Канун православного Рождества.
Я распахиваю дверь портала настежь. Хозяйка комнаты, в которую я попадаю, сейчас вероятно, захочет меня убить, вот только едва ли успеет, потому что здесь и сейчас именно я, образно выражаясь, пришла по её душу. — Что за… — протягивает сонный голос. В ответ ему я громко заявляю, что если она не собирается давать спать мне, то и сама спать не будет. — Нина? Ты, что ли? — Нет, блин, Авель, — прыскаю я. Отхожу к дальней стене, включаю свет, шлёпая ладонью по переключателю. Закрываю портал. Затем присаживаюсь на кровать, попутно легко ударяя по торчащей из-под одеяла голой ноге. — Что ты за человек такой? — продолжаю распаляться. — Обманщик, лгун и врун! Утром, значит, она якобы хорошо выспалась, а потом оказывается, что полночи кошмарами мучается! — Я не… — Слава приподнимается. Трёт глаза одной рукой, пока на другую опирается, удерживая корпус. В итоге, сдавшись, плюхается обратно на подушку. Крепко зажмуривается. — Нин, сколько время? — Самое оно, чтобы спросить тебя, какого чёрта ты не пьёшь снотворные и напрочь игнорируешь советы друзей о том, что тебе лучше спать в штабе, потому что я, — хватаю Славу за ногу, — из-за тебя, — трясу хорошенько, — по ночам просыпаюсь! — А чем бы моё нахождение в штабе тебе помогло? — восклицает Слава. Толкается, заставляя меня отцепиться от её лодыжки. — Тем, что мне не пришлось бы через полгорода портал создавать, а хватило бы пройти пару метров до соседней комнаты и навешать тебе люлей для крепкого сна. Слава цокает языком. Сгребает с кровати всё одеяло, расчищая место рядом с собой. — Ложись, — не говорит, а приказывает. Гляжу на неё удивлённо. — Серьёзно. Я страшно хочу спать, а ты явно не собираешься уходить… значит, ложись. Только свет сначала выключи. Так и поступаю. Комната снова тонет во мраке, и обратно к кровати иду на ощупь. Забираюсь на выделенное место, устраиваюсь на бок. Подкладываю сложенные ладони под щёку, подгибаю ноги. Самая удобная для меня поза — я в такой даже на гвоздях бы заснула, но в Славиной кровати что-то не то… Понимаю с запозданием: дело в простыни, влажной и прохладной от пота. Это — свидетель кошмаров номер один. Я и мои видения, из-за которых приходится просыпаться несколько раз за одну ночь — номер два. — Как в летнем лагере прям, — шепчу. — Кайф! Я, кстати, в шестом классе как раз в первую смену в «Тюльпане» поцеловалась. — Полезешь ко мне, я тебя с кровати скину, — заверяет Слава. Вертится на месте. Оказывается ко мне лицом. И я решаю спросить: — Что тебе снится? Слава никогда не рассказывает. Всегда увиливает, когда тема заходит в это русло. Уверяет, что они приходят не каждую ночь, и в это я верю, потому что в такие ночи мне самой удаётся выспаться. Но ещё говорит, что не кошмары это вовсе, а просто плохие сны — и вот это как раз самое главное её враньё. — Смерть, в основном, — вдруг произносит она, когда я уже почти забываю, что жду ответа. — Чья? — Лии, Христофа, Кирилла… Лукаса, Валентина... Перечисляет имена по длинному списку. Там все наши друзья. Её родители. И моё имя. И её собственное. — Прости, — говорит Слава в конце. — Из-за меня тебе несладко. — Из-за тебя я жива и в сознании, — напоминаю я. — Но всё должно было выйти не так… — Ты, во-первых, не знала, а во-вторых, это Эдзе сотворил, и если кого я винить и буду, то только его. Слава вздыхает. Спустя несколько секунд она желает мне спокойной ночи, а я говорю, что это теперь зависит только от неё. Надеюсь, что она рассмеётся или хотя бы хмыкнет, но, кажется, этими словами я лишь усилила напряжение. Засыпаем быстро. А просыпаюсь я уже, кажется, меньше, чем через минуту от вспышки жуткой мигрени, пронзающей виски, словно дрель. Слава под боком ворочается. Тихо стонет. Я открываю глаза, но вместо мрака комнаты вижу короткую картинку без начала и конца. Тут Бен. Он улыбается, и выглядит это непривычно, потому что он смущён. Опускает глаза на свои ботинки, хмыкает. Говорит о какой-то ерунде. Я не улавливаю смысла, как и самих слов. Бен будто воды в рот набрал — так я слышу его голос. А затем где-то в стороне раздаётся хлопок. Я, — точнее, Слава, глазами которой я вижу происходящее, — вздрагивает. Испуг пронзает каждую клеточку её тела. Хлопок — выстрел. Я точно уверена, потому что за свою сознательную жизнь слышала этот звук чаще, чем колыбельную в детстве. Чтобы увидеть источник хлопка, я смотрю в его направлении и... … всё гаснет. Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы. Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это.***
Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон. И всё начинается заново. Набираю номер папы. Два длинных гудка — затем сразу «абонент не абонент». Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему — вообще бесполезно. Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать. Никого нет. Только «абонент недоступен» на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома. Кажется — страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали. — Зелёный или коричневый? — спрашивает Слава. У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет. — Спасибо. Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты. — Родители, — говорю я, опережая её вопросы. Телефон, который почти слетел с пальцев, когда я замахнулась, перекочёвывает в руки Славы. — Не отвечают. — Думаешь, случилось чего? Выходим в коридор. Надев верхнюю одежду (мне, за неимением альтернативы, достаются ботинки Артура, у которого сорок второй размер, и это явно ближе к моему сороковому, чем Славин тридцать седьмой, и старый зимний пуховик), следуем на улицу. — Вот лучше бы с ними реально что-нибудь случилось, — фыркаю я, когда мы покидаем подъезд. — Вместо того, чтобы им вести себя как последним собакам сутулым. — Оу, — Слава округляет глаза. — Что за словечки? И ты этим же ртом целуешь… — Девушек я целую! — перебиваю я. — В этом-то и проблема. В груди снова горит. Прямо как в тот раз. В самый первый. Помню, словно это было вчера — прохожу в гостиную, где мама с папой смотрят телевизор, и громко объявляю, как на духу: «Пап, мам, я лесбиянка». Пауза, переполненная до краёв песнями по телевизору, неприятно липкими от пота ладонями и двумя парами непонимающих глаз. Пауза, которая расколола нашу жизнь на «до» и «после». Я думала, это конец. Действительно верила в то, что больше никогда не смогу подойти к родителям и просто обнять их. Но в итоге мой выросший в традиционной семье отец сказал, что это неважно, если это то, что, как я чувствую, действительно моё, и пока я буду рядом с ними, здоровая и счастливая. В этом же времени всё пошло иначе. Здесь я сирота — и это при живых родителях. — Если это и чья-то проблема, то точно не твоя, — замечает Слава. — Я же никого не обвиняю в том, что у меня волосы светлые. Может, мне тёмные хотелось… Или вообще рыжие. Но я такой родилась. И мне если только краситься, но это буду уже не я. Так и ты. — Вдохновляющие речи — это у вас в крови, что ли? Дмитрий тоже как что отмочит — так сразу хочется запрыгнуть на коня и вперёд, покорять новые земли. Слава хохочет, толкает меня бедром. Я шатаюсь, делая несколько шагов в сторону. Переводить всё в шутку — лучший способ скрыть реальные эмоции. Тем более, если они грязные, низменные и слабые — такие, как страх и зависимость от чьего-либо мнения. Я говорю всем вокруг, что это меня не волнует. Говорю, что воля для меня — главное. Заявляю, что каждому, кто захочет наступить мне на горло, я вырву его собственное, но на самом деле… На самом деле жизнь обстоит так, что нет ничего более ограничивающего, чем свобода. — Бен будет ждать нас в кафе, — говорю я, стараясь переключить мысли и заодно сменить тему. — Ну да, — как-то странно протягивает Слава. Пинает снег под ногами, пока идёт. — Слушай, я, наверное, пойду сразу в штаб, мне нужно там… кое-что нужно, в общем, с Даней и Ваней. — Ты серьёзно? Смыться собралась? — У меня дела… — Какие? Слава поджимает губы. Если она думает, что я здесь ради драмы, то ей лучше дважды всё переосмыслить. — Что между тобой и Беном? — спрашиваю сразу, чтобы потом не играть в ромашку и не вытягивать из Романовой правду по жалким ниточкам. — Чего ты от него бегаешь? — Я не бегаю, — заявляет в ответ так уверенно, что у меня даже сомнений в правдивости слов не возникает. Значит, в другом проблема. — Влас? — стреляю наугад. И попадаю точно в цель, когда Слава поднимает глаза к небу и тяжело вздыхает. — Тогда при чём тут Бен? — Ни при чём, говорю же. Я просто хотела сходить к Власу на квартиру, покормить кошку. Вот, какие у меня дела. — И, возможно, понюхать одежду в его шкафу? — (Слава глядит на меня с непониманием и брезгливостью). — Ну я не знаю просто, что там ещё обычно делают во время дикой ностальгии. — Я не собираюсь ничего нюхать, это отвратительно. Только кошку покормлю. — Как скажешь. — Я скучаю по нему. — Я знаю. — Как думаешь, я его ещё когда-нибудь увижу? — Слушай, — как бы сказать, чтоб не обиделась? — Я не тот человек, который тебе нужен, когда дело касается всех этих разговоров про отношения… Сама знаешь, что я свои построить не могу. Брать на себя ещё и ответственность за чужие… — Понятно. — Эй, — хватаю её за локоть, останавливая от того, чтобы на эмоциях ускорить шаг и оторваться от меня. — Если между вами и правда было что-то особенное, это так просто разрушить невозможно. Думаю, вы ещё встретитесь, рано или поздно. — Главное, чтобы не слишком поздно, — заключает Слава. И больше, вроде, не обижается. Наши с ней пути расходятся в квартале от кофейни, и за остаток расстояния я успеваю проверить телефон и ещё раз оставить несколько пропущенных на глухие для меня телефоны родителей. — А где Слава? — первое, что Прохоров спрашивает у меня, когда мы встречаемся. И то ли в шутку, то ли действительно думая, что я могу спрятать Славу за спиной, Бен вертится вокруг меня и даже умудряется заглянуть в карманы моей куртки. — Дурак, что ли? — я смеюсь. — Что творишь? — Ну а что? Она ж коротышка. — Наконец осознав, что Славы нет нигде, Бен разочарованно цокает языком: — Мы вдвоём завтракать будем? — Раньше тебя моё общество устраивало, — напоминаю я и легко бью Бена кулаком в плечо в попытке растормошить. Но сейчас, кажется, даже песня из «Бременских музыкантов», которой Бен так любил раньше меня доставать, ситуацию бы не исправила. — Ладно, чего мёрзнуть, — я подталкиваю Бена в сторону двери. — Пошли есть. Нам, в конец концов, больше достанется. — Угу, — летит в ответ скорее лишь формально. Потому что физиономия говорит об обратном. И здесь уже ни песни, ни прямой в челюсть не помогут. Остаётся только оплатить ему кофе, чтобы не терпеть эту кислую мину, портящую аппетит. Тут уж он точно не откажется. Отправляю Бена к прилавку со скрипом на душе и моим кошельком в качестве компаньона. Себе прошу чёрный кофе, остальное, говорю, мол, на твой вкус и за мой счёт. Опрометчиво, но возможность поесть нахаляву Бену всегда настроение поднимает. — Кофе и вкусняшка тебе, — по возвращению, Бен ставит передо мной большой картонный стаканчик и тарелку с рогаликом. — И какой-то супер калорийный молочно-кофейный коктейль, из-за которого, скорее всего, моя совесть будет мучить меня ближайшую неделю — мне. Я беру стаканчик двумя руками. Высокая температура чувствуется даже через его картонные стенки. Поднимаю, прислоняю к губам, но глоток не делаю. Секундная пауза — уже привычка. Так о себе напоминает когда-то серьёзно портившая жизнь случайность: отравление, ожог, почти что кома и как результат — чувствительный к горячему пищевод. Но не в этой жизни. Не в этой реальности. Я не без наслаждения делаю огромный глоток кофе, и, несмотря на обжигающее чувство, не могу ощущать себя счастливее. — Я и так набрал пару килограммов, — жалуется Бен. — На мне джинсы с трудом сходятся. — Купи на размер побольше. — Ты не понимаешь… — Андрей, — перебиваю я. — Ну правда. Прекращай. Я буду любить тебя, даже если ты в обхвате будешь равен своему росту. Эдакий