***
Упс... Ваза, которую я нечаянно задеваю, играя с Люси в прятки, с громким, не щадящим мои нервы треском падает на пол и разлетается по нему крупными осколками. Я замираю в неестественной позе с протянутыми над вазой руками — последствия моей попытки поймать задетый предмет,— которая, брякнувшись об еле заметный контур моих рук, всё-таки падает на пол. — Люси, твой Страх опять бушует? — доносится из кабинета уставший голос её папы. Я хмурюсь, злясь на себя, а после изображаю физиономию, которая не может принадлежать разрушителю всея. Здесь ведь совсем нет моей вины! Я существую уже десять лет и только две недели назад научился прикасаться к предметам. Причём я это понял, когда внушительно шмякнулся об стену — не самое приятное воспоминание. Но, так или иначе, мне приходиться свыкаться с жизнью почти что человека: теперь я могу прикасаться к предметам, даже поднимать их, если сильно постараюсь. Конечно, из-за этого в доме царит хаос. Некоторое время Люси прикрывала меня, но когда перед носом Джудо я опрокинул чашку с кофе прямо из его рук, он красноречиво выразил своё недовольство, отчётливо дав мне и Люси понять, что я ненормальный Страх. — Нет, это я, — Люси вылезает из шкафа, громко хлопая дверцей, и скрещивает руки на груди, с укором заглядывая мне в глаза. — Прости, — шепчу и невольно вздрагиваю под этим карим взглядом. Остаётся только, кряхтя и тужась, попытаться собрать осколки, которые обязательно будут предательски проходить сквозь мои пальцы. Последний раз жалостливо смотрю на неё и замечаю, что она слегка улыбается. Тепло так, по-доброму. Так только Люси умеет. — Я помогу, — она присаживается рядом на корточки и задумчиво вглядывается в мои руки. — Папа говорит, что его Страх в течение многих лет ни разу ничего не коснулся. Я пожимаю плечами и делаю вид, будто сейчас самое важное на свете — это разбитая ваза или вон та крепкая стена, которая с недавнего времени записалась в список моих врагов. — Он говорит, чтобы я меньше общалась с тобой, — продолжает она, поджимая губы. — Я не хочу. Ты мой единственный друг. — Люси... — тихо произношу я и слабо улыбаюсь. — Я не исчезну. Обещаю. И странное, совсем неизвестное мне чувство начинает рвано сжимать внутри, пульсировать и неприятно колоть. Ведь я не смогу исполнить своё обещание: в нём слишком много лжи. Она сочится из каждого слова, впитываясь в доверие и разъедая его изнутри. Невыносимо. Вдруг Люси дёргается и смотрит на свои ладошки. Я вижу, как на пол капает кровь, а после — как руки Люси начинают дрожать. Неужели я — Страх крови? — Посмотри на меня, — я беру её щёки в свои ладони, — всё хорошо. Ты мне веришь? Она незамедлительно кивает, вытирая слёзы рукавом голубой пижамы. И мне становится по-настоящему больно. Отвечаю ей улыбкой, пытаясь удержать себя от слова «прости», аккуратно приподнимаю за другую руку и веду в ванную. Обрабатываю порез и наклеиваю смешной пластырь с утками, оставляя на ладони лёгкий поцелуй. Её мама часто делала так, когда Люси, совсем малышкой, училась ходить. И почему-то я верю в то, что от поцелуя всё заживёт быстрее и боль пройдёт. Действительно верю. А Люси лишь смешно краснеет и отводит взгляд. Закрываю глаза. Я хочу остаться здесь, рядом с ней. Хочу продолжить наблюдать, как она становится взрослее. Хочу застать в будущем, как она, наконец, станет счастливой. Хочу видеть её улыбку. Только её. Всегда. Чувствую на щеке краткое нежное прикосновение и открываю один глаз. Люси всё так же стоит напротив меня и прикрывает розовые щёки руками. — Спасибо.***
