошлась без сакраментального вопроса «ты спишь?», просто тихонько придвинулась и бережно обняла, согревая своим дыханием и защищая невидимым крылом. Почти до самого рассвета я смотрела «кино в голове» — и, естественно, не спала ни минуты. Какой уж тут сон, когда мозг вот-вот лопнет от разрастающегося внутри него сюжета!.. В голубых предрассветных сумерках мои горящие от напряжённой бессонницы глаза сомкнулись... а уже, как мне показалось, через пару минут зазвенела мелодия будильника на мобильном Александры, лежавшем на столике рядом с диваном. Крыло-рука протянулась над моей головой, добралась до телефона и выключила будильник. — Встаём, солнышко, — защекотали мой лоб губы Александры. — Пора в больницу. Засыпая, я боялась, что забуду сюжет «фильма», но нет — всё то, что буквально взорвало мне мозг этой ночью, сохранилось в памяти в мельчайших деталях. Аппетит по-прежнему отсутствовал, но мой ангел заставил меня съесть творог с фруктами, от которого я вчера отказалась, и выпить зелёный чай. Они с Еленой позавтракали яичницей с кофе — растворимым, который Александра дома не признавала, а в гостях вежливо выпила, не подав и виду, что она такой не любит. Да и не до капризов было. Сегодня решалась моя судьба...* * *
Ох... лучше бы я не просыпалась. Во сне я была сильной, быстрой, владела мечом и единоборствами, а наяву на кровати лежало моё еле живое тело. Первое, что я увидела, открыв глаза — букет сирени на тумбочке у кровати. К вазе была прислонена записка, написанная знакомым, размашистым и чётким почерком... В линзах я, наверно, даже с подушки смогла бы прочитать, а так — пришлось ползти к краю кровати и тянуться рукой... — Блин... Листок выпал из слабых со сна пальцев, и несчастное тело было вынуждено делать ещё больше движений, чтобы его достать. «Я на работу. Ландышей нарвём потом на даче». Ох, ангел, ангел... Едва приехали домой — сразу на работу, даже не отдохнув. Могла бы и завтра, ничего бы там не стряслось без неё... Мне даже стало совестно за своё вынужденное ничегонеделание. Я погрузила лицо в прохладное сиреневое кружево и вдохнула нежный и тонкий аромат. Операция была назначена на шестнадцатое июня, анализы мне разрешили сдать по месту жительства, а сюжет новой книги пульсировал в голове, готовый практически на девяносто процентов — мелкие детали прорисуются по ходу дела. Ещё никогда история не приходила ко мне вот так — полностью в готовом виде, от завязки и до финала, в одну-единственную ночь. Она будто влилась в меня по какому-то невидимому каналу и сейчас владела моими помыслами целиком. Писать, срочно писать... Вот только времени осталось совсем не так много. Существовал риск разрыва аневризмы и внутреннего кровотечения с летальным исходом. И как пройдёт операция — тоже неизвестно... Дождь кончился, в приоткрытую форточку струилась тополиная свежесть. Сегодня — двадцать четвёртое мая, в больнице надо быть уже пятнадцатого июня. То есть, работать я смогу максимум до тринадцатого-четырнадцатого. Получается, у меня только двадцать один день на книгу... Невозможно? Хм... Достоевский написал «Игрока» за двадцать шесть дней. Точнее — писал двадцать один день, и ещё пять, по-видимому, ушло на расшифровку стенограммы. В моём распоряжении имелся компьютер, и печатала я с той же скоростью, с какой говорила, а сюжет был уже у меня в голове. А ещё я умела входить в состояние предельной концентрации, когда даже боль отключалась. Ну что ж, Фёдор Михайлович... Это колоссальный вызов моим творческим, психическим и даже в какой-то мере физическим возможностям, но попробую повторить ваш рывок. Вас подгоняли долги и договор с издателем, а меня — дыхание смерти в спину. Включив компьютер и создав файл, я уставилась на его белое, девственно чистое поле. Теперь оставалось возобновить «кино в голове», но для этого требовался экран — любое место, свободное от изображений или предметов. Да вот... хотя бы лист бумаги для принтера. Если приложить его к папке, а папку поместить на подставку для книг, получится как раз то, что мне нужно. Лист белел передо мной, руки расслабленно лежали на клавиатуре, а дыхание было плавным, глубоким и медленным. Глядя в центр листа, я внушала себе, что он — дверь, в которую нужно только шагнуть, и