until we go down

Приводит её туда, чтобы наконец избавиться от надоедливого доктора Квинзель, который лезет не в своё дело, думая, что она нужна ему. Но ему не нужен никто. Избавиться от неё. Раз и навсегда. — Там, — говорит он, прерывая её мысли, но ей было всё равно. — Я появился на свет там, внизу. В цистернах. Она смотрит в одну, водоворот химикатов гипнотизирует. Огромный чан с кипящим ядом, который сожжёт её кожу, выедет глаза, обесцветит волосы, что после смерти нельзя будет узнать, она это или некая другая женщина, уподобившаяся Джокеру. Которая хотела стать как он. Такой же как он, завоевать его сердце, его душу. Она смотрит вниз, переводя взгляд с одной цистерны на другую, было страшно, должно быть страшно. Она не чувствовала ничего, кроме огромной любви к этому человеку, который сейчас толкает её на совершение шага ближе к смерти. Прыгнет — умрёт, а не прыгнет — он в ней разочаруется. Бросит, потому что поймёт, что она трусиха, что она не достойна его. Доктор снова смотрит вниз. Его колыбель. Его мать. Харлин отчаянно желает того же. Он сжимает её плечи, а его взгляд проникает прямо в душу, глаза цвета химикатов. Такие красивые и завораживающие. — Ты умрешь за меня? — спрашивает он. Харлин уверенно кивает, даже не думая. — Да. — Нет. Слишком просто, — он наклоняется ближе, его взгляд поглощает её. — Будешь ли ты… Будешь ли ты жить для меня? — та самая улыбка пугает её до смерти. В нём сила, от которой она не может оторваться и жаждет, чтобы эта сила её опустошила. Когда она только впервые зашла в его кабинет, увидела его, скованного смирительной рубашкой, и только волосы, ах эти волосы, ядовито-зелёные и пугающие, притягивали взгляд. Но не так, как это делали глаза. Сумасшедший огонёк пылал в темноте, маяком подзывая к себе робкого доктора. И она, как кролик идёт в пасть удаву, так же подошла к Джокеру, пытаясь скрыть свой страх. — Эм... Меня зовут Харлин. Харлин Квинзель, — она садится напротив него. — Какое прекрасное имя! Твои друзья называют тебя Харли? — он улыбается, такой хищной, но в то же время прекрасной улыбкой, что сердце Харлин замирает. — Ох... У меня не много друзей, — она опускает глаза, чтобы не встречаться с гипнотизирующим взором психа… Психа?.. — Ну, Харли... У тебя только что он появился, — он наклоняется к ней ближе, выворачивая голову, точь-в-точь удав. А она его кролик. Но он её не отпускает. Не сейчас. Пока что нет — Будешь ли ты со мной и только со мной? — она решительно кивает. «Конечно. Никогда не будет никого другого», — она слышит свои мысли, но не произносит ничего вслух, думает, что Джокер и так это знает. — Свяжешь ли ты свою душу с моей… в ненависти? «Если не ты, то кто? Свяжи меня. Свяжи так, как хочешь», — понимает, что сейчас выглядит, как наивная влюбленная дурочка, но… Пусть будет так. Она не хочет никого, кроме него. Никто не сможет прикоснуться к её душе. Так, как он это делает. Она снова кивает. — Даруешь ли ты мне свою душу? «Ага. Как думаешь, что я пытаюсь сделать? Ну же. Давай сделаем это». Харлин улыбается, поправляет очки на переносице и неотрывно смотрит на возлюбленного. Кроме кивка, ничего не может сделать. Да и зачем? Это движение скажет за неё всё, что надо. — Будешь ли ты высмеивать мир с отвращением? — он замирает, думая, что эти слова остановят её. Он так желает, чтобы она отказалась. Замешкалась и ушла. Но так желает, чтобы она согласилась. Всем сердцем, если оно ещё живо в его груди, желает этого. «Всегда высмеивала. Всегда буду. Особенно вместе с тобой». Её глаза не бегают в страхе по сторонам, она смотрит только на него, и сомнение Джокера насчёт неё полностью улетучивается. Он знает, что она хочет ему сказать, за этими кивками скрывается нечто большее, чем просто привязанность. Он знает каждое ею не произнесённое слово. Он словно читает её мысли. Джокер отходит назад. Он смотрит на неё, изучает её. Теперь он был доктором, а она — пациенткой, но ему все-таки хотелось убедиться. — Никогда не произноси эту клятву, не подумав, — абсолютно серьёзно сказал он. — Страсть приводит к уступкам, а уступки к подчинению. Ты хочешь этого? Ты правда этого хочешь? — Хочу, — отвечает она воодушевлённо. — Хочу. — сердце не бьётся, оно замирает, отчаянно пытаясь достучаться до неё, сказать, что это опасно. Что она может не выжить. Но Харлин всё равно. Если нет его — не её. Она будет с ним. Всегда. — Тогда прощайте, Доктор Квинзель. Он отступает и указывает на цистерны. Она подходит к самому краю платформы, становясь спиной к цистерне. На кончиках обуви пытается удержать равновесие. Не потому что боится или не хочет, передумала. Желает в последний, возможно, раз посмотреть ему в глаза. А затем отталкивается и падает вниз, в бурлящие химикаты. Впечатленный, он смотрит, как она исчезает в адском вареве. Она пропала. «Навсегда», — думает он. — «Проблема решена». Он отворачивается от края платформы и встряхивает руками, но вдруг останавливается, дотрагиваясь до сердца. «Что это? Я чувствую что-то. Боль? Возможно. Отравление едой? Скорее всего. Любовь? Невозможно. Не может быть. Такого не могло произойти». Его сердце пронзает боль, и она никуда не уходит. «Нет-нет-нет-нет… Не может быть. Я не влюбляюсь. По крайней мере, не в сумасшедших. Мне не нужно дополнение. Моего сумасшествия хватит на двоих». Он разворачивается и смотрит вниз, но не видит, как она всплывает на поверхность, давясь химикатами, захлебываясь и умирая в этой жиже. Ведь таков был его план. Без раздумий, он скидывает пиджак и спрыгивает с платформы прямо вглубь ядовитой массы. Он летит, как птица, не боится, потому что, приняв его однажды, эта адская смесь не навредит ему больше. Он исчезает в цистерне. Время идёт. Тик… Тик… Тик… Внезапно он всплывает на поверхность. Девушка обмякла в его руках. Он глядит на неё и начинает хихикать. Её кожа стала белой, как у него. Только вот в отличие от него она была красивой, и белизна будто светилась, как у прекрасного ангела. Он смотрит на неё слишком долго, прежде чем понимает, что она не двигается. И не дышит. Неужели... она умерла? — Нет-нет-нет-нет, — повторяет он. — Я с тобой не закончил. У вас впереди ещё годы унижений, Доктор. — Он прижимается к её губам и вдыхает жизнь в её тело. Наконец, её глаза открываются. — Стоп, стоп. — серьёзно дополняет он. — Ты не доктор Квинзель. Он даже не знает, радоваться ли тому, что она ожила, или злиться, ведь она больше не была той женщиной, что хотела умереть за его грехи. — Твои глаза. Твоя кожа. Твои волосы. Всё изменилось. Если больше ты не доктор Харлин Квинзель, выдающийся психиатр безобразных и сумасшедших, то кто ты? Она завороженно глядит на Джокера и усмехается. — Я Харли Квинн. И ты — мой Пудинг. Джокер приближается и страстно её целует, держа над поверхностью, хотя она не могла утонуть. Больше нет. Когда они прерываются, чтобы глотнуть воздуха, она добавляет: — Ты мой Мистер Джей.