Savior

Когда утро застает тебя в больничной койке, с непослушными конечностями, руки затекли от того, что ты всю ночь их подкладывал под жесткую казенную подушку, зубы уже сводит от приторного кофе… К чему это я? Ах, да, такое утро по определению не может быть добрым. - Доброе утро, Мирон Янович! – В палату ворвался чей-то резкий голос, наполнив ее звоном и выдернув меня из тягостной полудремы. - Еще нет и половины шестого, в чем дело? – Я надвинул на голову подушку, пряча глаза от яркого электрического света. - Уже начало восьмого! У вас, наверное, часы встали. – Маша, а это была именно она, бескомпромиссно отобрала мою подушку и уставилась на мое помятое лицо. - Доброе утро, Мирон Янович. У меня есть для вас небольшой сюрприз. И если вы будете хорошим мальчиком – встанете, почистите зубы, сделаете гимнастику и позавтракаете, я отдам вам его как можно скорее, а не в установленное для этого время. Я, наконец, разлепил глаза и первым делом посмотрел на часы. Действительно, встали. Маша сияла, словно новенькая монетка. Ее светлые волосы были собраны в свободный узел, скрепленный чудной заколкой с красными камушками. Привычный белый халат девушка заменила нежно - розовой униформой санитара, матово оттеняющей ее бледную кожу. Она смотрела на меня своими теплыми карими глазами, а я понимал, что ужасно хочу шоколада, цвета ее радужки. - А что за сюрприз? – Моему голосу мог бы позавидовать самый пропитой бомж в Петербурге. Я поспешно прокашлялся, достал бутылку минералки из-под подушки и отпил немного. - Это же сюрприз. – Недоумевая на тему моей глупости, отрезала Маша. – Я буду ждать вас в столовой. Завтрак через сорок минут. – Ее чуть припухлые губы расплылись в улыбке. – С Днем Всех Святых вас. – Она выложила на прикроватный столик плитку молочного шоколада и молча ушла. День Всех Святых? Что за дурацкий праздник она выдумала? Я разорвал блестящую фольгу и полной грудью вздохнул сладкий запах плитки. С закрытыми глазами откусил, сколько мог, и, с трудом прожевывая куски шоколада, старался насладиться его незабываемым вкусом, не думая ни о чем.