куб, — щёлкаю пальцами, пытаясь вспомнить ускользающее из памяти слово. — Или шар! Точно. Шар. — Это меня совершенно не подбадривает, — сообщает Бен, не отрываясь от потягивания коктейля через трубочку. — А вот это, боже, этот коктейль — что-то действительно волшебное! Бен оборачивается на стойку, за которой стоит Рэм. Салютует ему коктейлем, попутно рассыпаясь в каких-то нереально фантастических комплиментах относительно золотых рук баристы. Я прикрываю глаза ладонью, качаю головой. — Я женюсь на этом коктейле, — Бен снова поворачивается ко мне. — Конечно, он нравится мне меньше Славы, но по крайней мере именно у него нет проблем со своим идеальным до мозга костей бывшим. Бен перестаёт пить. Скребёт пластиковую крышку ногтем. Со вздохом поднимает глаза на меня, но я в ответ не выражаю никакого удивления в ответ на его слова. Лишь веду бровью, снова прикладываюсь к своему кофе и после пары глотков говорю, что это глупо. — Что именно? — уточняет Бен. — Твоё поведение. Если ты хочешь заполучить девчонку, не ныть нужно, а действовать. — Сказала та, которая всё, что делает — это расстаётся и сходится с одной и той же, — ворчит Бен. За свои слова он получает пинок под столом точно в коленную чашечку. — Ты сама мне это рассказала! — восклицает он, поскуливая. Пытается пнуть меня в ответ, но промахивается, попадая в металлическую ножку стола. Я удовлетворённо хмыкаю. — Да, но это не значит, что теперь ты имеешь право меня в чём-то там обвинять. Тем более, — я со вздохом опускаю подбородок на кулак руки, локтем упёртой в столешницу, — там всё не так однозначно. — Сначала ты увела её у жениха, потом случайно затусила с одной волчицей в клубе, потом вы снова сошлись, потом опять расстались, потом сошлись, — Бен говорит нараспев, словно какую-то считалочку. — Я о таких отношениях со времён «Санта-Барбары» не слышал. — Зато я точно знаю, что Шиго ко мне что-то чувствует. А ты… не спросишь, знаешь, так и останешься лопухом, который, быть может, проворонил лучшую девчонку в своей жизни. — Лучшую? — Бен меряет меня озадаченным взглядом. — Мне стоит беспокоиться о том, что ты захочешь её отбить? — Ничего не имею против Романовой, но, ты же знаешь, мне нравятся барышни с огоньком. С перчинкой, если хочешь. Я бы, скорее, приударила за её ведьмой Лией. — Тогда тебе бы пришлось противостоять Марку, — подмечает Бен. — Этот неугомонный всё никак не может оставить её в покое. — Ну, без обид к твоему другу, но выбор между мной и ним очевиден. Марк всего лишь милый, а я, — я машу рукой возле своего лица, — ты видишь сам. Плюс, в детстве я занималась художественной гимнастикой, и это ещё десять очков в мою пользу. Бен смеётся, и, — ура! — в это мгновение он забывает о том, что влюблён в девчонку с разбитым сердцем. — Может быть, — протягивает он. — Что ж, знаешь… по крайней мере, у меня точно всегда будет друг в её лице. — О, в этом можешь не сомневаться! — уверенно заявляю я. — Слава любит тебя, просто не так, как тебе бы хотелось. Но от этого любовь не становится менее ценной. — Ты права. — Разумеется, я права, балда. И чтобы окончательно закрыть эту тему, толкаю в сторону Бена свою тарелку с рогаликом. А он, сволочь, словно только этого и ждал, потому что сразу приступает к поеданию моего завтрака, лишних вопросов не задавая. — Ты подумала насчёт предложения Славы, кстати? — спрашивает. — Нет, потому что я всё того же мнения, — я отбиваю барабанную дробь по столу. — Предложение — дерьмо. — Почему? Мы ведь и так уже некоторым рассказали. Будет гораздо проще, если знать будут все. — Во-первых, трепались направо и налево вы оба: парочка, Абрам да Сарочка, блин. Я не сказала никому, даже Лене, Полине или Шиго. А во-вторых, сейчас наша тайна — как последний удерживающий фактор. Расскажем — и проблемы накроют нас здоровенной лавиной. — Я не думаю, — Бен замолкает, чтобы дожевать и вытереть губы салфеткой, — что станет так уж плохо. — Ты не думаешь, а я — знаю. Напоминаю, — стучу костяшками по своему виску. — Я вижу будущее. — Но не всё подряд же. — Ладно, спишем всё на чуйку профессионального защитника. Что? Против этого лома нет приёма? Бен корчит рожицу недовольства с высунутым языком. Победа за мной, но радоваться как-то не хочется. Слава предложила нам рассмотреть вариант поведать всему штабу, откуда мы пришли, после того, как правда так не вовремя вскрылась при Власе и причинила боль им обоим. Говорит, мол, больше не хочет, чтобы любимые люди смотрели на неё так разочаровано. Вот только лично я больше боюсь стать изгоем или, ещё что хуже, подопытным кроликом. На абстрактных весах жизненного опыта вскрытый череп явно перевешивает разбитое сердце. В кармане вибрирует телефон. Пока достаю его, в груди теплится надежда увидеть входящий по имени «мама» или «папа», но вместо этого — красное сердечко и смайлик огня. — Шиго, — объявляю я Бену, демонстрируя ему дисплей. — Отвечай. Только и успеваю нажать зелёную кнопку и сказать «Привет», когда мне в ответ летит целый поток слов, в основном совершенно не связанных между собой и в большинстве своём наполовину русских, наполовину на языке огненного народа. — Так, стоп! — кричу я, пытаясь перебить феникса на другом конце провода. — Давай по существу. — Приезжай, — просит Шиго на выдохе. — Я сейчас очень зла и боюсь сжечь съёмную квартиру к, как вы говорите, чёртовой матери. — Я с Андреем. — Лучше без него, если только ты не предлагаешь попробовать что-то новенькое. — Поняла. Буду через десять минут. Отрубив звонок, гляжу на Бена. Виноватым взглядом его не проймешь, и в этом мы оба осведомлены на практике. Поэтому я достаю из кармана кошелёк, а из него сторублёвую купюру. — Ты знаешь, что друзей не меняют? — возмущённо спрашивает Бен. — К тому же, сто рублей? Это вот так ты оцениваешь наши отношения? — И я тебя люблю, Прохоров, — бросаю на прощанье. Хватаю стаканчик с кофе, легко шлёпаю ладонью по козырьку Беновой кепки и покидаю кофейню. Это не выбор между другом и любовью, нет. И я сейчас себя не успокаиваю. Просто, зная Шиго, её наверняка что-то страшно расстроило, а потому это выбор между моим одним расстроенным близким и другим, но менее грустным.***