тогда... «Босые ноги ступали по сухому пыльному асфальту, а чёрные лаковые туфли на десятисантиметровой шпильке блестели у меня в руке. Сумочка неприкаянно болталась на плече, выбившиеся из причёски пряди лезли в лицо. Зеленоглазый дракон хмеля свивался во мне кольцом, туманя мозг дурманящим выхлопом из своей клыкастой пасти. Сиреневатый свет уличного фонаря, кусты, ночная прохлада. Я прислонилась к стволу дерева. Дракон внутри был слишком тяжёл, он невыносимо, до тошноты пригибал меня к земле, но я должна была донести его до дома. Ну, и себя в первую очередь...» «Кино» крутилось уже не на бумажном экране, а стало живым и объёмным. Я находилась прямо посреди действия, вместе с героями, и в то же время, как ни странно, могла видеть печатаемый текст. Упрощённо говоря, одним глазом я смотрела «кино», а другим — следила за тем, что я набираю. То, что происходило передо мной, я облекала в слова... Как пригодился мне навык «озвучивания» фильмов для тебя! Сейчас я делала то же самое, только с ещё большей скоростью. Мне не нужно было специально внушать себе: «Я не чувствую боли», «У меня нет слабости», «Я не слышу отвлекающих звуков». Всё получалось само собой. Окружающий мир исчез, исчезла даже я сама — и моё тело с его недомоганиями, и разум с его страхами. Я стала исключительно машиной для перевода существующей «где-то там» истории в её «здешнюю» форму — текстовую. «Не успела я сделать и нескольких шагов по направлению к нашему лагерю, как из-за соснового ствола на меня выпрыгнула чёрная тень с серебристо сверкающими в темноте глазами...» — Лёнь! — сказала эта тень. — Ты меня слышишь или нет? Героиня-рассказчица далее по тексту заорала, а я со сдавленным «ах!» подскочила в кресле. «Кино» выключилось, а сердце чуть не разорвалось от испуга. Меня обняли руки Александры. — О Господи, Лёнечка... Ты чего? Это же я, — засмеялась она. — Прости, задержалась чуть-чуть — на дачу заехала. Вот, это тебе — ты просила. Передо мной оказался букетик ландышей. Я со стоном уткнулась в родное плечо. — Спасибо тебе... Я тебя просто невообразимо люблю. Четырнадцать страниц А4... Три главы. В первый же день... Недурно, вот только и устала я тоже невообразимо. Эта предельная концентрация отнимала жуткое количество сил, и всё, чего мне хотелось — это упасть на кровать и отключиться. Я сама отправила себя в отпуск, забила на всё и писала, писала, писала, вышеозначенным манером работая буквально на износ. Роман за двадцать один день? Это не шутки, тем более, что каждый из этих дней мог стать последним. Я ограничила время сна до пяти часов, на домашние дела выделяла два, но иногда приходилось отвлекаться и на дачные. Ангелу также требовалось моё внимание, а потому я старалась завершить все дела к восьми вечера (хотя не всегда получалось). По той же причине три воскресенья можно было вообще вычеркнуть как непродуктивные: в эти дни мне удавалось написать всего по паре страниц или только перечитать и подправить уже написанное. Сдача анализов тоже отнимала время и трепала нервы, но в удачные дни у меня выходило в чистом виде десять, а в не очень удачные — семь-восемь часов работы над текстом. Если я успевала написать, а потом вчерне вычитать и подредактировать шесть-семь страниц, я ругала себя: «Мало! Не успею!» Если выходило десять-двенадцать — падала в постель с «чувством глубокого морального удовлетворения», полумёртвая и частично ещё во власти «фильма», который продолжала смотреть и во сне. Я забыла, что такое «неписец». Если раньше я могла отложить работу над вещью, если, к примеру, не было творческого настроя, то сейчас такие понятия, как «не в духе», «не в настроении», «нет вдохновения» и прочие «не-» перестали для меня быть уважительной причиной. Их попросту больше не существовало. Остался только мой «фильм» и я — единственный человек, который мог сделать его зримым для других. Концентрация, позволявшая забывать о плохом самочувствии и всецело погружаться в работу, имела свои тонкости. Частые перерывы были нежелательны: потом возникали трудности с входом в это состояние снова: то белая дверь-листок долго не открывалась, то «кино» продвигалось вяло. Не «грузилось», и всё тут. Приходилось организовывать распорядок: сначала сделать все прочие дела, а