Кровь и туман

Светло. Слишком. Такого яркого солнца не было даже летом. Каждый его луч отражается от выпавшего за ночь снега и направляет удвоенную силу света прямо мне в лицо. Я щурюсь. Не играет на руку и то, что я буквально стою в пробке среди машин, владельцы которых ещё минут десять назад рассчитывали прибыть на работу вовремя: металл отражает солнце не хуже снега, поэтому всё вокруг для меня — сплошное белое пятно. Так было всегда, как я помню: стоило только зиме полностью войти в свои права и покрыть мой город белыми осадками, как я превращалась в крота. Чёртовы чувствительные глаза. Зато теперь я знаю, что и у Славы из Дуброва есть свои слабые места. — Сумасшедший дом какой-то! — слышу я голос Нины. Смаргиваю одинокие слёзы и оглядываюсь по сторонам. Нина права. Факторов более чем достаточно, чтобы причислить всё происходящее к подозрительно странному: утро вместо вечера или ночи, настоящая стычка вместо разбоя. Раньше, предпочитая менее людные, но при этом более подверженные разрушению территории, оборотни хоть и представляли опасность, но не были реальной угрозой. Сейчас же они вышли на новый уровень: движение на всей главной дороге города парализовано; водители и пассажиры оказываются вне своих автомобилей, когда их варварски вытаскивают и отшвыривают прочь, как дети поступают с игрушками, с которыми им надоедает играть. — Смотри! — когда я подхожу к Нине, она хватает меня за локоть и разворачивает в нужную сторону. Я сразу понимаю, что именно её так заинтересовало. Среди восставших против спокойствия присутствуют и люди. Те самые, о которых говорил Ваня — выбравшие более сильную и перспективную по их мнению сторону в конфликте. Эти люди вооружены незнакомым нам оружием. Мачете, остроконечные палки и бейсбольные биты с шипами — лишь самое очевидное. Остальному я, как не пытаюсь, не могу подобрать и приблизительного названия. Оборотни явно постарались на славу, чтобы обеспечить своих союзников. — Такое чувство, словно они проснулись раньше положенного и просто решили повеселиться, — цедит Нина сквозь зубы. — Они никого не трогают, — замечаю я. — То есть, не убивают. Смотри: прежде чем перевернуть очередную тачку, они вытаскивают пассажиров наружу. В ту же секунду над нашими головами пролетает что-то круглое и острое. Нина дёргает меня вниз, реагируя раньше, и мы вместе приседаем. Не вставая, я оборачиваюсь. Предмет, запущенный в нас, описывает дугу в воздухе и возвращается обратно по тому же маршруту. — Не совсем и никого, — подмечает Нина, когда мы поднимаемся. — С нас они явно хотят спустить шкуру! В этом она права. Если с теми, кому просто не повезло утром оказаться именно на этом отрезке дороги, ренегаты хоть и обращаются грубо, но не применяют оружие, однако стоит только кому-то из стражей оказаться рядом, как оно в ход идёт незамедлительно. У меня пикает нарукавник. Чёрт, кажется, я забыла включить связь. Хорошо, что, несмотря на отсутствие силового поля и любой энергии в штаб, мы всё ещё можем пользоваться вещами, работающими от магии клятвы. — Они подожгли мусорку! — визжит Бен так громко, что на некоторых слогах звук искажает не выдерживающий динамик. Затем раздаётся короткий, но заливистый смех. — Я не понимаю, что происходит! Аб-со-лют-но. Зачем жечь му… Погоди-ка. Пока Бен молчит, я быстро проверяю, не нужна ли кому помощь. Нина вступила в схватку с двумя людьми, один из которых буквально на моих глазах оказывается обезоруженным и опрокинутым на землю. Нина тяжело дышит. Восстановление даётся ей нелегко, но она не желает признаваться в этом и едва ли примет помощь, если я предложу, поэтому в её драку я влезаю без разрешения, подкрадываясь к её сопернику со спины и вырубая его точным ударом рукояти меча по затылку. — Я прекрасно справлялась сама, — недовольно сообщает Нина. — Не за что. — Нам пришлось разделиться, — снова раздаётся голос Бена. — Я отправил пару человек двумя кварталами севернее. — А там что? — спрашивает Нина. — Там, говорят, открылась ярмарка с глиняными игрушками и гжелью, — огрызается Бен в ответ. Я поднимаю глаза на Нину. Та раздражённо фыркает. — Не тупи, Ларионова, что там может быть? Оборотни сумасбродят. Пришёл вызов, что они разбили автобусную остановку и цветочный ларёк рядом, а потом пошли по первым этажам близстоящих домов. Что за детский сад? Я не понимаю. В день, когда погибла Марья, они взрывали едва ли не каждого встречного, или, по крайней мере, не очень заботились о том, если кто-то вдруг пострадает. Сейчас же всё совершенно иначе… Пока Бен продолжает о чём-то говорить, я ещё раз внимательно оглядываюсь. Фигуры в однотипной одежде с разнообразным оружием разошлись по автомобильной колонне едва ли дальше, чем на сотню метров. Если останавливать взгляд на каждой, можно заметить, что их не так уж и много, а эффект толпы создаётся за счёт хаоса, который они создают, разбивая окна машин и ломая зеркала заднего вида, заставляя людей кричать о помощи…Чёрт. Это же очевидно! И ведь буквально перед носом у нас лежит! Взбудораженная от своего внезапного открытия, я обрываю разговор Нины и Бена на полуслове: — Их глаза. Мы думали, это оборотни, потому что кто ещё? Но вы присмотритесь. Перед нами — только люди. Нина хмуро оглядывается. По мере того, как мои слова становятся для нее истиной, её лицо вытягивается. — Твою мать, — протягивает в динамике Бен. — Точняк. И что это значит? — Во-первых, то, что люди — отстой, — цедит сквозь зубы Нина. — Трусливые недомерки. — А во-вторых, — присоединяюсь я. — Это была диверсия. Точно как в Огненных землях, когда Влас и дети Христофа устроили нападение на одну из деревушек лишь чтобы выманить Доурину из столицы и, воспользовавшись её отсутствием, украсть Нити Времени. — Штаб, — раньше, чем я подвожу свою мысль к кульминации, произносит Бен. — Штаб, — подтверждаю я. — Попробую связаться с кем-нибудь, — говорит Нина. — И если вы оба правы, то… Нина замолкает. Её глаза белеют, и в этом — моя вина. Вместе с осознанием истины пришло излишнее возбуждение и страх за друзей, оставшихся в штабе. Моё тело подвело меня. Я подвела Нину. — Вы чего там замолчали? — спрашивает Бен. — Тихо, — цыкаю я. — Нина… временно недоступна. Бен протяжно вздыхает. Ещё секунду Нинины ресницы подрагивают в такт рваному дыханию, а затем она, моргнув, возвращается ко мне. — Ну что? — спрашиваю я, а сама начинаю нервничать ещё сильнее. — Не забудь забрать медальон, — шепчет Нина. Меж её бровей пролегает глубокая складка, когда она хмурится. А затем повторяет: — Не забудь. — И снова, но уже словно не мне, потому как отводит взгляд в сторону: — Не забудь. В этот же момент, перебивая связь с Беном, мне на нарукавник поступает параллельный звонок. Я хватаю Нину за локоть освободившейся рукой, потому что мне совсем не нравится то, как она выглядит. Принять звонок приходится, нажав на нужную кнопку подбородком. — Да? — Слав. — Это Даня. — Дядя Дима не стал отменять казнь Кирилла. Более того, он перенёс её. Он считает, что нападение оборотней может быть… — Перенёс на когда? — перебиваю я. — Его казнят сейчас. Разумеется. И Нинино предсказание сразу обретает смысл. — Уже бегу, — бросаю я, прежде чем отключить одну связь и возобновить другую. — Бен? Ты ещё тут? — Ага. — Переводи звонок на Нину. Мне нужно уходить. — Куда? — Потом расскажу. Я вырубаю и этот звонок. Бегло оглядываю Нину. — Сама справишься? — спрашиваю я. Она кивает, крепче берясь за оружие. Где-то в толпе сражается Марсель, и я, не находя его взглядом, кричу в воздух, чтобы он подстраховал Нину, а сама пускаюсь бегом до ближайшей стены, где открываю портал в штаб. Ваня уже успел обрисовать мне предстоящий процесс, поэтому я знаю, что казнь не выставляют на обозрение общественности. Её проводят в небольшом помещении, попасть в которое можно через морг, что кажется мне достаточно ироничным. Несмотря на то, что среди свидетелей казни должны быть лишь исполняющий процесс и фиксирующий его в протоколе, я собираюсь нарушить и этот закон и стать третьей. Появляясь на нужном этаже и видя Даню в конце коридора у лифта, я сразу оживляюсь. — Это неправильно, — сообщает он, когда я подхожу. — Мне не стоило тебе говорить. Его голос едва различим и тонет в окружающем шуме; половину слов приходится угадывать по губам. Гул. Вокруг — самый настоящий гул, словно я стою рядом с проносящимся мимо поездом. Он одновременно везде и словно нигде, словно лишь в моей голове. — Я должна попрощаться, — отвечаю я. Лифт идёт вниз только с третьего этажа, заполненного общими комнатами. И здесь до странности пусто. Видимо, противник ещё не успел подняться так высоко. Но этот гул… Словно сами стены штаба просят о помощи. — Насколько всё плохо? — спрашиваю я. А затем замечаю в одной руке Дани пистолет и всё понимаю сама. Когда за оружие берутся пацифисты, пора начинать обратный отсчёт. — Они, знаешь, оказались в штабе внезапно, — говорит Даня. — Словно пользовались не входом, а порталом. Просто в какой-то момент мы услышали первые крики, и… всё началось. Даня покусывает губы. Пистолет-то он держит, но сможет ли им воспользоваться? Ох, лишь бы только он не ранил себя самого! Больше Даня ни слова не произносит. Мы стоим спинами к лифту и лицом к лестнице и коридору, чтобы, в случае чего, сразу отразить попытку нападения, но пока на этом этаже спокойно. Когда на лестнице появляются тени, я тянусь к мечу, который уже успела спрятать в креплении за спиной. Сначала показывается Валентин, потом Евгений. Я шумно выдыхаю. Валентина моё присутствие не удивляет. Он не спрашивает, что я здесь забыла, и не приказывает немедленно уйти. Он просто смотрит, — так, как может только психиатр: без злобы, но с явной надеждой «раскусить», — коротко кивает и обращается к Дане: — Ваня искал тебя, — рука отца ложится на плечо сына. Я чувствую укол ревности к отношениям, которых мне так и не удалось познать в полной мере. — Прошу вас, держитесь рядом. Мне нужно знать, что вы присматриваете друг за другом. — Хорошо, пап, — отвечает Даня. Разворачивается на пятках и бежит к лестнице. За его исчезающей спиной я слежу до самого конца. — Пора, — напоминает Евгений. Он же открывает лифт, в который я захожу самая последняя. Привычно бесшумно закрывающаяся дверь сейчас, как мне кажется, хлопает с излишне громким лязгом даже на фоне гула. — Таня правду говорит: вы, дети, сумасшедшие, — нарушая паузу, произносит Евгений. — Но безумно храбрые. И в вас есть то, чего нет в большинстве взрослых. Самоотверженность, склонность к импульсивным действиям. Думаю, именно поэтому всё на вас и держится. Армия, состоящая из одних лишь подростков. — Евгений ухмыляется собственному утрированному заявлению. — Вы лезете в самое пекло ради того, чтобы спасти чужую жизнь. Ни один взрослый на такое добровольно не пойдёт. — Самоубийство. — Что? — Самоубийство, — повторяю я тем же тоном. Лифт останавливается, его дверцы расходятся. — Лезть в самое пекло. Самоубийство ради спасения. Парадокс. Перед нами открывается морг, но направляемся мы в дальнюю боковую комнату-пристройку, которая, в свою очередь, рассчитана на троих, а потому меня, четвёртую, вмешает в себя с трудом. Мне приходится оставить дверь позади себя открытой нараспашку, пуская гулять сквозной и пропахший гниющей плотью ветер. Кирилл сидит на металлическом стуле. Его руки прикованы к подлокотникам специальными креплениями, ноги — к ножкам, в области щиколоток и бёдер. Раны на теле Кирилла не заживают, но это уже не важно. Пока Евгений что-то записывает на бумагах, приколотых к планшету, а Валентин раскладывает на небольшом столике у стены какие-то инструменты, я пытаюсь убедить себя, что поступаю правильно. Перед глазами возникает лист с пятьюдесятью четырьмя пунктами, и вроде вот оно — всё, что нужно, чтобы превратить любое возможное сомнение в пыль, но я вспоминаю об истинной мотивации Кирилла, и сердце сжимается, а на языке появляется горький привкус металла. Сестра. Я бы сделала что угодно для Вани, Лии и Дани, которых считаю своей семьёй. И для Артура, который по факту ей и является. Но ведь даже у «что угодно» есть границы. Смогла бы я умереть? Безусловно. Но хватило бы у меня смелости убить? — Рось, — зовёт Кирилл. Евгений и Валентин заметно напрягаются. Замирают, отвлекаясь от своих дел. Я даю им отмашку, мол, всё нормально. — Что? — Для того, кто сегодня не собирается быть казнённым, ты выглядишь мертвецки бледной. — Ты разве не слышал, что у нас сейчас сражение во всём разгаре? — огрызаюсь я. — Знаешь, стены, за которыми меня держали, достаточно толстые для того, чтобы не пропускать никаких лишних звуков, оставляя наедине с собственными мыслями и чужим стенанием. Кирилл спокоен, умиротворён. Его слова напоминают балладу. Я хочу видеть сожаление на его лице. Или испуг. Чёрт, хоть толика испуга, и тогда я сделаю всё, чтобы уговорить Дмитрия отменить казнь! Но Кирилл лучше меня понимает: происходящее сейчас с ним, то, к чему его привело каждое его решение и каждый его поступок — это ожидаемый конец. Более того, — и теперь я как никогда отчётливо это понимаю, — Кирилла такой конец более чем устраивает. Валентин поворачивается, в его руке шприц. Игла на конце шприца кажется мне чересчур длинной и