Шиго позволяет себе задержаться в кровати в моих объятьях. Всего лишь до тех пор, правда, пока её дыхание не восстанавливается — а на это ей, как фениксу, требуется чуть больше минуты, пока я, даже несмотря на хорошую физическую подготовку, чувствую бешеные удары своего сердца в груди ещё некоторое время. — Надо придумать, как избавить тебя от этого, — произносит Шиго. Садится на край кровати. Тянется к оставленному (точнее, сорванному мной) на полу шёлковому халату. — Так продолжаться больше не может. Качаю головой, неотрывно следя за сборами Шиго. Она окончательно поднимается на ноги, повязывает пояс халата на талии. Идёт к зеркалу, попутно прихватывая ленту для волос и расчёску с прикроватной тумбочки. — Ты плохо спишь, у тебя постоянные мигрени. Знаешь, насколько с таким режимом дня сократится твоя жизнь? Приподнимаю плечи ровно для того, чтобы сказать, что меня это мало волнует, а потом снова плюхаюсь в подушки. Здесь их много. Одеяло тонкое, односпальное, поэтому именно они заполняют больший периметр кровати. — Оно и видно, — Шиго не собирается оставлять попытки прочитать мне нотацию. — Ничего, я попрошу Лукаса, чтобы он поговорил с отцом. Если не заручимся его помощью, то хотя бы узнаем, кто ещё может её оказать. — Вот только Эдзе давай не будем сюда приплетать, он уже и так постарался — будь здоров, — ворчу я. Шиго бросает на меня через отражение в зеркале быстрый удивлённый взгляд. Потом, кивнув, будто что-то отмечая в своей собственной голове, говорит: — Всё время забываю, что Миллуони — это не его настоящее имя. — Я вообще не думаю, что в нём есть хоть что-то настоящее, кроме желания навариться на всём подряд. Шиго закатывает глаза, но меня не отдёргивает. Защищать отца она никогда в жизни не станет — эта роль в их семье, как я уже успела заметить, отведена Лукасу, почему-то до сих пор продолжающему не замечать очевидных недостатков Эдзе. Быстро провожу ладонями по лицу, убираю мешающие волосы. Не хочу думать об Эдзе и о прочих перипетиях. Хочу смотреть на Шиго и наслаждаться тем, что вижу. Её пальцы быстро перебирают волосы, заплетая их в причудливую косу. Утренняя Шиго — это не огненный феникс, не дочь Верховной и не потенциальная будущая правительница. Утренняя Шиго — это шёлковый халат, спадающий с одного плеча, это поцелуи в шею, это кофе с добавлением особого «секретного ингредиента», который на вкус напоминает соль и пьётся мною практически насильно, но о чём я, разумеется, молчу, чтобы не расстраивать её. Сейчас Утренняя Шиго принадлежит мне лишь потому, что обычная Шиго однажды вечером оказалась слишком слабой, чтобы устоять перед возможностью начать всё сначала. Четвёртый второй шанс, как сказала она. Четвёртый — и последний. Ну, это мы ещё посмотрим. Ведь я уже точно знаю, что мы предназначены друг другу: я видела прошлое, будущее, видела те уголки истории, которые увидеть было недозволенно никому, и в каждом мире, в каждом времени мы были вместе. — Но мы же здесь сегодня собрались не для того, чтобы обсуждать мои дела, — говорю я, растягивая последние слова из-за настигнувшего врасплох зевка. — Так что давай, вещай. Я вся во внимании. — Понятия не имею, о чём ты говоришь. — Я знаю, что ты желаешь заняться сексом вместо завтрака только тогда, когда тебя с утра успевает что-то вывести из себя. Шиго молчит. Заканчивает с волосами. Резко оборачивается и кидает в меня расчёску, при этом выдерживая на лице всё то же стоически равнодушное выражение. — Неправда, — сообщает она. — На прошлой неделе ты вытащила меня с тренировки, потому что Лукас купил подарок Зоулу на день рождения, не посоветовавшись с тобой. — Это был единичный случай. — А, так мне вернуться к перечислению всех остальных? Шиго надевает домашние тапочки, которые находит под батареей. Приоткрывает окно, впуская в комнату прохладный зимний воздух и заставляя меня поёжиться. — Ты останешься на чай? — спрашивает, будто это не очевидно. — Конечно. Вот только с кровати не встану, пока ты мне всё не расскажешь. Переворачиваюсь на живот, немного ползу вперёд. Теперь мои ноги на подушках, а голова, подпёртая кулаками, с противоположной стороны. Достаточно, чтобы продемонстрировать мои вполне себе конкретные намерения? Думаю, да. — Это Саша, — сдаётся Шиго. Всегда всё заканчивается именно так. Глупая традиция разговора в стиле сварливых супругов. Всё было бы проще, если бы на каждую просьбу одного другой отвечал бы сразу, честно и по делу. Проще — но не интересней. — Ты в курсе, что я съехала из общежития и сняла эту квартиру специально для того, чтобы у него было своё жильё после его увольнения из штаба, а он и дома у родителей не ночует, и здесь не появляется, вместо этого шатается непонятно где, трубку берёт раз через раз и вообще... Узоры на теле Шиго, привычно имеющие спокойный оттенок клубники, наливаются ядрёно-красным. Мне видится, что я стою у вулкана, готового вот-вот извергнуться, и я заворожена этой красотой, поэтому-то и не бегу прочь. А ещё, наверное, парализована страхом до самых внутренностей. — Хочешь, я поговорю с ним? — предлагаю в качестве варианта. — Брось, — отмахивается Шиго. Останавливается у приоткрытой двери, но пока так её и не проходит. — Даже если и так, что ты ему скажешь? — Не знаю. Например, объясню доступно, что ты ради него из кожи вон лезешь, а он ведёт себя как последняя сволочь. — Ну вот именно поэтому и не надо. Ты не умеешь разговаривать по-хорошему. С этими словами, Шиго выходит из комнаты. В коридоре кричит, спрашивая, что я больше хочу на завтрак: блины или кашу. Я прошу первое, и тогда, ожидаемо, начинается лекция о холестерине, жирах и прочем, чем люди, по её мнению, так старательно пичкают свой организм, забывая, что не бессмертные. Это всё — часть странного ритуала. У фениксов вообще особая тяга к повторяющимся