потом писать, или же наоборот — сначала заняться творчеством, а после — остальным. Увы, не всегда всё шло по плану. Порой распорядок рушился в силу разных форс-мажоров и досадных неожиданностей; я нервничала, давление поднималось, «фильм» плохо грузился, «дверь» заклинивало... Однажды во всём районе отключили на полдня электричество; от ярости мне хотелось всех порвать на мелкие клочки, но потом я подумала, взяла ноутбук и отправилась на дачу: там электричество было. Чтобы не терять время, в очереди на анализ крови я строчила новую главу в блокноте, положив его на колено... Когда подошла бабуля и попросила уступить ей место на диванчике, я встала и продолжила строчить на подоконнике. Не мешали ли мне люди в очереди и не угнетала ли больничная атмосфера? Да плевала я на это. Всё попросту уходило в туман, когда я открывала свою белую дверь в параллельную реальность... Но когда до конца срока, который я сама себе установила, осталась неделя, я поняла, что не успеваю, и перешла в режим аврала. Нужно было сосредоточиться на главном, и из распорядка вычёркивалось практически всё, что не касалось работы над текстом. Пыль с прошлой уборки ещё не накопилась? Отлично, недельку потерпит, долой этот пункт. Прошёл дождик? Замечательно, грядки сами полились, ставим галочку. Ангел вчера сам постирал своё бельё? Зачёт ему, ещё один пункт исключаем. Ужин? Ничего, сварим сегодня магазинные пельмени — авось, не отравимся. Обед?.. Просто вычёркиваем, потому что Ангел всегда обедает у себя на работе, а я легко обхожусь двумя приёмами пищи в день. И так далее... ...Я уронила голову на руки и посидела так с минуту. «Расконцентрация» проходила всегда немного болезненно: сосуды в голове были готовы взорваться, в висках стоял гул, а силы сливались из тела и души разом — будто кто-то выдернул пробку. Без десяти восемь, скоро вернётся Александра. Так, сколько я сегодня накатала? Одиннадцать страниц, неплохо. Но могла выжать и все четырнадцать, лентяйка. Видимо, концентрация была не очень глубокой: я всё-таки краем сознания улавливала окружающую реальность. В «фильм» вклинивались посторонние звуки — буханье музыки под окнами из салона автомобиля, шаги по лестнице в подъезде, сигнал пришедшей рекламной SMS-ки. Да и в пояснице — какая-то неприятная пульсация... Я встала из-за стола, сделала на одеревеневших ногах несколько шагов к двери, и тут меня будто придавило весом всего земного шара и сплющило. ...Сквозь тошнотворное жужжание в ушах пробивался испуганный голос: — Лёня! Лёнечка, отзовись! Ты слышишь меня?! Хоть я всё ещё была словно размазана тонким слоем по полу, но всё же попыталась улыбнуться. — Саш... всё норм... Взмах крыльев моего ангела — и я, превратившись в звёздную пыль, опустилась на кровать. Пищал тонометр, но я даже почти не ощущала сдавливания руки манжетой. Чувствительность к телу возвращалась медленно. — Так, я вызываю скорую. Моя слабая рука легла на запястье Александры, чуть выше часов. — Не надо... Всё нормально, голова чуть-чуть закружилась. Просто я, видимо, немного устала. — Ничего себе «немного»! Ты там чем вообще занята? Опять мне ничего не рассказываешь... Мне хотелось расцеловать её встревоженное и обиженное лицо, но не было сил даже приподняться. Всё, что я могла — это сжимать её руку между своими ладонями и успокаивающе поглаживать пальцы. — Саш, я книгу пишу... Я должна закончить её до операции. Осталось четыре дня. Александра склонилась надо мной, тихонько причёсывая пальцами волосы над моим лбом. — Ну, кто тебе поставил такие сроки? — с ласковым упрёком спросила она. — Почему именно до? А после продолжить нельзя? — Я сама и поставила, — сказала я. — Я пишу, как в последний раз, потому что он действительно может быть последним... — Глупости какие! — нахмурилась она, возмущённо сверкая серой сталью глаз. — Не смей так даже думать. Всё будет хорошо. А авралы эти — брось! Потом допишешь. Из моих глаз покатились слёзы. — Я должна, Саша. Мне самой это нужно. Очень нужно. — Ш-ш... Тихо, тихо. — Её губы быстро и нежно чмокали меня в глаза, нос, щёки. — Нужно так нужно. Но так изнурять себя перед операцией всё-таки нельзя. Тебе надо было отдыхать, готовиться, набираться сил, а ты... экстремальничаешь. И главное — от меня опять