толстой, но ни единая мышца на лице Кирилла не дёргается. Он даже не смотрит за тем, что делает Валентин. Он смотрит только на меня. И улыбается. Мне уже выдавалась возможность видеть нечто подобное на губах другого смертника. Они оба стали жертвами обстоятельств. У каждого из них был тот, ради которого они свернули не на ту дорожку. Они никогда не были преступниками, но именно с таким словом на табличке, прибитой к груди, положили голову на плаху. И наконец главное — их обоих, Христофа и Кирилла, убила я. Я — их палач. «Смогла бы я стать убийцей ради спасения тех, кто мне дорог?» — этот вопрос больше не актуален. Я уже сделала это как минимум дважды. Когда иголка проникает под бледную кожу шеи, Кирилл едва заметно морщит нос, а я накрываю губы, с которых едва не слетают ненужные сейчас слова, ладонью, прижимая её так плотно к лицу, что становится трудно дышать. — Всё хорошо, — тихо произносит Кирилл, выдыхая, когда Валентин вытаскивает иглу из его кожи. — Даже и не больно совсем. Комнатка, в которой всё происходит, слишком маленькая для четверых. Вероятно, именно потому Валентин и Евгений выходят, ведь наверняка есть правило, по которому они не должны оставлять смертника одного. — У вас есть тридцать секунд, — шёпотом сообщает Евгений, проходя мимо меня. Титанических усилий мне стоит не начать отсчёт в своей голове. — Я много думал после того, что ты сказала, — говорит Кирилл. — О том, каковой моя жизнь могла бы быть, если бы я принял другое решение. — Я ведь не знала о Вете, — напоминаю я. Кирилл качает головой. — Неважно. Ты была права. Я должен быть что-то придумать… У меня ведь… есть друзья. Север, Гло, Филира… Они бы встали на мою сторону при любом моём решении. С каждой секундой ему всё труднее передвигать язык во рту, и я решаю подойти ближе, чтобы ему не пришлось старательно повышать голос. Подходя, замечаю, как Кирилл слабо дёргает ладонью, и принимаю это за просьбу взять его за руку. Отказывать кому-либо на смертном одре было бы бесчеловечно. — У меня и ты всегда была, но я принимал это за данное, совсем позабыв, что с дружбой такое не может работать вечно. Жизненные силы покидают Кирилла прямо на моих глазах. Его ярко-рыжие волосы тускнеют, приобретают седой оттенок. Фейри — бессмертны. Но сейчас яд, растекающийся по телу вместе с кровью, нейтрализует его магию, заставляя Кирилла стареть. В зелёных глазах гаснет огонь. Сколько у нас осталось времени? Десять секунд? Меньше? — Самая худшая вещь, которая могла со мной случиться — это смерть с головой, переполненной сожалениями, — Кирилл слабо сжимает мои пальцы. — Ведь я должен думать не о том, что оставляю здесь, а о том, куда ухожу. — Кирилл прикрывает глаза. — Особенно теперь, когда это место будет наполнено далеко не песнями ангелов. — Тяжёлый вздох. — Всю свою жизнь я мечтал попасть в рай, но при этом совершенно ничего для этого не делал. — Попроси меня помолиться за тебя, и я сделаю это, — говорю я. Глаза Кирилла приоткрываются от удивления. — Ты ведь не веришь в Бога, — с надрывом произносит он. — Ради тебя я сделаю это на оставшиеся секунды. Кирилл улыбается одним уголком рта. — Спасибо, что верила в хорошую часть моей души даже тогда, когда я спрятал её в самый тёмный угол, — говорит он. Эти слова становятся последними, что произнесли в комнатке, где слишком мало места для четверых. Но с этого мгновения присутствующие могут расслабиться. Теперь в живых из них остались только трое. — Слава, пора, — говорит Валентин. Я наклоняюсь, легко целую в мгновение постаревшего Кирилла в лоб. Воспоминания, где я предполагала, что именно он станет тем из нас двоих, кто будет присутствовать на похоронах другого, отдаются чувством сожаления в сердце, и я даже грустно хмыкаю. Перед глазами всё начинает плыть, и я направляю все силы, чтобы сдержать эмоции. За воротником расстёгнутой рубашки Кирилла блестит медальон. Я осторожно снимаю его с шеи покойника и прячу в кармане своей куртки. — Пора, — повторяю я, всхлипывая. Мне никто не отвечает. Вместо этого я слышу, как что-то, звеня, падает, и резко разворачиваюсь на пятках. В секунду Евгений успевает в одном большом шаге перепрыгнуть порог распахнутой настежь двери и оказаться рядом со мной, едва не налетая и не сбивая меня с ног. Он спешно тянет на себя дверь, но я успеваю разглядеть во всё ещё виднеющейся мне части коридора распростёртое на полу тело в грязно-жёлтом твидовом пиджаке. Дверь с грохотом захлопывается. С этой её стороны есть такая же панель, как и с наружной: электронная, на кнопках. Чтобы закрыть или открыть замок, нужно ввести код, что Евгений и делает. — Что случилось? — испуганно спрашиваю я, наскоро утирая слёзы, что больше походит на размазывание их по всему лицу. Вместо ответа в небольшом окошечке, возвышающемся в полутора метрах над полом, появляется лицо. Перекосившееся, безумное. Покрытое кровью. Нечеловеческое, но и не оборотническое. Пасть, принадлежащая этому лицу, щёлкает зубами. И хотя я не слышу звука, всё равно вздрагиваю. — Они добрались до КПЗ, — на выдохе произносит Евгений. — И выпустили наружу тех, кто сидел за решётками. — Но как? — Не знаю. Потом разберёмся. Сейчас нужно уходить. Уже едва ли сознательные граждане любого из миров, скорее настоящие монстры, по ту сторону окна копошатся, сгорая от нетерпения поскорее добраться до нас. Один из них на мгновение исчезает из поля зрения, а когда появляется снова, всё, что я могу — это громко закричать. Когтистая рука хватом за кудрявые каштановые волосы держит голову Валентина, оторванную от тела. Переставая кричать, я бросаюсь к стене, и меня выворачивает. Несколько раз, до судорог и спазмов в желудке. — Слава, — Евгений касается моей спины, слегка похлопывая. — Нужно уходить. Моё тело горит. Ладонь Евгения, как мне ощущается даже сквозь слои одежды, отдаёт ледяным холодом. Пока я прихожу в себя, Евгений отходит к противоположной стене и открывает портал. Появившаяся дверь напоминает одну из межкоридорных дверей в городской поликлинике. Евгений уходит, ещё раз позвав меня по имени. Монстры снаружи комнаты скребутся и бьют по, вероятно, бронированному окну. Сил, которые они прикладывают, хватает, чтобы пошла первая цепочка трещин. У меня болит не только желудок, но и грудь, словно вместо окна — моя душа, и именно её сейчас разрывают на части. На дрожащих ногах я иду к порталу, по пути касаясь щеки Кирилла одними кончиками пальцев и в последний раз произнося его имя вслух. Несмотря на обещание, я не стану молиться. Будь тот, в кого безотчётно верил юный фейри, действительно реальным, он бы не допустил всего этого.