— Опаздываю! Сегодня ведь поездка! И Люси, привычно пыхтя и спотыкаясь, на ходу обувает кроссовки. Прошло уже шесть лет, а она до сих пор совсем не изменилась. Всё такая же рассеянная, забавная и любящая хорошо поспать. Люси есть Люси. Я лишь по-доброму смеюсь с неё и, дразня игрой «тепло-холодно», подсказываю, где прячется заранее подготовленный портфель. — А покушать? — спрашивает Джудо из кухни, с улыбкой наблюдая за девушкой, которая усердно бегает из-за меня по гостиной. Она останавливается, спешно завязывает в боковой хвостик растрёпанные волосы и, благодарно кивая, ловит кинутую ей шоколадную булочку. — Сдаюсь! — я поднимаю руки кверху в примирительном жесте, когда Люси очень обозлённо начинает сверлить меня взглядом. Приходится рассказать ей, куда я засунул портфель, а после смириться с тем, что она обязательно даст мне оплеуху. Сильную такую. От всей души. Но этого того стоило! Она накидывает портфель и... — Лю-ю-юси, — протягиваю я и, блаженно улыбаясь, чувствую, что этот день уже удался, — у тебя майка такая милая. Одолжишь? Её растерянный взгляд падает на верх от пижамы с белыми медведями, а после, слегка покрасневшая, она бежит в комнату. Смешная. Постоянно даёт мне причины пошутить над ней и в ответ совсем не злится. Ну, если не считать многочисленные тумаки и обзывательства в мой адрес. Божий одуванчик, не меньше. — Где же она? — с возмущением спрашиваю себя и скрещиваю руки на груди, уже придумывая план наказания. Вдруг из дверного проёма выглядывает Джудо и обеспокоено осматривает помещение, на долю секунды задерживаясь на мне. — Я точно слышал... — Я побежала! Девушка с грохотом спускается с лестницы и выбегает из дома, потащив меня, ничего не понимающего, за руку. Неужели он услышал?***
Ух, я, кажется, даже умудрился устать. Никогда бы не подумал, что поход в лес с одноклассниками Люси, которые, между прочим, не видят меня, будет такой весёлый! Мы, вернее они, долго пытались поставить палатки, которые никак не хотели поддаваться натиску неуклюжих парней. Я лишь громко поддерживал их, надеясь, что хоть одна умная мысль будет услышана, и смеялся с серьёзных до невозможности лиц. Ну и, конечно же, когда девушки сделали всё за парней, те свято уверяли, что это палатки неправильные и кривые, а не они. После я не мог сдержать смех, наблюдая, как несколько ребят пугали остальных, панически крича, что там, где-то в кустах, хищный зверь рычал на них. Я даже подыграл им, шурша ветками того самого заветного куста, из-за чего они сами не на шутку перепугались. Когда наступила ночь, все собрались у костра, и в бой пошли — как по закону жанра — страшные истории и горячие зефирки. Жаль, что Страхи никогда не кушают: выглядит так аппетитно — я бы всё съел! — Точно не хочешь? — спрашивает Люси шёпотом и протягивает мне лакомство. — Хочу, — облизнувшись, киваю я, — но не могу. Ты же знаешь. — Попробовать всё же можно, — пожимает плечами она и дразнит меня, показывая огромное наслаждение на своём лице от вкушения этого запретного мне плода. Я мужаюсь, проворачивая в голове логические цепочки, что может произойти, если я всё же решусь. — Люси, — к нам подходит один из её одноклассников, — Мира с Джувией зовут тебя. Они на том месте, где мы заметили зайчат. Помнишь? — Конечно. Спасибо, — она приподнимается и отряхивается. — Стой, стой! – я становлюсь перед ней. — Всё-таки на всякий случай возьми одну зефирку... или две. Люси лукаво улыбается и достает из портфеля целый пакет этого мягкого на вид белого блаженства. Мне остаётся лишь взять его и собраться с мыслями. Всё когда-то бывает впервые, так ведь? Неуверенно открываю, громко шурша, беру одну штучку, закрываю глаза и... — Пойдём, — она берёт меня за кисть руки, в которой я держу сладость, и ведёт за собой. — Знаешь, мне кажется, что тебе нужно придумать имя. — Я твой Страх. Даже в