всё так ловко скрыла! Я обвила руками её шею, Александра приподняла меня, прижав к себе, и мы сидели так целую минуту. — Саш, я просто подумала, что ты будешь меня отговаривать. Ты иногда бываешь властной и давишь... А я тоже упрямая. Пришлось бы тебе противостоять... И меня бы это нервировало. Силы бы уходили ещё и на это, а у меня их и так немного... Александра тяжело и грустно вздохнула, заглянула мне в глаза с усталой нежностью и болью. — Девочка моя, а тебе не приходило в голову, что я могла бы тебя поддержать? Мне казалось, я только для этого и живу... Для тебя одной. Неужели ты думаешь, что моя забота о тебе может выражаться только в запретах и попытках оградить от чего-то? Стоило тебе только намекнуть — и я бы сделала всё, что в моих силах, чтобы тебе помочь... Что-нибудь по дому на себя бы взяла. Готовку или уборку. Что там на даче надо? Грядки полить? Дел-то — на полчаса, после работы заезжала бы. В магазин за продуктами? Тоже не проблема, заскочила бы. Лёнь, если тебе тяжело — не стесняйся, говори мне. — Нет, я так не могу, — пробормотала я, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься. — Ты и так много делаешь... Ты работаешь, и работа у тебя — не то, что моя. Если ты ещё и домашние дела на себя взвалишь, я совсем в бездельницу превращусь. Ты и так слишком много мне позволяешь. А все эти перелёты туда-сюда, все эти операции... Всё это — на твои деньги, не на мои! Руки Александры не позволили мне опрокинуться на подушку. Прижимая меня к себе и с грустью заглядывая в глаза, она проговорила: — Лёнь, родная, до каких пор ты будешь делить всё на «твоё — моё»? Ты как будто живёшь взаймы... Не думай о том, сколько я трачу на тебя: так надо, я так хочу. Я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала. А если ты будешь здорова, ты сможешь заняться всем, чем захочешь. Да хоть на трёх работах работай, но сначала надо добиться, чтоб самочувствие тебе это позволяло. И вот этому-то ангелу на ужин я могла предложить сегодня только пельмени, купленные в магазине... Она не могла представить меня кому-то непосвящённому, сказав: «Познакомьтесь, это моя жена». Ей приходилось выкручиваться, ограждая нашу личную жизнь от чужого любопытства и не пуская никого постороннего в дом. Для всех я была её дальней родственницей, скольки-то-там-юродной сестрой, седьмой водой на киселе: кто из празднолюбопытствующих станет проверять, поднимать архивы, копаясь в нашем генеалогическом древе? А самое забавное — в родословной наших семей нашлись-таки однофамильцы. Но главное было не это, главное — она действительно стала мне ближе всех на свете. Потому что роднее ангела-хранителя нет никого. К тринадцатому июня роман был написан — ровно за двадцать один день. Финальную вычитку провести до отлёта на операцию я уже не успевала, но на всякий случай оставила на своём столе в конверте письменные указания, как выложить текст на моих страницах — что-то вроде завещания.* * *
Я была белой водорослью... Покачиваясь в лучах чудесного света среди тысяч таких же водорослей — длинных и широких, как морская капуста, я слышала голос, который пел: За веком век, В путях туманных сбиты ноги. И сталь небес холодным ветром гладит грудь. Растает снег, И вновь — в объятия дороги Я брошусь. Свет в окне оставить не забудь... Твой голос... Ты была одним из этих водорослеобразных существ и нежно, щекотно обвивалась вокруг меня: по-другому обнять меня ты не могла. Мы сплетались в неземном умиротворении, полные света и любви — мудрой, всепрощающей, небесной. Сияющий чертог, в котором мы находились, охранялся огромными ангелами в белых одеждах: развевающиеся рукава этих одежд были как облака в небе. Больше всего мне хотелось остаться здесь, с тобой, но на земле по мне тосковал мой ангел-хранитель... Его руки, как ни удивительно, дотягивались сюда, в этот чертог света, и касались моих щёк ладонями... Странно, у водорослей есть щёки? Видимо, есть... По крайней мере, у меня. Вялое и слабое, водорослеобразное тело покачивалось на волнах нежности, а по внезапно обнаружившимся щекам катились слёзы. — Я... умираю? — прошелестел странный голос, отдалённо похожий на мой. — Ну что ты, — прошептал ангел. — Всё прошло хорошо. Ты уже в палате. Яблонька моя