***

Проходя через портал, мы оказываемся на первом этаже штаба, но едва ли в лучшем для спасения месте. Гул стоит оглушительный. У меня кружится голова, когда одни воспоминания накладываются на другие, и перед глазами появляется большое помещение, где секунду назад пировали, а теперь с трудом сражаются за жизнь те, кто оказался в плену у врагов в тёмно-фиолетовых одеждах. — Женя! Со стороны выхода во внутренний дворик к нам бежит Татьяна. Она в крови, но та едва ли принадлежит ей. Врезаясь в мужа всем телом, Татьяна заключает его в крепкие объятья. — Где ты был? — кричит она, отстраняясь. Бьёт Евгений кулаком в плечо. Это просто жест беспокойства, а не попытка причинить боль, и всё же менее сильный относительно своей супруги мужчина пошатывается, не падая только потому, что всё ещё находится в объятьях Татьяны. — Придурок! Я думала, ты помер! Ещё раз вздумаешь пропасть, и я... — Дмитрий не стал отменять казнь, — сообщает Евгений, и впервые за всё, что произошло в течение предыдущих минут, я слышу дрожь в его голосе. — Мы с Валентином спустились вниз, но они пробрались… Не знаю, как… Тань, они выпустили преступников. — Вот чёрт, — Татьяна вздыхает. Затем хлопает Евгения по одежде. — Ты хоть цел? — Я — да. Валентину повезло меньше. Меня пробирает озноб, как холодную воду плеснули за шиворот. — О, нет, — Татьяна, продолжая держать Евгения на вытянутых руках, смотрит на меня. — Мне очень жаль. Я не знаю, что сказать в ответ. Я едва смогла остановить тошноту и слёзы, и если сейчас снова сдамся перед эмоциями, второй раз у меня это не получится. Поэтому остаётся лишь кивнуть. — Нужно сказать Ане и парням, — продолжает Татьяна. Так вот за что она на самом деле сожалеет! Разумеется. Я — та самая лучшая кандидатура в гонцы, которого не станут лишать головы, принеси он плохую весть. — Ты Власа не видела? — спрашиваю я, чем заставляю и Татьяну, и Евгения растеряться. — Эм, — Татьяна зачем-то оглядывается по сторонам, хотя я нахожусь в том же помещении, что и она, и вижу ровно то же. — Нет. Слав, ты слышала, что я… — Мне нужно бежать, — перебиваю я. И действительно пускаюсь со всех ног к двери, ведущей на улицу. Разумеется, Власа у штаба чудесным образом не оказывается. Зато теперь я понимаю, что основная битва происходит именно здесь, где гул обретает отчётливо различимые звуки перекрикивающихся голосов, спусков курков, лязга лезвий о лезвия, воя, скребков и глухих ударов. Стражи борются за то, чтобы не пустить всех оборотней в штаб, ведь в таком случае всё будет кончено. Я хочу не привлекать к себе внимания, но это оказывается невозможным; я вышла из двери, вход в которую охраняет кольцо из защитников и, вероятно, какая-то магия, так как, делая несколько первых шагов от двери, кожей чувствую нечто странное: словно я прошла через мыльный пузырь. Стражи в оборонной позиции быстро оборачиваются на меня. Я трясу головой, потому что не могу поверить собственным глазам — каждый из стражей, которого я вижу, имеет идентичного близнеца по свою правую руку. Это может быть только одно. — Пустышки, — заключаю я вслух. История ненавидит меня. Для истории я — мошка на лобовом стекле. Она ставит кассету, которую я уже видела, и проигрывает в замедленном темпе самые страшные моменты. Смерть того, кто был добр ко мне и пытался помочь. Там — Лукас. Здесь — Валентин. Смерть того, кто был мне другом. Там — Лия. Здесь — Кирилл. Влас снова вынужден причинять себе боль, создавая магию, и хотя сейчас не для того, чтобы навредить, это не облегчает его страдания. — Влас? — кричу я. — Кто-нибудь видел Власа? Ряды стражей редеют. Пустышки растворяются в воздухе, сбивая с толку своих соперников. Я понимаю, что пора действовать. Выхватываю меч из крепления и срубаю ближайшему оборотню голову. Он, быть может, попал сюда случайно. Возможно, всего лишь пришёл поддержать друзей, которые имеют против стражей гораздо больше, чем он сам, но мне плевать. Одновременно с этим в мою сторону выпадает женщина с чем-то, напоминающим помповое ружьё. Несмотря на гнев в глазах, она совершенно не умеет обращаться с оружием. Её ружьё падает на землю вместе с тем, как мой меч пронзает её живот насквозь. Круговорот битвы подхватывает меня и носит по толпе. Иногда я делаю удар, и враги отвечают мне тем же. Так вскоре я получаю своё первое серьёзное ранение, когда упускаю из виду оборотня и какую-то палку с шипами в его руках. Мой бок пронзает невероятная боль, вспыхивающая миллионами петард, застрявших под рёбрами. Я кричу. Приходится бросить меч, ведь управляться с ним левой рукой я не умею, а правая теперь нужна мне, чтобы придерживать бок в надежде, что все органы не будут проситься наружу. Кто-то из незнакомых мне защитников прикрывает меня, видя моё ранение. Это женщина. У неё коротко подстриженные волосы, раскосые глаза и знакомое круглое лицо. Мне кажется, она — мать одного из ребят в моей параллели. Пока ещё не помутневшим взглядом я выхватываю в толпе знакомую фигуру и иду в её сторону, по пути отстреливаясь из пистолета, который я подобрала с земли, и, что совершенно не делает мне чести, прячась за спинами других стражей. Наконец передо мной стоит Влас. Его предплечья кровоточат, но выглядит он лучше, чем я думала. — Боже, — выдыхает он, когда я буквально валюсь с ног прямо ему в руки. Он подхватывает меня, словно я ничего не вешу. Я хочу возразить и слабо дёргаю ногами, что, как чувствую по пропитавшей одежду крови, лишь усугубляет моё положение. — Тебе нужна медицинская помощь, — говорит он. — Нет, — отвечаю я. — Мне нужно, чтобы ты открыл портал. — Чего? — Влас недоумевающе таращится на меня. У него на носу веснушки. Их мало, но они есть. Или это капли крови? — Односторонний портал, — говорю я. Трясу головой. — Я знаю, что ты на такое способен. — Откуда? «Оттуда, что ты уже делал это, когда был злодеем в подчинении своего маньячного дядюшки» — нормальный ответ? Или стоит ещё немного подумать? — Даже если я на такое и способен, — продолжает Влас. Он уносит меня прочь от сражения, и я не понимаю, почему оборотни не пытаются напасть на нас, пока мы оба безоружны. — Зачем тебе это понадобилось и куда ты собралась отправиться? Тон, которым мамаши ругают своих нерадивых детей. Такой он меня видит? — Я хочу посмотреть ей в глаза, — говорю я. Силы возвращаются — клятва в работе. Но вместе с этим я чувствую, как мои веки тяжелеют. Борьба со сном — это то, что я делаю чуть ли не каждую ночь на протяжении долгого времени, и впервые он побеждает. — Кому? — Королеве Зимнего двора. Она убила моего друга. Язык перестаёт мне подчиняться уже на последнем слове. Нет, дело явно не в клятве и эффекте, который она даёт при излечении. Здесь что-то другое… — Тебе нужно отдохнуть. Голос Власа медленно исчезает в долгожданной тишине. Я закрываю глаза и сразу проваливаюсь в сон.