вещам. Утром Шиго находит достаточно весомый повод, чтобы позвонить мне, затем мы занимаемся любовью, после чего следует короткий разговор в духе блиц-обмена беспокоящими нас проблемами и предложение выбрать завтрак, где одно блюдо — обязательно до тошноты здоровое и правильное, а второе — то, что я точно предпочту, и тогда следуют её возмущения и обвинения меня в неразумности. В жизни, где контроль — дорогостоящая роскошь, закономерные процессы — то спокойствие и та стабильность, которой мне так не хватает. Возможно, именно поэтому я всегда выбираю Шиго, а она — меня. Мы нужны друг другу для баланса. — Ты права, — говорю я, приходя на кухню. Шиго готовит. Разумеется, блины, несмотря на то, как негодовала по поводу моего выбора. Запах стоит такой фантастический, что моментально приходит аппетит, которого до этого не было. — Это радует, — говорит Шиго. Указывает на меня мешалкой. — Но ты бы лучше оделась, что ли. Вдруг Саша всё-таки придёт. На мне только трусы. Я опускаю голову и оглядываю себя, будто понятия не имею, как именно выгляжу. — Временами мне нестерпимо тяжело, — продолжаю, игнорируя замечание. — Но я не хочу избавляться от этого… дара.. Шиго замирает. Тесто капает с мешалки, которую она продолжает держать не над столом или миской, а над полом. — Почему? — спрашивает заинтересованно. — Ты не понимаешь, почему люди так легко портят собственную жизнь или даже иногда расстаются с ней. Но это то, из чего мы созданы. Как вы, фениксы, из огня и способности становится бессмертной птицей, так и мы — из жертвенности и необходимости доказать миру свою значимость. Это, конечно, помимо саморазрушения и прочих разных совсем уж странных штук, вроде… — я облизываю губы. — Вроде любви к кантри, например. Нет, серьёзно, что должно сподвигнуть на любовь к такой странной музыке? Для Шиго я — ещё более диковинная штука, чем она сама — для человечества. Поэтому мои слова больше её запутывают, и ей не остаётся ничего другого, как вернуться к готовке, позволив мне сесть за стол в одном белье и включить телевизор. — Я вижу будущее, — протягиваю я, лениво переключая каналы с однообразными утренними новостными передачами. — И это может помочь мне спасти кого-нибудь… Игра стоит свеч, как говорит Ваня. Тебе так не кажется? Шиго оборачивается. Смотрит на меня пристально. Я давно привыкла к её красным глазам, и теперь они для меня не пожар или напряжённость, а комфорт и уют. Легко влюбиться в общепринятую красоту. Легко восхищаться карими, голубыми, серыми, зелёными глазами, чей цвет не будет ослеплять в тёмном помещении или «давить», заставляя отвести в сторону взгляд, чтобы не напрягать собственные глаза. Поэтому я этого не делаю. Я родилась, чтобы избегать путей, по которым сотнями раз ходили. «Дикая и свободная». — Обещай мне, что ты не будешь специально подвергать себя опасности, — просит Шиго. — Я люблю тебя. И не хочу тебя потерять. Первый раз. Первый раз за все наши утра она это сказала. Кухня наполняется жаром готовки, голосами ведущих телевизионной программы, на которой я останавливаюсь, и тихой мелодией, которую Шиго напевает себе под нос. Закономерный процесс прерван одной маленькой фразой, которая заставляет мою планету остановиться и начать крутиться в противоположном направлении. — Я тоже тебя люблю, — говорю я. Шиго ставит передо мной чашку с горячим чаем. Я успеваю схватить её за руку раньше, чем она её убирает. У Шиго на мизинце крохотный узор, напоминающий одну половину солнца. У меня на том же пальце другой руки — свежая татуировка, изображающая вторую его часть. Они совпадают. Мы совпадаем. Хочет Шиго того или нет, но мы созданы друг для друга.***
Построение затягивается. Все защитники в ожидании, пока Татьяна поговорит с пришедшим Евгением. Первое время я пытаюсь прислушаться к их разговору, но Бен и Слава постоянно переводят моё внимание на себя, и в итоге я сдаюсь, мол, всё равно не моё дело. — Это что? — спрашиваю я, указывая на запястье Славы. — Фитнес-браслет, — Слава дёргает прорезиненную ленту. — Ваня подарил, я ему в «Тайном Санте» выпала. Тут умный будильник, датчик сердечного ритма… Ещё он уведомления с телефона получает. — Бесполезная, короче, штука, — заключает Бен. Я киваю, соглашаясь. — Ну нет! — протягивает Слава. Хотя по глазам видно, что да, просто ей не хочется обижать Ванин выбор. — Просто я не до конца понимаю, нужен ли он мне вообще… — Как я и говорил — бесполезная штука. Слава фыркает в ответ. В разговор вступает Марс, который умудряется за десяток секунд перечислить шесть плюсов финтес-браслета. Тем временем, к нам возвращается Татьяна. Явно на взводе, что для нас, в свою очередь, не сулит ничего хорошего. Мысленно я проклинаю Евгения — не мог, что ли, подождать конца нашей тренировки со своими плохими новостями? Разминка проходит в особо ускоренном темпе. Спустя четверть часа все мы, загнанные, потные и уставшие, делаем минутную паузу, упав на маты, пока Татьяна объявляет основное тренировочное задание на сегодня. — Я буду называть один из приёмов традиционной техники муай-тай, а вы в парах будете его исполнять. — Под ровный голос Татьяны, Бен, распластавшийся рядом со мной, шумно дышит. Приходится толкнуть его, чтобы он был потише. — До трёх повторений. Потом меняетесь. Ясно? — Так точно! — разлетается нестройным эхом по тренировочному корпусу. — Партнёра выбираете произвольно, но увижу, что начнёте лясы точить вместо отработки, распределю по собственному желанию, которое вам, гарантирую, не понравится. Я протягиваю руку в сторону, как раз туда, откуда доносятся хриплые вздохи, и хлопаю Бена пятернёй по груди. — Со мной будешь, — говорю. — Лады, — соглашается Бен. Уже когда мы поднимаемся на ноги и распределяемся по тренировочному корпусу, я вижу, что в паре со Славой стоит Марс. — Готовь задницу, — сообщает Бен. — Извращенец, — прыскаю я. Бен закатывает штаны, обнажая голени, а ещё снимает водолазку, оставаясь в одной майке. Потягивается. — Давай сегодня без