Луна и солнце

      У таких людей, как она, всегда золотые волосы, голубые, как небо, глаза, а улыбки такие же яркие, как солнце – кажется, что если не отведёшь взгляд в нужную секунду, то ослепнешь. А ещё весёлость в их взгляде всегда перемешивается с капелькой грусти, спрятанной глубоко на дне синего океана. А грусть столь неуловимая, что без должной сноровки её за ярким светом безграничного счастья и не увидишь.       Такие люди, как он, – люди-загадки: в их безразличном взгляде тёмно-серых глаз прячется что-то потустороннее и неясное, как свет полной луны за облаками. А когда свет этот становится понятным – в их глазах зажигается ночное небо со всеми его яркими звёздами, и ты уверен, что красивее этих глаз нет ничего в мире.       Он думает, что Джессика – подсолнух – зацветает летом, светится изнутри, напоенная солнечным светом, и пахнет едва уловимо – ароматом горьковатого мёда. Наверное, – сколько же было у него этих «наверное»? – иногда она пахнет персиками. Он не знал, почему – это просто «почему-то». А в её глазах – синее небо, такое бескрайнее и такое близко-далёкое, что становится больно глазам. Джессика врывается в жизнь с первыми лучами солнца, с первыми по-настоящему летними ветрами.       А ей кажется, что Канон – камелия, которая теряется на фоне всех остальных цветов, потому что не имеет запаха. Но стоит лишь обратить внимание на него – и видишь, как же он красив. И обязательно – да, совершенно точно – ты сможешь почувствовать его запах, если постараешься. Канона трудно поймать: он как кошка – тенью проходит в твой мир, когда ему хочется, и так же тихо оттуда уходит, если ты позволишь, – и при этом никогда не приходит по приглашению. У него внимательные ясные глаза, которые порой замирают – всего на секундочку – и подёргиваются лёгкой дымкой каких-то посторонних и известных только ему самому мыслей.       У Джессики множество догадок: «как», «зачем», «почему» – на многие из них или нет ответа, или разгадка настолько расплывчата, что приводит в ещё большее недоумение – а ещё есть одно-единственное «точно»: она точно знает, что настанет когда-нибудь тот день, это неуловимое «когда-то», когда все вопросы просто исчезнут сами собой – как лёд под лучами весеннего солнца.       Может быть, у Канона на душе вечный октябрь – в дождливые дни у него особенно красивые глаза. Джессика слышала, что где-то далеко, гораздо севернее, в октябре с деревьев опадают листья, и тогда природа загорается огненными цветами – красные, жёлтые, коричневые и оранжевые листья – может, там остаются и проблески летней зелени, а может это всё похоже на палитру художника, где всё смешано в цветастой круговерти. По крайней мере, она точно знает, что у Канона душа такая же яркая и разноцветная, как та самая северная осень – даже несмотря на вечные дожди и серое небо.       У Канона постоянно расплывчатые фразы: десятки «наверное», сотни «может быть» и тысячи «когда-то». Он и сам порой не знает, привлечь ли, оттолкнуть ли он этим хочет. И, как и у любого человека, есть вопрос – всего один – «почему». Почему она так стремится к нему, почему так желает быть рядом, почему она так светится – и уже получается, что этих «почему» на самом деле десятки, сотни тысяч.       Зато он знает: у Джессики лицо весны, лицо лета, но не жары – её дыхание отдаёт душистыми травами и запахом свежих персиков. Знойная жара давит на тебя, заставляет обливаться потом и задыхаться от духоты, а она же больше похожа на прохладный морской ветер – смесь воды, соли и крика чаек. И порой ему даже становится интересно – почему её глаза такие синие, если даже океан на самом деле свинцово-серый? И почему же ему, Канону, кажется, что в них неуловимо проглядывает какая-то знакомая грусть?       Незаметно эти «почему» в который раз забивают ему голову, и Канон больше ни о чём не может думать – приходится прогонять её образ из головы, но она, как насмешка, как призрак – неуловимый солнечный зайчик, – она снова появляется перед ним уже наяву, такая же яркая и солнечная, как и всегда. Может быть, поэтому он порой отвечал ей так грубо – от неожиданности?       Джессика – это, безусловно, солнце: она освещает всё, до чего могут дотянуться её лучи, и – совсем немножко – эти лучики дотягиваются до Канона. Каждый день всё ближе и ближе они подбираются к нему, и с каждым днём он всё меньше их боится – в конце концов, ему становится так тепло и светло, что он сам потихоньку начинает тянуться к этому нежному свету.       А Канон – наверное, луна: её серебристый свет легко обволакивает и затягивает тебя в сонную негу. Порой спать не хочется, – несомненно, луна сама этого захотела! – и тогда тебе кажется, что весь мир вокруг внезапно поменялся, наполнился тем неуловимым ощущением, которого не бывает при свете солнца. Ночью обычные вещи меняют свои привычные очертания и становятся менее понятными, загадочными – но почему-то так становятся ещё красивее и очаровательнее. Странно.       Но разве Солнце и Луна могут сосуществовать рядом – так близко, что касаются друг друга? Разве не в вечной борьбе сосуществуют мир дневного света и мир глубокой звёздной ночи?       «В каком-то из миров это всё-таки возможно, – после долгого отрицания, с лёгкой улыбкой на губах, думает он, – наверное», – и это «наверное» с привкусом «точно».       «Они не могут друг без друга, – думает она, а в её глазах то самое прекрасное решительное выражение, – это точно», – и в это «точно» незаметно подмешалось «наверное».       И тогда настаёт это прежде далёкое «когда-то» – когда слова «я люблю тебя» не кажутся такими уж странными пришельцами из другой вселенной…