***

Я прихожу в себя в больничной палате. То, что мы не в штабе, я знаю точно. Медицинское помещение абсолютно иное: небольшое, кроватей всего три, из них одна нетронута, а на второй, похоже, недавно кто-то спал, так как бельё смято, а край одеяла касается пола. Однако из живых душ здесь только я. К моему телу присоединена какая-то трубка. Я убираю простынь, которой укрыта. Я раздета до белья, а на животе красуется небольшая повязка. Когда меня ранили, я думала, что задето больше четверти моего тела — настолько сильная была боль, но сейчас вижу, что поражение едва ли превышает длину ладони. Первой мыслью, приходящей в голову, является позвать кого-нибудь, но я тут же её отметаю и вместо этого осторожно, чтобы не спровоцировать кровотечение, вытаскиваю из вены катетер, выбираюсь из кровати. Моя одежда лежит на стуле, но я не хочу надевать её, поэтому остаётся лишь обернуться в простыню и последовать в коридор. Выглядываю осторожно, чтобы не привлекать внимание. Я и правда в городской больнице. Персонал здесь занят каждый своим делом, и едва ли кто-то из них агонизирует в приступе паники. Битва окончена? Мы победили? Я собираюсь с мыслями и наконец переступаю босой ногой порог палаты, когда в меня врезается возникший словно из ниоткуда, — (хотя всего лишь из-за другого угла), — Бен. — Оп-па! — протягивает он. Осторожно толкает меня обратно вглубь палаты, закрывает дверь за своей спиной. — И кто вставать разрешал? — Что я здесь делаю? — спрашиваю я. — Почему не в медкорпусе штаба? Бен оглядывает меня, словно прикидывая, выдержу ли я услышать правду. — Там нет свободных коек, — отвечает Бен наконец. — Отправить тебя именно в больницу было распоряжением Дмитрия. Ага. Как и совершить казнь Кирилла, несмотря на то, что штаб был под прямой атакой. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — бросаю я. Плотнее закутываюсь в простыню. — Давно я тут лежу? — Чуть меньше суток. — Что с битвой? Кто одержал победу? Бен пожимает плечами. — Сказать сложно, — говорит он. Идёт к пустой койке, стоящей слева от моей, и присаживается на её край. Пока он идёт, я замечаю, что Бен прихрамывает. — В один момент битва просто… прекратилась. Полагаю, по желанию оборотней, потому что они оставили нам сообщение. Бен лезет в карман за телефоном. Когда я подхожу ближе, он показывает мне фотографию. Чёрной краской на красной кирпичной стене выведено: «Следующий раз будет последним» — на нашем, человеческом, русском. А рядом приписка на неизвестном мне языке. — Что-то вроде «Уже можете начинать плакать и молить о пощаде», — говорит Бен раньше, чем я спрашиваю о переводе. — Это плохо. — А знаешь, кто это написал? — (Я качаю головой). — Магдалена. Чёртова сучка, оказывается, была правой рукой Амадеуса до того, как всё произошло. — Это она убила его? — Не. — Бен убирает телефон обратно в карман. — То есть, не знаю. Там, вроде как, было шестеро на одного. Не ясно, за кем был финишный удар. Произнося это, Бен трёт правую коленку. На нём другая одежда, поэтому я не вижу ни крови, ни рваных дыр, чтобы понять, серьёзная ли у него травма. — А с тобой что? — спрашиваю я, кивая на коленку. — Ерунда. — Что тогда в больнице делаешь? Секунду Бен мнётся. Мой простой вопрос явно ставит его в тупик. — Я деда пришёл навестить, — говорит он чуть погодя. — Вот, думал, зайду, посмотрю, как ты. — Спасибо, — отвечаю я. — Похоже, ты такой единственный. — Ну, у Власа сейчас полно забот. Сама понимаешь, он же член Совета. Ваня с Даней… Ты в курсе, что случилось с их отцом? — Желудок вспоминает страшную картину раньше мозга, и мне с трудом, но удаётся побороть спазм. Я киваю. — Ну вот. Хотя, Даню я, кажется, видел спящим в коридоре на кушетке. Там и ведьмочка твоя. Кстати, она-то как раз и не уходила никуда с того самого момента, как тебя сюда определили. И Артур тоже. Просто никто не хочет лишний раз попадаться на глаза твоему соседу по палате. Я гляжу на койку напротив. — А кто… Раньше, чем я заканчиваю свой вопрос, открывается дверь палаты. Но никого не видно. Затем раздаётся голос: — Дорогуша, комнатная температура — это не кипяток и не холод, что аж зубы сводит. Чему вас только в ваших этих медицинских университетах учат? Эдзе появляется под руку с медсестрой. Она на его слова отвечает улыбкой, но когда он отпускает её и поворачивается к ней спиной, она демонстрирует ему средний палец. Типичная реакция простого обывателя на невероятно противный нрав одного из самых сильных ведьмаков современности. — Ты очнулась, — констатирует Эдзе, заметив меня. — Наконец у меня появится собеседник! — Что вы-то тут делаете? — Лучше не спрашивай, — шепчет Бен. — Вообще-то, если хочешь знать, меня ранило, когда я помогал стражам. — Ты себе помогал, — встревает Бен. — А не нам. И что там тебя ранило-то? Пара царапин, а ноешь, как маленький мальчишка. Эдзе пропускает слова Бена мимо ушей, картинно закатывая глаза. Подходя к своей койке, он что-то пинает ногой, пряча под кровать. Я чуть наклоняюсь вперёд. Сумка с магическим барахлом. — Вы здесь, чтобы сделки новые заключать? — спрашиваю я. Эдзе забирается на койку, не утруждая себя тем, чтобы снять обувь. — Возможно, — спокойно отвечает он. — И вас ничем на самом деле не ранило? — Почему же, — Эдзе поднимает руку, демонстрируя мне свой локоть. — Вот. До сих пор щиплет. На коже локтя едва заметная ссадина. Я не знаю, злиться на него или смеяться. Во всём, что происходит с Эдзе, столько игры, что невольно вспоминается повесть о мальчике, волках и овцах. — Ждали собеседника? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди. — Поговорить хотите? Расскажите тогда, что было между вами и моей матерью. Эдзе явно никак не ожидал, что я вернусь к этой теме. Его брови ползут вверх, рот приоткрывается, вбирая воздух в лёгкие. — Правда тебе не понравится, — уверяет он. — С вашего позволения, я сама разберусь. — Я о тебе же беспокоюсь, Слава, — продолжает настаивать Эдзе. — Сама посуди: только что на твоих глазах умер твой друг, затем убили человека, в какой-то степени бывшего твоим вторым отцом. Твои друзья измучены и ранены… как и ты сама. Не думаешь, что ещё одного событие, способное разрушить, пусть и образно, нечто привычное, может стать для кого-то фатальным? Голос у Эдзе тихий, ровный. И в словах, сказанных этим голосом, мне видится больше правды и смысла, чем в любом моём возможном контраргументе. — Так, завязывайте эти свои штуки! — восклицает Бен. Он соскакивает с койки, хватает меня, стоящую рядом, за руку и тянет в сторону выхода. — Что такое? — спрашиваю я, пытаясь остановить Бена. — Этот псих гипнотизирует тебя, разве не ясно? Пудрит голову! Пошли отсюда. Бен позволяет мне забрать одежду, обувь и меч, а потом мы уходит. Напоследок я успеваю обернуться на Эдзе. Тот сидит, не обращая на нас никакого внимания, и разглядывает что-то в своих ладонях. — Как ты понял, что это гипноз? — спрашиваю я, пока мы идём в направлении, известном только Бену. — А я и не понял. Так, предположил. Просто уж больно лицо у тебя стало странное. — И это, по-твоему, плохо? — Не знаю. — Бен указывает на дверь в конце коридора. — Нам туда. Бен ускоряется. Когда я равняюсь с ним у самой двери, он открывает её. Перед нами снова палата, но в отличие от той, в которой я очнулась, здесь только одна койка, а ещё много цветов в вазах и солнечного света. — О! — восклицает единственный больной. Им оказывается Вениамин. — Явился — не запылился! Дед тут при смерти, а он даже чёртовых яблок ему не принёс за несколько дней! — Не ворчи, — отвечает Бен. Пока я закрываю за нами дверь, он идёт к деду и обнимает его. Вениамин даётся внуку не сразу. Куксится, морщит нос — играет с ним, а Бен и рад вестись. В конце концов, они хлопают друг друга по спинам. — И Романову, гляжу, приволок, — Бен-старший кивает мне в знак приветствия. — Ты-то как, девочка? Слышал, что неслабо тебе досталось. — Жить буду. — А вот это — правильный настрой! Бен обходит койку деда и собирается присесть на свободный стул, но дед останавливает его, поднимая руку в воздух. — Дрон, давай-ка, сбегай и принеси чего-нибудь перекусить. — Ты только недавно завтракал. — Я — да, а вот ты выглядишь голодным. Так что шементом и без лишних разговоров. Бен скалится, и всё же уходит, оставляя дверь открытой. Вениамин — определённо интересный мужчина, но оставаться с ним наедине мне не хочется, ведь мы совсем друг друга не знаем. О чём разговаривать? Чем заполнить паузу? — Славка, — первым в диалог вступает Вениамин. — Не прикроешь дверь, а то кое-кто у нас, похоже, в лифте родился? Да и разговор у меня к тебе есть. Я слушаюсь. Буквально на несколько секунд отвлекаюсь от Вениамина, пока иду закрывать дверь, а когда возвращаюсь, нахожу старика ёрзающим в кровати, чтобы сесть. — Вы бы так резко не вставали, — предостерегающе говорю я, указывая на аппарат, к которому Вениамин подключён. — Вот в свои почти семьдесят лет я только у мелочи всякой совета не спрашивал, — произносит он беззлобно, но раздражённо. Наконец устроившись, он складывает руки на груди: — Времени на милые беседы у нас нет, скоро Андрей вернётся. В общем, у меня сообщение для отца твоего. Только больше — никому. Уяснила? Сейчас с доверием большие проблемы. — Уяснила, — сразу подтверждаю я. — Оборотни не знают, как гнори и перитоны оказались в Дуброве. Неполадки с призмой, конечно, их рук дело, но они никак не ожидали, что перенаправят портал именно на мир, откуда придут такие гости. Однако есть подозрения... — Какие? — Возможно, в этом как-то замешан Волшебный народец. Я тоже подумал, и… пришлось напрячь мозги и вспомнить, как говорится, матчасть. Ты же в курсе, что у гнори и перитонов нет своего дома. Я неоднозначно качаю головой. — Они переходят из мира в мир, захватывая территории, — продолжает Вениамин. — Если им оказывают сильное сопротивление, они уходят, но возвращаются через некоторое время, чтобы довести начатое до конца. Узнай у того, с кем ты водишься вопреки всеобщему неодобрению, про место, откуда он родом, и тебе всё станет понятно. — Вы говорите об Эдзе? — спрашиваю я. Первое имя, которое приходит в голову, с такой-то характеристикой. Затем я поправляюсь: — То есть, о Миллуони? Бен-старший кивает в знак подтверждения. — Извините, — говорю я. — Но вы уверены? Откуда такая информация? Не могла же она достаться вам так легко. Брови Бена-старшего ползут вверх. — Легко? — он хмыкает и тут же хватается за сердце. Я испугано вскакиваю, но это лишь обман: губы старика растягивает улыбка. — Я вообще-то чуть Богу душу не отдал, а она говорит, мол, легко! — Не смешно, — заверяю я. Шаги в коридоре заставляют нас обоих напрячься. Бен-старший быстро опускается в кровати, принимая лежачее положение. — И ещё кое-что, — произносит он уже на всякий случай шёпотом. — Передай Дмитрию, что в штабе определённо точно есть стукачи. Пусть внимательнее будет. Как только Вениамин замолкает, дверь палаты открывается. — У них в автомате с едой только овощи и фрукты, — произносит Бен, появляясь передо мной. — Я такое жрать не собираюсь, я что, корова, что ли? Придётся медленно умирать с голоду. — Ну, овощи — это полезно. — Ну, овощи — это полезно, — передразнивает меня Бен. Пока он ставит пластиковые стаканчики с кофе на тумбочку, оказываясь спиной к деду, я вижу, как Бен-старший едва заметно улыбается. — Не припомню, чтобы назначал тебя на должность своего диетолога. Я закатываю глаза. Беру один из стаканчиков с кофе и отхожу к окну, позволяя внуку и деду побеседовать наедине. На мне до сих пор ничего, кроме нижнего белья и простыни, а кофе на вкус напоминает мыльную воду с какао, но это беспокоит меня ещё меньше, чем полное отсутствие звукоизоляции в палате и вместе с этим перебойный лай двух дворовых собак. Единственное, что теперь не даёт покоя — мысль о предателе в стенах штаба. Оборотни не могли сами попасть на этаж с камерами, чтобы выпустить преступников, как и затем проникнуть в морг. Кто-то должен был открыть портал, а это значит, что правило «никому нельзя доверять» отныне имеет ещё более жёсткие границы. — Ну как кофе, коротышка? — спрашивает Бен. — Далеко не карамельный латте, — отвечаю я, не отрывая взгляд от пейзажа за окном. В скольких из тех, кого я знаю, я