темноте под не пропускающей звёздный свет листвой я замечаю в карих глазах знакомый мне укор и лёгкую обиду. Она хмурит светлые брови. — В первую очередь, ты мой друг. У любого друга должно быть имя. Настоящее имя. Понимаешь? Она забирает у меня зефир и съедает его, словно наказывая меня. А я ничего не успеваю предпринять, только сжать в другой руке пакет сильнее и постараться уберечь его от этого прожорливого существа. — Подожди... Люси оглядывается: сзади лишь несменяемый ландшафт, который состоит из тёмной кроны деревьев и выныривающих из земли ветхих корней. Она вновь осматривается и делает несколько шагов вперёд, прежде чем я начинаю чувствовать её страх — себя. Рвано дышит и, совсем не обращая на меня внимания, сворачивает куда-то в сторону, чуть ли не теряясь из виду. — Люси? Меня не забудь, — с обидой замечаю я, догоняя её. — Мы должны были уже прийти. Мы тут были? Она опять мечется. — Я не знаю. Мы ходим ещё несколько минут, а после Люси присаживается у дерева и опускает голову на колени. Молчит. Я сажусь рядом. Внутри всё дрожит в истощающем мысли ознобе. Я не готов исчезать. Не хочу без неё, не могу без неё. Не обязан, так ведь? Вру. Чёрт. Улыбаюсь своей ноющей тоске прямо в лицо, давлюсь резкой неприязнью к внутреннему противоречию и, вспоминая, что не люблю, когда Люси плохо, подвигаюсь ближе к ней. Она лишь вздрагивает. — Люси, — я люблю её имя, — выше нос. Я ведь рядом. Она шмыгает и прижимается ко мне, а я, поднимая голову наверх, замечаю словно оторванные частички бездонного неба, которые искристо светят миллионами ярких звёзд, согревая изнутри какую-то маленькую, совсем продрогшую надежду. Лишь бы я оказался не прав. Я другой Страх. Не сейчас. Растрёпываю её волосы и, получив лёгкий сердитый взгляд, улыбаюсь. — Держи, — протягиваю ей пакет с зефирками, — нас точно скоро найдут, а пока накушаемся. Не зря же время терять. — Нацу. — А? Она подаётся ко мне и обнимает — уютно так, по-родному. И мир вокруг точно замирает: все звуки теряются в быстром биении моего несуществующего сердца, а свет ото всех небесных звёзд меркнет, оставляя неугасающей лишь одну — мою собственную звезду, мою Люси. — Ты Нацу. Такой же тёплый, — шепчет еле слышно, — такой же любимый. — Лю... — Эй! К нам приближаются её запыхавшиеся одноклассники с встревоженными лицами. — Только ты так могла, — парень — почему-то с самого начала раздражавший меня — подаёт ей руку. — Прости, Грей, — Люси лишь виновато улыбается, принимая чужую помощь. А я стою, не прекращая ощущать себя: не исчезая.***
Переворачиваюсь на другой бок и ёрзаю, пытаясь умаститься. Этот её диван — если «это» можно так назвать — точно создан не для отдыха. Я почти уверен, что в древние времена его использовали в качестве пыток. Хмыкаю и как можно тише раздражённо прыгаю на нём, лелея надежду, что это сделает его мягче. Страхи не умеют спать, но это ведь не означает, что у нас нет желания спокойно полежать, правильно? Глубоко вдыхаю и бухаюсь головой на подушку, уже жалея, что не сделал это аккуратно и бережно: мой затылок не оценил. Смотрю в сторону спящей девушки и мягкой манящей кровати. И почему только Люси не разрешает мне лежать с ней? Мне ведь всё равно, что она студентка. Да будь даже взрослой женщиной: меня волнует не она, а матрас её кровати. Вновь пытаюсь улечься. А Люси ещё ругает меня, что я частенько залезаю к ней. Не только ругает, но и бьёт. Обычно, вместо доброго утра меня будит боль в пятой точке от очередного знакомства с поверхностью пола. Хмурюсь и мотаю головой. Даже не знаю, что важнее: моя бедная покалеченная задница или всё тело, что ноет и тянется к чему-то более человечному и удобному. Шикарная идея буквально принуждает