***

Завтрак проходил спокойно. К моему удивлению столовую украшали бумажные ангелочки, играющие на различных музыкальных инструментах. Фигурки, подвешенные за цветные ленточки, слегка раскачивались, создавая своим шелестом ощущение тихого шепота. На каждой было что-то написано, но я не мог разобрать, что именно. - Их сделали дети. – Чей-то голос отвлек меня от тщетных попыток прочитать расплывчатые кривые буквы. – Там написаны пожелания для работников больницы и их самих. В конце дня мы их снимем и отдадим адресатам. На моих глазах Паша, напарник Марии, улыбнулся нам и подвесил на потолок еще одного бумажного человечка с крылышками. - Хотите сделать своего ангелочка? – Маша, а это была именно она, придвинула ко мне спелое яблоко и, не зная, чем занять освободившиеся руки, скрестила их на груди. - Глупая традиция. – Хмыкнул я. – Первый раз о такой слышу. - Разумеется, я сама ее сегодня придумала. – Звонко рассмеялась моя собеседница. – Практикуюсь в направлении энергии в нужное русло. Под потолком болталось порядка пятидесяти самодельных игрушек, а на столе валялись смятые обрезки цветной бумаги и покусанные карандаши. - Нет, это, пожалуй, не для меня. – Я положил ладони на колеса, готовясь уехать, но почему-то никак не мог решиться. Ну же, Мирон, такой простой жест. Я не мог, потому что ждал, что Маша еще что-то скажет. В голове теснилось множество мыслей о вариантах продления диалога, хотелось говорить и говорить с ней, чтобы вновь не ехать в пустую палату, не смотреть в опостылевший зуда между лопатками белый потолок. Сейчас, когда появилось много времени для творчества, я впервые не хотел ничего делать. Раньше идеи распирали меня изнутри словно огромный воздушный шар, который грозил лопнуть и разорвать меня к чертям, если я буду бездействовать. Прошло уже много времени с момента моего попадания в это чистилище, а блокнот, который принесли ребята, до сих пор пустовал. Целыми днями я лежал, слушал музыку, чаще просто бит и смотрел в потолок. Я не хотел вернуть Крис, не хотел писать новых песен, не хотел возвращать ногам чувствительность, я не хотел жить, не хотел и умирать. Разумная часть моего сознания изо всех сил била в пожарный колокол о том, что ситуацию нужно исправлять. Я же сам не хотел НИ-ЧЕ-ГО. Состояние, способное свести с ума. Апатия. Безразличие. Индифферентность. - А что для вас? - Что? – Я не понял смысл вопроса. - Вы сказали, что вырезать ангелочков – не для вас. А что для вас, Мирон Янович? Глаза Маши, цвета корицы и пожухлых листьев буравили меня, ища слабые точки. Много ли она успела прочитать по моему лицу? - Вырезать чертей? – Я горько усмехнулся. - В таком случае, принесу вам в палату красный маркер. – Девушка тепло улыбнулась и поднялась со своего места. - Уже уходите? – Я смотрел на нее снизу вверх. Впервые за все время пребывания в больнице я ощутил свою неполноценность. Беспомощность – да, тысячу раз ранее, но неполноценность впервые. Может, она старается сохранить дистанцию из-за того, что я инвалид и останусь таким до конца жизни? Кому нужен жалкий колясник? К горлу подкатил непрошенный ком. - Работы очень много… - Развела руками девушка. - Что на сегодня запланировано? – Я старался сделать голос как можно более безразличным, но, признаюсь, выходило паршиво. Зачем я цепляюсь за остатки хорошего отношения незнакомой девушки? Хочу доказать сам себе, что еще на что-то гожусь? - Две операции и дежурство на Скорой. – Лицо Маши потускнело к концу тирады. - Зайдете вечером? – Черт тебя дери, Мирон, остановись, ты жалок! - Не могу обещать. – Маша снова присела на стул и положила свою ладошку на мою кисть. В глаза бросилась разница в размерах наших рук. Как она вообще что-то тяжелее мобильника умудряется в них таскать? – Вы ведь не обидитесь? Сегодня очень напряженный день. – Она смотрела на меня, глаза в глаза, лишая возможности солгать или что-то скрыть. Два влажных озера цвета жженого сахара порабощали волю. - Обижусь. Но, возможно, буду в более благоприятном настроении, если на утренний обход вы принесете мне пачку сигарет. – Я отвел взгляд, боясь сболтнуть еще чего лишнего. Маша звонко рассмеялась и разъединила наши руки. Маленькому участку кожи, где только что была ее ладонь, стало холодно и неприятно. - Вы такой самонадеянный, Мирон Янович. Мне пора. Берегите себя. – Она еще раз улыбнулась и вышла из столовой. Пару минут я просидел, не думая, в прочем, ни о чем, потирая место соприкосновения наших рук подушечками пальцев.

***

Вернувшись в свою личную одиночку, я сразу понял, что здесь кто-то был. Пахло чужими женскими духами, кровать была заправлена, и на ней лежал большой кофр с какой-то бумажкой, пришпиленной булавкой. Я подъехал ближе и оторвал бледно розовый линованный листок, вырезанный в форме ангела. «Одного ангелочка пришлось снять чуть раньше положенного. С Днем Всех Святых, Мирон Янович». Я провел пальцами по каллиграфическим буквам, представляя, как Маша наскоро писала их. Я бережно сложил листок и спрятал его в нагрудный карман. Кофр скрывал внутри себя прекрасную гитару из красного дерева и еще одну записку. На ней я узнал размашистый почерк Вани. «Подарок от Порчи». Я достал инструмент и легко провел по струнам, вызвав мелодичный перезвон. Пальцы сами вспомнили несколько аккордов и переборов к ним, в голове впервые за долгое время закрутились шестеренки. Я потянулся за блокнотом.