уверена? — Коротышка? — смеясь, уточняет Вениамин. — Дрон, ты себя-то в зеркале когда последний раз видел? От горшка два вер… — ДЕДУШКА! Я упускаю шикарную возможность издеваться над Беном до конца его дней и вместо этого говорю: — Я кое-что забыла в палате. Ставлю стаканчик с кофе на подоконник. Слишком близко к краю; стаканчик падает на пол, едва не забрызгивая содержимым, которому до кофе как до Китая — раком, мне ноги. Бен привстаёт со своего стула, обеспокоенно глядя на меня. — Компания мне не нужна. С Эдзе я справлюсь. Похоже, я в принципе единственная, кто может с ним сладить. Выхожу в коридор и, проходя половину обратного пути, замечаю тех, о ком говорил Бен. Лия, Даня и Артур. Все трое заняли скамейки, хаотично растянувшись на них: Артур занимает одну полностью, но так как скамейка слишком маленькая, чтобы уместить на себе всё его тело, ноги парня, вытянутые вперёд, мешают проходящим мимо; Лия с Даней сидят на другой — Лия положила голову Дане на плечо, а тот откинулся затылком на стену позади. Все трое выглядят не лучше меня. Я вижу, что Данина правая рука покоится на животе в специальной повязке через голову. Они спят, и только поэтому мне удаётся проскочить в палату незамеченной. Правда, Эдзе уже не один. — Лукас, — говорю я, замирая на месте. — Привет. — Здравствуй, — кивком приветствует Лукас. — Есть разговор, — я обращаюсь к Эдзе. — На другую тему, — сразу добавляю, чтобы его не спугнуть. — Отец, мне выйти? Ох, Лукас! Покорный, привязанный к отцу настолько сильно, насколько Шиго, его младшая сестра, того же отца ненавидит. Лукас тянется к Эдзе. И это видно кому угодно, кроме Эдзе. — Зависит от Славы, — Эдзе, приподнимая одну бровь, переводит взгляд на меня. — О чём разговор, красавица? — О месте, откуда вы родом. Как я понимаю, вы там больше не живёте. Есть причины? Лицо Эдзе меняется в секунду. Более искреннего удивления мне ещё не удавалось встретить. — Неожиданно, — растерянно произносит он. — Допустим, я родился и вырос, а также благополучно сбежал, когда понял, что всё вокруг ни что иное, как утопия, из Проклятых земель. — Гнори приходили к вам, верно? Они хотели захватить Проклятые земли. Эдзе напрягается. В одно движение он спускает ноги с кровати и оказывается в вертикальном положении. Но ко мне не подходит, словно оставляя расстояние для манёвра. — Однако, насколько мне известно, Проклятые земли всё ещё заселены, — продолжаю я. — Значит, местным жителям удалось договориться с колонизаторами? А вы говорили, прогнать их нельзя, только убить! — Потому что вариант, который выбрали народы Проклятых земель, вам не подойдёт. — Почему? — Вы, люди, слишком честные. И бесхребетные. — Так что вы сделали? — не унимаюсь я. — Мы предложили им более выгодную добычу, позволив использовать Проклятые земли как проходной пункт в другой, более густо населённый мир. — Лукас ничего не произносит вслух, но за него это делает выражение разочарования на лице. — Да, — отвечает Эдзе, замечая это. — Иногда в том, чтобы запачкать руки в крови, нет ничего плохого. — В чужой крови, — напоминаю я. — Разве есть разница? Для него — может и нет. Но ведь у медали две стороны. А потому, могу поклясться, те, к кому Эдзе направил гнори, были бы с ним ох как не согласны… … если бы были живы.

***

Через несколько часов меня выписывают и разрешают вернуться в штаб. Бен предлагает открыть портал, но я хочу пройтись по городу. То, что я вижу на улицах, разрывает мою душу. Всё по-прежнему и одновременно с этим ничто не осталось таким же. Это странный парадокс. Я смотрю на прохожих, на здания, на небо и осознаю, как потускнели краски, которым я раньше не придавала значения. — Скольких не стало? — спрашиваю я у Дани. Он мрачно глядит на меня. Тяжестью тонны бетонных плит на меня обрушивается осознание собственных слов. «Скольких не стало?» Серьёзно, Романова? — Прости, — вздыхаю я и кладу ладонь Дане на плечо. — Прости, пожалуйста, я… Зато теперь, разумеется, ни единого нужного словечка на языке не вертится! — Я не уверен насчёт точных цифр, но всего около полусотни: и стражей, и людей, и наших сторонников. Самому Дане тоже досталось. Не знаю, как это произошло, но кости его правой руки расщепило на мелкие части. Клятва, конечно, помогла, и за сутки излечила открытые раны, но заново сделать из осколков целостную форму ей удалось не до конца. Временно Дане необходимо носить повязку, фиксирующую руку на весу, но это едва ли сможет вернуть полную двигательную способность его пальцам. — Самое ужасное наступило ночью после битвы, — продолжает Даня. — Пришли гнори. Мы слышали крики, слышали шелест крыльев перитонов, но были настолько уставшими, что… — Даня притормаживает. Трёт глаза здоровой рукой. — Нам было всё равно, если честно. Конечно, защитники выдвинулись, чтобы попытаться им противостоять, но я не думаю, что кто-то действительно выложился в полную силу. — Не удивительно. — Да, — Даня снова смотрит на меня. — Нам с двумя врагами сразу не справиться, Слав. Никак. Он надрывно вздыхает. Я обнимаю его раньше, чем показывается слеза. От Дани больше не пахнет краской. Я боюсь больше никогда не услышать этот запах. — И папа умер, — всхлипывает Даня. Прохожие смотрят на нас по всякому: с пониманием, со злостью, со страхом. Артур и Лия, идущие впереди, оборачиваются. Бен плетётся где-то сзади. Он отстал, чтобы позвонить Марку, но теперь я слышу скрип его армейских ботинок по свежему снегу. Нужно ловить момент. Сейчас рядом со мной люди, которых я люблю и которым доверяю, а завтра всё может перевернуться с ног на голову, и я останусь совершенно одна. — Последние несколько дней Валентин помогал мне прийти в себя, — говорю я. — И я бы всё отдала, чтобы помочь ему, когда это произошло, но… Перед глазами возникает последняя встреча с Валентином, а затем она сменяется мимолётным видением в виде мёртвого тела за закрывающейся дверью. Я ещё сильнее прижимаю к себе Даню, утыкаясь носом ему в шею. «Я бы всё отдала, чтобы быть на его месте» — вот, что нужно было сказать. Но вместо этого я лишь в очередной раз произношу давно потерявшую цену фразу: — Мне так