основательного стриптиза, — прошу я. В ответ в меня летит снятый кроссовок, а следом за ним — и средний палец, оттопыренный в кулаке. — Защитники! — восклицает Татьяна. Запрыгивает на скамейку, оттащенную в центр площадки. Складывает ладони вокруг рта вместо рупора. — Чорак Фад Хан! По разыгранной до этого в «камень, ножницы, бумага» очерёдности, я первая провожу защиту. Бен пытается приблизиться, я быстро поворачиваюсь вокруг своей оси и наношу удар с вертушки ему в голову. Ну, как наношу. При всём желании не могу — имитация удара без контакта как такового. Так три раза. Затем то же делает Бен. — Даб Чавала! — объявляет Татьяна следующий приём. Теперь Бен делает пробу прямой атаки левым кулаком точно в голову. Моя задача — не позволить ему, выполнив защиту уклоном вправо и проведя контратаку. Нигде и никогда я не чувствую себя так хорошо. За каждой верно проведённой комбинацией следует вспышка счастья, глушащая всё неудачи, кажущиеся громоздкими вне этих металлических стен и потёртого борцовского мата. — Пак Лук Той! Стоит только Татьяне объявить следующий приём, как в голове возникают строчки, записанные в конспекта собственным круглым почерком и подчёркнутые красным слова, на которых нужно сделать особый акцент уже во время исполнения. Бен делает красивый прямой удар левой ногой. Я провожу защиту, нанося удар сверху вниз правым локтем по голени. Татьяна говорила, что этот удар может принести не только дискомфорт, но и сломанную кость в ноге. — Я вижу твой взгляд, — сообщает Бен, успевая подобраться достаточно близко между нашей сменой. — Вздумаешь мне голень сломать, я тебя убью. Я смеюсь. Татьяна замечает это и заставляет сделать двадцать штрафных отжиманий, но не меня, а Бена. На середине моих довольных и едких замечаний шёпотом в сторону отрабатывающего друга, по тренировочному корпусу разносится звук сирены. Раньше, чем Бен оказывается на ногах, Татьяна сообщает, что тревога не учебная. — Нужны шестеро, — говорит она после того, как читает что-то у себя на нарукавнике. — Прохоров, Ларионова, Ищенко, Лихницкий, Довлатов, Суворова — на выезд. Романова, Горьких, Викторов — держать связь и, в случае необходимости, присоединиться. — Но можно мне… — начинает Слава, что ожидаемо. Разумеется, возмущается, почему её не сунули в главную бригаду. И, конечно, совершенно забывает, что, собственно, сама позволила Марселю занять своё место в «Дельте». — Нет, нельзя, Романова! — обрывая её, кричит Татьяна. — Я сказала — запас, и это не обсуждается. Шементом на выезд! — хлопает несколько раз. — А для остальных: не помню, чтобы давала команду расслабить ягодицы. Те, чьи партнёры ушли на задания, пять секунд на то, чтобы найти новых. Мы с Беном и остальными ребятами главной бригады бежим к оружейной, чтобы взять обмундирование. По уставу на это позволено тратить не больше тридцати секунд. За это время Татьяна успевает открыть портал по полученным координатам. — Главная площадь, — сообщает Татьяна по нашему возвращению. — Похоже, у кого-то раньше времени случилось весеннее обострение. Там потасовка между людьми и кучкой нимф. Постарайтесь без насилия. — Но если что, кому-нибудь нос разбить можно? — в шутку спрашивает Бен. — Ради профилактики нужно, Прохоров! Лучших слов для подбадривания не услышишь. Переполненные оптимизмом и адреналином, мы ровным строем проходим через портал и оказываемся в центре города, на площади у торгового центра. Дальше крики направляют нас как стрелка компаса. — Смотри, что удумали! — восклицает Бен. Указывает себе в ноги. Пинает железную банку, заляпанную чем-то красным. — Кровь? — спрашиваю я. — Не-а, — отвечает Марсель. — Краска. Он кивает вперёд. Вся толпа, которая и создаёт беспорядок, окрашена в красный и чёрный. — Совсем шарики за ролики заехали! — Бен снимает с плеча арбалет. — Ну-ка, разошлись! Бежит в толпу. Я срываюсь за ним, попутно вооружаясь пистолетами. Всё как учили. Идеально соблюдаем инструкции, но при этом всегда оставляем место для экстренного манёвра. — Власть людям! — кричит кто-то. — Возвращайтесь туда, откуда пришли! Вижу крикуна в толпе. Стоит на каменной возвышенности, размахивает горящей палкой. Подбираюсь к нему со спины, попутно вырубая попытавшегося оказать сопротивление парня с бейсбольной битой. — Эй, ты! — я приставляю дуло к затылку крикуна, когда забираюсь на выступ позади него. — Твоё мнение, морда расистская, кто спрашивал? — Стражи — рабы! — уже не так уверенно, но всё равно говорит он в ответ. — Рабы системы, жертвы в ловушке, которую для них поставили иные! Вы не способны ни на что, кроме следования придуманным правилам, которые унижают людей! — Вот конкретно на данный момент я очень даже способна на то, чтобы снести тебе башку, — выходя из себя, сообщаю я. — Так что варежку закрыл, мамкин революционер, на землю слез и встал на колени. За тобой уже едет полиция. — Власть людям! За спиной кричат. До опасного близко. Чёрт. Резкая боль в затылке. Это не внутри, как обычно бывает и к чему я привыкла, а снаружи. Перед глазами всё плывёт, я спрыгиваю со скамейки и несколько долгих мгновений пытаюсь прийти в себя. — Об тебя бутылку разбили! — с ужасом в голосе, в глазах и на перекошенных губах сообщает подбегающий Марс. — Я её вырубил, но поздно. Извини! — Нормально, — касаюсь затылка. Крови нет, но шишка уже набухает. — Крикуна спускай, первым в бобик полицейский пойдёт. А я посмотрю, чей ещё пыл нужно остудить. Давно не участвовала в открытых перепалках. Ночные дежурства в поисках гнори и перитонов ни в счёт. Тут — всё серьёзно. И реальный шанс получить травму, а не нечто формальное, образное, вроде: «Ну, если сегодня нам повезёт, то мы не уснем и убьём наконец очередного суккуба». Я уже не так слаба, но всё ещё не до конца вернула свою форму. Окружающие думают, я этого не понимаю, но это наоборот именно то, что я замечаю первым, глядя в зеркало. Мои руки и ноги тоньше, и это мне не нравится. Мои руки и ноги потеряли свою силу, и это меня убивает. Мои руки