меня тихонько встать и пойти к Люси: я ведь могу с рассветом лечь обратно на диван пыток. И никто ничего не узнает. Я тих и бесшумен. Настолько, что чудом не упавший только что стул чуть ли не подтвердил это. Ложусь рядом и не могу успокоиться, пока не укрою Люси её любимым пушистым одеялом. Видимо, ей снится что-то захватывающее. Мои уголки губ приподнимаются, и я задумчиво вглядываюсь в её равномерно вздымающуюся спину. Интересно, сон — это приятно? Иногда Люси просыпается и мечтательно улыбается, иногда — грустит. Бывает, очень бушует и бьёт меня ногами. Даже во сне. Будто в действительности мне этого не хватает. Мысли о ней убаюкивают — перед глазами родной образ, светлый и приятный. Я готов забыться навсегда, лишь бы видеть её не переставая, лишь бы она — всегда улыбающаяся Люси — была со мной. Я, точно последний мечтатель и сказочник, вижу себя человеком рядом с ней. Да, таким же обычным человеком, как все вокруг меня, как ты, она, её друзья, родители и знакомые. И будь я им, было бы всё по-другому? Было бы в нашей короткой истории место для счастливого конца? Или мы в любой реальности обречены?.. Вдруг слышу всхлип. Он будто будит меня от незнакомого раньше сна, и тот исчезает, словно и не было. Непонимающе приподнимаюсь, заглядывая в её лицо, и в лёгком полумраке могу разобрать дрожащие губы и слёзы на бледных щеках. Наверное, это кошмар. Люси рассказывала мне про них. Они пугают её. Подвигаюсь немного ближе к ней и обнимаю так нежно и бережно, как только могу. Нечего бояться. — Я тут, — одними губами. Люси лишь сжимает в своей маленькой ладошке мои пальцы и утихает. Я прикасаюсь к её плечу щекой, не смея отторгать желание почувствовать её тепло. Хочу быть к ней ближе, но не могу. Мне нельзя. Я — Страх. И чем ближе я буду к ней, тем больнее — с кожей — нас будут отдирать друг от друга. Я бы проклял этот мир, правда, но он мне подарил её — не имею права. И что-то в моей неправильной душе заставляет меня прижать её к себе, крепче обнять, незаметно поцеловать — она не узнает. Улыбаюсь этим мгновениям счастья: только сейчас... — Люблю. Спи. — Я люблю тебя. Не просыпайся. — Ты нужна мне. Тише. — Лю-си. Вдыхаю запах её волос и, прикрывая глаза, понимаю, что я не перестану её обнимать, пока она не проснётся. Не сегодня. Пусть бьёт меня и обзывает, я останусь с ней. Ведь кто будет охранять её сон?.. — Нацу? Вздрагиваю. Она поворачивается ко мне лицом и прижимает мою руку к себе, к доброму сердцу. Жмётся к ней как ребёнок к любимой игрушке. И, кажется, ищет во мне то, чего нет. То, что скоро бесследно пропадёт. Навсегда. — Не исчезай. Я прошу тебя, не исчезай. Нацу, мне страшно. Жутко, жутко страшно. Я притягиваю её к себе и обнимаю. Глажу по светлым волосам, целую, пытаясь успокоить. Нет, не её. Себя. В ушах — рвущий звон медных нитей, в душе — могилы павших надежд и мечтаний. И на протяжении скольких лет я молил того, кто меня создал? Молил ночами — не прекращая, не уставая, молил и пытался увидеть в небе хоть что-то, хоть какой-то знак. Все говорят, что это самое небо не имеет конца и начала. Но каждую ночь я видел его грани — такие ломанные и острые. Добиваясь ответа, порезался. И теперь понимаю: это он и был. — Люси, пожалуйста, пусть этот страх будет у тебя всю жизнь. Я не избавлю тебя от него. Никогда. Разреши мне остаться. Она утыкается носом мне в грудь и всхлипывает, произнося короткое «да».***