жаль. — Эм, ребят? — обеспокоенно зовёт Артур. — Кажется, у нас проблемы. Не размыкая объятий, я выглядываю из-за Дани и сразу вижу, что так смутило Артура. На нас надвигаются трое. Их лица скрыты за масками с красными дырами вместо глаз. Артур, Лия и Даня не носят оружия… Точнее, не должны носить, но я вижу, как Артур достаёт пистолет, а Даня вытаскивает из сапога нож и неловко размещает его в левой руке. Выходящий вперёд Бен уже вооружён арбалетом, который до этого сложенной тростью болталась на поясе брюк. Пираты отвечают тем же. Они срывают маски, переставая скрывать свои личности. Север обращается в полноценного серого волка, Гло, теряя плащ, раскрывает за спиной широкие чёрные крылья и взмывает в воздух, Филира оголяет плечи, и я вижу, как её кожа превращается в твёрдую кору дерева. — У нас реальные проблемы, — растерянно лепечет Бен. — Что будем делать? — спрашивает Артур. До сближения чуть меньше десятка метров. — Бежим! Ребят разворачиваются и пускаются со всех ног. Я остаюсь на месте. Нет, я не парализована. Не в этот, чёрт возьми, раз. Я чётко понимаю, что собираюсь делать, а медлю потому, что мне нужна лишь одна секунда. И когда до моей верной смерти от лап разъярённого оборотня остаётся именно она, я вытаскиваю из кармана куртки медальон, который до этого сжимала в кулаке. Север успевает затормозить всеми лапами. Его морда оказывается точно напротив медальона, который я держу на приподнятой руке. Голубые глаза следуют за дугообразным маршрутом человека с кувшином в руке, навечно запертом в кругу. — Его больше нет, — громко и ясно произношу я. Отчётливо слышу, как кто-то за моей спиной чертыхается. — Но он оставил вам сообщение. Гло опускается обратно на землю позади Севера. Филира всё ещё несёт на себе броню, но выражение её лица смягчается. — Он хотел, чтобы вы его получили. Для меня важно только это. И если, услышав его, вы всё равно захотите убить меня — я сопротивляться не буду. — Романова, ты чего несёшь? — возмущению Бена, кажется, нет предела. Я выставляю свободную руку в сторону, чётко обозначая, что подходить ко мне сейчас не надо. У ребят должна быть фора, чтобы, в случае чего, успеть убежать от пиратов. Север снова становится человеком. Абсолютно голым. Я отвожу взгляд в сторону, на девочек. Гло приносит Северу свой плащ, который ранее сняла. Север укутывается в него, скрывая то, чем на людях лучше не светить. — И как это сделать? — спрашивает он. — Я не уверена, — говорю я. — но когда мы общались с ним через медальоны, нужно было надеть его на шею и сжать в кулаке. Север осторожно кивает. Он не подходит ближе, и мне приходится самой сделать первый и единственный шаг. Я протягиваю медальон, Север принимает его. Надевает через голову, бережно размещает меж ключиц. Его лицо приобретает незнакомое мне выражение лица, но внутреннее чутьё подсказывает — так выглядит любовь. Север сжимает медальон в кулаке и закрывает глаза. Я жду. Секунду спустя, Север хмурит брови, сводя их к переносице. — Что? — спрашивает Филира, следящая за другом со стороны. — В чём дело, Север? — Кирилл просит нас с ней, — Север открывает глаза, и его взгляд тут же впивается в меня, — прослушать сообщение вместе. Единственным способом сделать это мне видится взять медальон в руки, зажав его между моей и ладонью Севера. Я не уверена, что сработает, но иначе никак — цепочка слишком короткая. Я высказываю предложение, и Север, помедлив, соглашается. За его протянутую ладонь я хватаюсь сразу — пока он не передумал. Теперь у меня точно не будет шанса убежать. «… знаю, что вы ненавидите друг друга так же сильно, как я вас обоих люблю, но, прошу, сделайте это ради меня... Итак, надеюсь, вы слушаете это вместе. Что ж. Во-первых, мне стоит извиниться. Я врал вам: одной больше, другому меньше, и всё же в наших отношениях вечно присутствовало то, ради чего сейчас, одной ногой будучи в могиле, я ненавижу себя. Обманывать двух самых близких друзей — это грех, я уверен. И за него я ещё поплачусь, как и за прочие свои ошибки, но сейчас не об этом. Север, молю тебя, не пытайся отомстить стражам и Славе за мою смерть. Это моё решение, и ты об этом знаешь. Я бы никогда не дался стражам, кроме как по собственной воле. Слава… Моя милая Рося! Не проходило и ночи, чтобы я не жалел о своей лжи и предательстве в твою сторону. Ты всегда была на моей стороне.… Уверен, так будет и во время казни. Наверное, ты в этом не признаешься, но не забывай — я всегда умел читать тебя по глазам. Простите меня. Север, Рося, я причинил вам столько боли! И если бы вы знали, как это было тяжело, возможно, поняли бы меня, но сейчас… Сейчас я снова вынужден играть на ваших чувствах ко мне: на тех, что есть, и тех, которые когда-то были. Две просьбы. Надеюсь, не откажете смертнику? Первое — защищайте друг друга. Я не хочу видеть ваши души по ту сторону ещё как минимум целую сотню лет. Второе… не менее невыполнимое — спасите мою сестрёнку. Спасите Вету. Сделайте то, на что у меня сделать смелости не хватило — встаньте против королевы. Она не всемогуща. У неё, как и у всех нас, есть слабые стороны». Кирилл делает паузу. Я знаю, что это не конец — чувствую сотнями мелкий вибраций под кожей. В ожидании открываю глаза, и, оказывается, Север уже сделал то же самое. Мы глядим друг на друга неотрывно. Я представляю, как он нападает на меня и душит, как я перестаю сопротивляться и наконец умираю. Но вместо этого Север прикусывает нижнюю губу, обнажая клыки, и кивает мне. Он любил Кирилла слишком сильно, чтобы оставить невыполненным его предсмертное желание, даже если оно заключается в том, чтобы стать мне не приятелем, но союзником. «Вы не представляете, насколько вы похожи. Полагаю, у меня всегда была слабость к сломленным, но не сломанным... Я люблю вас. Север: напоминай Гло и Филире, что они чудесные. Девочки частенько об этом забывают. Рося: когда найдёшь Вету, скажи, что я всегда буду рядом. Удачи. И с Богом». Север всё ещё смотрит на меня. Я киваю в ответ. И тогда, переворачивая наши ладони так, что моя оказывается снизу, он убирает свою руку, оставляя медальон, и произносит: — К чёрту.