Мгновения

Кагура и не замечает, как за эти годы Шинпачи становится шире в плечах, крепче, сильнее и выше. Нет, это уже не тот мальчишка, что везде хвостиком ходил за Гин-чаном, не тот, что всегда пытался втолковать кучерявому лентяю значение здравого смысла. Этот Шинпачи молчаливый, серьезный до безумия и нелюдимый. Сестра и Гин-чан были теми людьми, за которыми он шел, ради которых старался быть лучше. Сестре он хотел облегчить жизнь, а Гинтоки хотел подражать. Вот только любимая сестра на пороге смерти, а Гин-чан… Гин-чан уже не здесь. И немой вопрос «Куда девалось это время, за которое ты так изменился?» не может не сорваться с ее губ. Шинпачи даже не улыбается – тот мальчишка из ее воспоминаний наверняка бы это сделал – и как-то слишком холодно, поправляя очки, отвечает: – Ушло, Кагура. Ответ короткий, но содержательный – Кагуре ни возразить, ни добавить нечего, хотя и так отчаянно хочется. Тонкая ниточка разговора, начатого ею, вновь в одночасье обрывается, и Кагура больше не пытается. Бессмысленно искать подход к тому, кто хочет оставаться замкнутым. Кагура часто приходит в место, где когда-то была Йородзуя. Она смотрит на потрепанную временем вывеску, и в такие моменты сердце сжимается от невыносимой тоски по прошлому. Наверное, в такие моменты она могла бы улыбнуться или заплакать, но нет. Прошло то время, когда она могла позволить себе быть слабой. Йородзуя теперь не на втором этаже бара Отосе-сан в Кабуки-чо. Йородзуя теперь лишь в памяти Кагуры и Шинпачи. Память о ней, ходит за ними по пятам. Они встречаются редко. Быть может, иногда даже перекидываются парой фраз в память об ушедших днях, но почти всегда сохраняют холодное молчание и делают вид, будто они незнакомцы. Кагура скучает по тому мальчишке, которым был Шинпачи, – тот мальчишка свидетель их счастливой жизни, когда еще был жив Саката Гинтоки, потому что – как оказалось – именно серебряный самурай был их объединяющим звеном, без него Йородзуя развалилась. В мире без Сакаты Гинтоки неожиданно – хотя зачем врать, вполне ожидаемо – холодно и неуютно. Ноги никогда не забывали дороги к бару Отосе, к Йородзуе, но только раз в год Кагура позволяет себе навестить тихую обитель, чтобы дать волю чувствам, напомнить себе, что она еще не бесчувственная кукла. Пустынная комнатка Йородзуи, продуваемая ледяными ветрами, кажется в вечерних сумерках чужой, а Кагуре – в этих остатках прошлой жизни – просто хочется найти в ней свою прежнюю жизнь и хотя бы немного тепла. Но единственное тепло здесь исходит от ее соленых обжигающих щеки слез, которые Кагура старательно вытирает, размазывает по лицу вместе с соплями, словно бы ничуть не повзрослела, а так и осталась тем глупым ребенком, не умеющим плакать и правильно показывать эмоции. Сегодня она может позволить себе быть слабой, потому что сегодня именно тот день – день, когда Гинтоки не стало, когда все пропало, когда не стало их самих. – Ты могла бы быть сильной, – произносит знакомый голос, и от тени отделяется высокий силуэт, – но предпочла быть слабой. – Девочки иногда могут позволить себе быть слабыми, дурак, – хлюпает соплями, шмыгает носом Кагура. Руки Шинпачи теплые, обжигающе горячие и – главное – успокаивающие, и Кагура – стоит только почувствовать сильное, уверенное прикосновение – сама тянется к нему, утыкается лбом в широкую грудь, прячет свое лицо. У них отношения сложные: собачатся на людях, не могут найти точку соприкосновения после смерти Сакаты Гинтоки, но в один день в году они забывают о распрях, о том, что не смогли поделить, и вместе вспоминают то, что оставили в прошлом. Шинпачи за годы без Гинтоки становится шире в плечах, выше, сильнее – этого нельзя не заметить хотя бы потому, что Кагура теперь едва-едва достает ему до плеча. Он теряет свою опору в лице Гинтоки, теряет помощь со стороны сестры – теперь он сам по себе и единственной его заботой остается умирающая сестра, – а Кагура никак не может ему помочь справиться с душевными муками. Они слишком отдалились друг от друга, чтобы она помогла ему, стали слишком чужими друг другу, хотя и не настолько, чтобы не подставить ей свое плечо в этот единственный день в году, когда она позволяет себе плакать. Шинпачи почти нежно гладит ее по голове, почти ласково трется носом о ее висок, почти готов прошептать что-то успокаивающее под тихие всхлипы Кагуры. Но если в этот единственный день Кагура дает волю чувствам, то Шинпачи себе позволить этого не может. Для него этот день – день помощи ей, все-таки слабой, обычной и простой девушке, несмотря на чудовищную силу и гонор. Кагура – обычная девушка, и ей тоже нужна бывает поддержка, которую Шинпачи готов ей дать в любой момент, стоит ей только попросить. Правда, просит она нехотя, с сомнением, с опаской и просит всего один раз в год. У нее тонкие руки, и Шинпачи – если бы не знал ее столько лет – ни за что бы не поверил, что именно она обладает силой крошить гранит одними пальцами. Он гладит ее по волосам – осторожно, бережно, – путаясь пальцами в длинных-длинных рыжих волосах, и не может поверить, что прошло уже столько времени. Кагура за это время выросла и изменилась до неузнаваемости – от нее прошлой осталась только привычка есть якисобу, быть дурочкой и вечная хмурость. Кагура в его руках затихает быстро, но стоит, прижавшись к нему крепко-крепко, неподвижно, словно бы боясь, что любое движение вызовет новую волну слез. – Я тоже скучаю по нему, – говорит он почти без стали в голосе, почти что сросшейся с его натурой. Кагура обхватывает его руками чуть крепче, елозит в его объятиях, пытаясь найти более удобное положение и громко сдавленно дышит. Шинпачи и сам сильнее прижимает к себе ее тонкую фигуру, зная, что она не захочет вырваться, но инстинктивно боясь этого. Рядом с ней по-настоящему, по-семейному тепло, и он изо всех сил хватается за это чувство, пытается насытиться им вдоволь, чтобы хватило до следующего года, когда они оба могут побыть слабыми. Она всегда в эту ночь плачет за двоих, он всегда в эту ночь говорит за двоих. Кагура и не замечает, как за эти годы Шинпачи становится шире в плечах, крепче, сильнее и выше. Просто потому, что внутри – очень, очень глубоко – он остается все тем же мальчишкой, готовым идти за Сакатой Гинтоки. За холодной непроницаемой маской скрывается все тот Шимура Шинпачи, и только Кагура знает об этом, догадывается по его словам, жестам. В руках Шинпачи Кагура каждый год находит успокоение, в душе Кагуры Шинпачи каждый год находит спасение.