и ноги позволяют мне восстанавливаться медленнее, чем я ожидала, и это выводит меня из себя. Я крепче берусь за пистолеты. Успокойся, Нина. Не позволяй сомнению столкнуть себя с пути. Мне ничего не угрожает, потому что я могу постоять за себя. — Менты приехали, — сообщает Бен, появляющийся из-за спины. — Людьми они займутся, а нам нужно переловить нимф, пока они не разбежались. Двое уже пытались, я их оглушил. — Ясно, — киваю. Затылок отзывается острой болью. — Разберёмся. Всё, как раньше. Всё, кроме меня самой. Но это не значит, что мне теперь суждено навсегда оставаться лишь жертвой случая. Собираю в кулак всю силу. Пусть её немного, но она — моя. Выставляю руку в сторону, и в неё врезается бегущий куда-то парень-нимфа. Он едва не падает, но я успеваю схватить его за грудки и самой уложить на лопатки, прибивая к земле. — Это мой город, — сообщаю я. — И я больше никому не позволю его разрушить.***
После задания, как обычно, оставляем обмундирование в оружейной и идём отдыхать в гостиную, где попутно нужно будет пересказать хранителям тот отрезок времени, где их самих не было. Так спишется рапорт: из нескольких частей, включая само исполнение миссии защитниками и последующую экспертизу местности хранителями. Вслед за Беном поднимаюсь по железной лестнице в холл первого этажа и вижу Шиго. — Что ты тут делаешь? — интересуюсь. Бен и остальные защитники уходят, оставляя нас. — Мне Лукас позвонил. А ему Артур сказал. — Очень интересная цепочка вышла, но я всё ещё не вижу в ней ответа на свой вопрос. — Я просто хотела убедиться, что ты в порядке. Врать сейчас будет нелепо. По крайней мере тогда, когда я до сих пор прикладываю к затылку пакет со льдом. — Мне нужно ещё решить кое-какие дела, так что подожди меня в комнате, ладно? — вместо ответа говорю я. — Хорошо. Дела, как же. Слежу за уходящей Шиго. Как же глупо всё получилось... — Тигрёнок? Ноги врастают в пол. Не пошевелиться. Так меня зовёт только папа, но это не может быть он. Напоминаю себе, чтобы заранее не расстраиваться: папа меня больше не любит, он не принял меня, вычеркнул из жизни. А потому тот, кто говорит это, кем бы он ни был, точно не обращается ко мне. — Твоя мама сказала: иди, мол, но учти — Нина очень на тебя похожа, а потому прощение вымаливать придётся чуть ли не стоя в углу на горохе. Точно он. Не может быть. Но ведь правда: вот же, стоит на пороге входа в штаб, едва прикрыв за собой дверь. Макушка и плечи покрыты свежим снегом. Щетина превратилась в бороду, кажется, уже как минимум неделю назад. Я бы, наверное, не узнала его в толпе, если бы не знакомая мне брезентовая куртка с вышивкой орла на груди. — Папа? Потому что не реальность будто — видение. И хотя я в последних уже давно профи, благодаря прыжкам сознания в будущее и обратно, всё равно своим глазам верится с трудом. — Я был на площади, когда вы туда прибыли. Сегодня у меня выходной, и твоя мама послала меня за продуктами. Как раз выходил из супермаркета, и тут эта свора, — папа хмыкает. — Подростки — они в каждой форме жизни одинаковые. Не поймёшь, что у них на уме. — Это если не пытаться, — вырывается у меня. Раньше я едва ли могла сказать даже одно лишнее слово в это его хмурое лицо, но теперь… чёрт, мне всё равно. — Если ты пришёл узнать, в порядке ли я, то я в порядке. Это, — убираю лёд от затылка, — всего лишь небольшой ушиб. Жить буду. — Я и не сомневался. — Папа стягивает с головы шапку. В его волосах больше седых прядей, чем я помню. — Ты всегда была выживальщиком, с самого рождения. — Историю о том, что я родилась с пуповиной, обмотанной вокруг шеи, я уже миллион раз слышала, — замечаю, старательно добавляя и в тон голоса, и в выражение лица побольше брезгливости. Мол, на-ка, подавись. Мне теперь твоя забота не нужна. Сама, как видишь, справляюсь. — Ещё одного раза не выдержу. — А что насчёт истории о том, где твой батя — самый настоящий болван и последний кретин? — Что? — Хочешь правду? — (Я киваю). — Когда ты призналась, мы с мамой были в ужасе. — (Вот уж спасибо, что напомнил!). — Казалось, ничего хуже с нами уже случиться не могло. — (Прекрасное замечание. Пойду, с лестницы кубарем сброшусь). — Но сегодня я увидел, как ты сражаешься, и понял, что, отдалив тебя от себя, мог легко упустить момент, когда тебя бы не стало. И тут… — Папа сжимает в пальцах свою шапку до побелевших костяшек. — Тут я подумал: вот, что на самом деле настоящий кошмар, который я сам и создал, похоронив ещё живого ребёнка. — Пап… — Прости меня. Я… — вздох на грани беспокойства и истерики. — Я не смогу понять и принять твой выбор, наверное, никогда в жизни, но… не хочу, чтобы это стало тем, что отнимет у меня моего тигрёнка. Ещё один вздох. Папа не плакал , когда меня в прошлой жизни с трудом, но вытащили из комы после отравления, когда у мамы случился выкидыш, и она не смогла выносить моего младшего брата, и даже когда мой дедушка позвонил и сообщил, что у бабушки остановилось сердце. Папа, я помню, говорил, что мужчины не плачут — они огорчаются. Говорил когда-то… А сейчас стоит в паре шагов от меня, и я хорошо вижу слёзы в его глазах: таких же миндалевидных, карих, тёмных, как у меня. — Ты и правда решил, что меня так просто будет вернуть? О, каких сил мне стоит не рассмеяться ему в это его лицо истинного святоши. Когда-то я любила своего отца, считала его своим наставником, лучшим учителем, который только может быть, другом, защитой. Он говорил, что никому не позволит обидеть свою маленькую девочку, а в итоге оказался именно тем, кто нанёс мне самый больной удар в спину. — Пришёл просить прощения, но я не вижу, что ты раскаиваешься. Только ложь, скрытая за красивыми словами. Ты говоришь, что просишь прощения, но при этом не отрицаешь, что никогда меня не примешь. Пап, — и всё-таки я смеюсь. — Я больше не та глупая девочка, которой тебе было когда-то легче лёгкого промыть мозги. У меня теперь своя жизнь. И, нравится тебе это или нет, я не собираюсь меняться. — И не прошу, — спокойно