Тем же утром я исчез — только для неё. Стал тем, кем был с её рождения; тем, кого никто не видел и не слышал; тем несуществующим безымянным Страхом, который потерялся в днях и годах, забыл, что значит верить, и ждал — безнадёжно, до мерзкого треска в рёбрах, до полного уничтожения. До конца. — Люси! Я кричал, зная, что она не услышит. Это было так же бессмысленно и глупо, как непоколебимо верить, как просить вырезанными навечно в сердце словами, чтобы я стал настоящим. Кричал до того момента, пока не смог издавать какие-либо звуки, пока мои крики не стали хрипом, а после и вовсе ничем. Закрывал уши, чтобы не слышать, как она звала меня тогда, не прекращая повторять придуманное ею же имя. — Нацу, — слышал я голос на грани истерики — неизвестный мне, молящий, — Нацу, Нацу!.. А я был рядом. Стоял напротив, смотрел в некогда улыбающееся мне лицо и не мог поверить в то, что теперь я для неё никто — полностью несуществующий, навсегда исчезнувший. Она плакала, захлёбываясь слезами, тянула до треска швов любимую футболку и молила-проклинала меня, всё вокруг. И я не мог успокоить её. Мои руки знакомо проходили сквозь, успокаивающие слова терялись в этой реальности, а я продолжал нелепо пытаться и надеяться. Продолжал и продолжал, пока Люси не затихла в беззвучных рыданиях, в полной тишине и неслышимых всхлипах, пока не произнесла два проклятых мною слова, причинивших невыносимую боль: — Ты обещал. Я лгал с самого начала. Лгал всем: себе и ей. Лгал так правдоподобно, что сам начал верить. И просил, глупо мечтая, чтобы это стало настоящей правдой. Теперь я наказан. Или же получил то, что и хотел? Ведь я рядом. И буду рядом всегда, просто она не видит. Не видит, что с каждым днём попытки разбить эту грань между нашими реальностями уменьшаются, что я постепенно перестаю с ней разговаривать, перестаю к ней прикасаться и смотреть на неё — не могу. Время всё шло, и моя весёлая Люси по мелким частям возвращалась: первые неуверенные улыбки стали частыми и тёплыми, тихий смех — приятным, заливистым. Как когда-то со мной, как когда-то мне. А я... я был рад. И, кажется, почти улыбнулся тому, что она забывает меня. Сегодня её День Рождения — она не празднует. Сидит целый день одна в комнате под звук вибрирующего телефона и смотрит в потолок. За окном уже темнеет, а Люси даже внимания не обращает. Если бы я был прежним Нацу, то обязательно наругал бы её. Сказал бы ей, что она странная, и пинком отправил покупать торт и встречаться с друзьями. Обязательно. Она садится, а я глубоко вдыхаю. Сколько дней прошло с того момента, когда я последний раз пытался с ней заговорить? — Лю... — Семнадцать лет назад. Мы познакомились семнадцать лет назад, когда мне исполнялось шесть. В этот день. Ты помнишь, Нацу? Я чувствую, как когда-то остывшее сердце начинает стучать. Оно большое и горячее — живое. Наполняющее холодное тело некогда постоянно пылающим огнём. — Я сказала тогда, что ты не страшный. Ты помнишь? — она улыбается, прикрывая глаза. — Помню. — Помнишь, как ты рушил весь дом? Папа тогда был очень зол на тебя, — смеётся. — Помню. — А как ты любил зефир после того похода в лес? Как выпрашивал меня покупать его и съедал несколько пачек за раз? — Я помню, Люси. Я помню всё. — Нацу, я скучаю. И знаешь, ждать тебя — это как ждать дождь в засуху. Бесполезно и печально. Я подхожу ближе, вслушиваясь в затянувшуюся тишину. — Прошу, говори со мной. Не молчи. Люси, не молчи... — Но я буду ждать. Ты ведь обещал, и я верю. Слышишь, Нацу? Я верю тебе. А внутри счастье. Крохотное такое, похожее на одуванчик. Совсем знакомое, заставляющее глупо улыбаться девушке напротив меня, подойти к ней ближе и обнять. Прижать мою Люси к груди, зарыться носом в светлые волосы и понять, что чувствую её, что тепло это реально и ощутимо — не собственная выдумка, не личный обман. И лишь женские руки на моей спине заставляют меня точно поверить. Поверить в слёзы счастья и секунды неверия. — Я люблю тебя. Поверить в наше маленькое чудо.