светлая, звёздочка, чижик мой... Нежные слова согревали мне лицо, как тёплый ветер, а сквозь дремучий лес ресниц ко мне пробивался любящий свет улыбки. Да, похоже, я была на земле. Кажется, даже живая, с пальцами, которые могли двигаться. Шевельнувшись, они попали в ласковые ладони ангела и почувствовали поцелуй. Всё земное понемногу возвращалось. — А почка... — На месте, на месте. Всё прошло, как и планировалось. Может, мне и не требовалось так спешить с написанием романа... А может, это испытание тоже прошло не зря. По крайней мере, теперь я знала: если я смогла это, то могла всё. Через неделю меня выписали. Но как же уехать, не посмотрев Москву? Если в прошлый раз я чувствовала себя настолько плохо, что мне было не до осмотра достопримечательностей, то сейчас — сам Бог велел. Александра заказала для нас двоих индивидуальную экскурсию на машине по ночному городу: и дешевле, чем днём, и вид красивее. Обратный рейс был только утром, и мы с десяти вечера до часу ночи катались по московским улицам среди завораживающих разноцветных огней. Таинственно-гипнотическая симфония света — вот как бы я назвала эту прогулку, и если бы ещё убрать водителя и гида — стало бы вообще чудесно. Стекло с моей стороны было опущено, и тёплая летняя ночь струилась внутрь, гладя мне лицо и расставляя в моей душе всё по-новому. — Ну что, накатались? Это Елену в белом кружевном топике и белых облегающих джинсах было впору назвать яблонькой, а не меня... Она по-прежнему сияла голубым огнём глаз, но я знала: как бы ярко и пленительно этот огонь ни горел, он не свернёт Александру с нашего совместного пути. Большой торт и букет роз мы подарили Елене вместе. — Я ещё раз повторю: ты Человек с большой буквы, — сказала Александра, целуя её в щёку. — Спасибо тебе. Елена смущённо опустила ресницы, а когда вскинула их снова, в синеве её глаз таилась грусть. Впрочем, она тут же сморгнула её и деловито захлопотала, заваривая чай. Александра резала торт, а я сидела, как барыня, ничего не делая — даже неловко стало. — Я вам постелю на том же диване, — сказала Елена. О да... Этому дивану я, наверно, по гроб жизни буду благодарна: именно на нём в мой мозг ворвался написанный в рекордные сроки роман «У сумрака зелёные глаза». После возвращения домой мне предстояло в течение трёх дней вычитать его, добавить общее вступление и план перед основным текстом каждой главы — что-то вроде тех ключевых фраз, которые можно увидеть в начале этой. Поэтому датой окончания было суждено стать не тринадцатому, а двадцать шестому июня — дню, когда фактически завершилась работа над текстом. Но, строго подсчитывая, написан он был за двадцать один день, плюс три на окончательную шлифовку — итого двадцать четыре. На два дня меньше, чем у Достоевского. Также мне предстояло заново отредактировать «Слепые души», кое-что переписать там и дополнить текст тридцатой главой. Честно говоря, я давно хотела это сделать, но, что называется, руки не доходили, да и попросту страшно было притронуться к этой вещи... Однако именно в роковом месяце августе я снова погружусь в этот непростой и много значащий для меня текст и сделаю вторую редакцию. А ещё в том же августе я начну работать над вещью, которая сейчас у уважаемого читателя перед глазами — «Ты». Начнётся она с отдельного рассказика «Безумное лето» и разрастётся до целого романа, в котором этому рассказу после некоторых сомнений, раздумий и перестановок суждено будет стать восемнадцатой главой. Надо сказать, некоторые участники событий, став героями романа, получат другие имена — по личным причинам. По тем же причинам не будут называться фамилии. Но всё это — позже, а пока я лежала в сумраке и тишине на знакомом диване. Закрывая глаза, я снова видела завораживающий поток городских огней, а рядом слышалось дыхание моего земного ангела — уже почти уснувшего. — Саш... — Мм? — Давай, как приедем домой, на озеро махнём? Только не в это воскресенье, конечно, а через недельку. — Оштрафуют ещё... Нельзя сейчас. Лесные пожары... — Мы с Яной ездили — и ничего. Тогда тоже жара была... — Поживём — увидим. Тебе ещё поправиться до конца надо... Ладно, яблонька моя, спи. — Саш... — М? — Ты знаешь, кто мой самый родной человек? — Кто? — ТЫ. 10 августа — 10 ноября 2012 г.