говорит отец. — Просто хочу, чтобы в твоей жизни для нас с твоей мамой снова было место. — Это вы отказались от меня, а не я от вас, — отрезаю. Плевать, что звучит приговором. Плевать, что кто-то подслушивает на лестнице, потому что я даже краем глаза хорошо вижу выделяющуюся тёмную тень. Когда-то давно меня беспокоило, что скажут они с матерью. Больше нет. Какой же наивной я была! Обрывала их телефоны, надеясь, что одна возможность поговорить всё изменит. Только о каких переменах может вообще идти речь, если они давно всё для себя решили? — Спасибо за всё, что вы сделали для меня, — продолжаю я. — За лучшее детство, лучший дом, построенный твоими руками, за отдых у моря, за чтение сказок по ночам и за то, что ты обещал положить весь мир к моим ногам, когда я стану взрослой. Вот только всё пошло совсем не так, как вы с мамой мечтали, и за это я прошу у вас прощения. — Скрипят деревянные половицы. Я оборачиваюсь на тень, которая становится выходящей из-за лестницы Шиго. Смотрю на неё, и мне становится легче. Я понимаю, что сделала правильный выбор. — Я выросла и сама, если захочу, поставлю мир на колени. Мне не нужна помощь тех, кто считает, что я больная. И уж тем более мне не нужна такая семья. — Снова гляжу на отца. — Спасибо, пап, за всё, но здесь тебе больше не рады… Я думала, что забуду, но выкинуть из головы твои слова о том, что лучше бы в день рождения я так и не сделала свой первый вдох, у меня никак не получается. Не даю отцу сказать хоть что-то. Точнее, не позволяю себе остаться, чтобы это услышать. Пускаюсь по лестнице вверх бегом, перебирая онемевшими ногами разве что чудом. Шиго отходит в сторону, пропуская меня, но затем, я слышу, идёт следом. Я влетаю в комнату, где сидят девочки. Увидев меня, они моментально отвлекаются от своих дел. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Полина. Она оказывается ближе всех, но в тот же момент рядом появляется нагнавшая меня Шиго, и именно ей я решаю упасть в объятья. Закрываю глаза. Проматываю сказанное отцу и понимаю, что только что поставила окончательную точку. У меня больше нет семьи. — Ты поступила правильно, — шепчет Шиго. Гладит меня по волосам осторожно, как котёнка. — Я горжусь тобой. — А что она сделала? — это Лена. — Сказала отцу, что достойна большего. — Погоди, твой папа был здесь? — Ага, — отвечаю я. Шмыгаю носом, отстраняюсь от Шиго, чтобы меня было лучше слышно. — Прощения просил. — А ты что? — Послала его куда подальше. Тишина. Лена и Полина переглядываются. Затем обе снова смотрят на меня. Я окончательно высвобождаюсь из объятий Шиго и встаю перед своими лучшими подругами, сложив руки на груди и ожидая, что же они скажут. — Это хорошо, ведь да? — осторожно, неуверенно уточняет Лена. — Я киваю. — Тогда я очень тобой горжусь, — заключает она, улыбаясь. Полина, стоящая ближе, треплет меня по плечу. — Мы все гордимся, — говорит. Что-то позабыла я. Глубоко заблуждалась. У меня есть семья. Я сама её выбрала. А она, в свою очередь, приняла меня такой, какая я есть.***
Шиго держит меня за руку, переплетая пальцы. Её кожа очень горячая, но мне всё равно холодно, потому что я забыла в штабе куртку и стою в одной толстовке. Смотрю на Шиго, пока она наблюдает за приготовлениями Марса и других ребят. В её алых глазах отражаются редкие вспышки зажигалок и лампочки уличных фонарей, и это самое красивое зрелище в моей жизни. Привстаю на носочки, тянусь и целую Шиго в скулу. Она поворачивается, позволяя мне украсть поцелуй и с губ. — Пожалуйста, — говорю я. — Больше никогда не позволяй мне себя бросить. Можно было бы добавить, что она, пожалуй, единственное хорошее, что мне светит в жизни, но это, кажется, и так очевидно. Один раз я уже сказала, что люблю её, но хватит ли у меня смелости это повторить — не знаю. Надеюсь, Шиго умеет читать между строк. — Ты найдёшь меня всё равно, — произносит Шиго, отводя взгляд. — Как и всегда. О, да. Чертовски верное замечание. — Сейчас та-а-ак рванёт! — восторженно восклицает Рэм, устанавливая в снегу очередной фейерверк. Он ни чуть не изменился. Всё такой же бескорыстно добрый, сияющий своей белозубой улыбкой умный увалень. Между ним и Лизой даже без участия Славы что-то закручивается. Иначе зачем она сейчас пришла, если могла не принимать приглашение? Иначе зачем помогает Рэму, подавая фейерверки из коробки, если бы могла стоять в стороне, как и все остальные? Ближе всех от нас с Шиго топчутся Слава с Беном. Или Бен со Славой, я их уже не понимаю. Ну, кроме одного: Бен влюблён. Хоть он доверил мне этот свой маленький секрет, его самого с потрохами выдают его глаза, его движения и эти скованные, смущённые улыбки. Я искренне рада за Бена, и нет никаких «но с другой стороны», потому что мой старый товарищ уже знает, как больно лечить разбитое сердце, и не позволит себе обжечься на этом дважды. — Поджигай! Щелчки зажигалок. Хруст снега, когда парни отбегают прочь. Хлопки. Много, и такие громкие, что в ушах звенит. Слава вздрагивает, но когда глядит на яркие переливы в небе, на её губах расцветает улыбка. Первый месяц обучения, если не первая неделя: как отличить звук фейерверка от выстрела? Последний не оставляет после себя никакого эха. Вот же и балда ты, Нинка. Параноик. — С Рождеством! — весело кричит Марсель, подбрасывая в воздух свои варежки. — Мы по маме евреи, — это говорит Виола. Она встаёт рядом с Рэмом и говорит «мы». Это, может, и ничего не значит, но мне становится тепло и радостно за них. — А я атеистка, — говорит Лия. Они с Полиной принесли из штаба кастрюли с маринованным мясом и добавили их к остальной еде на импровизированном пикнике, где всё пластиковое: стол, стулья и посуда, но всё равно чертовски уютно. Когда Лия подходит к Славе, они улыбаются друг другу. — Это не важно, — громко заявляет Марсель. — Бог всё равно всех любит. По толпе пробегает шум: кто-то возмущается, кто-то протестует, а кто-то откровенно смеётся над бедным парнем. И только Слава делает неуклюжий шаг назад, разворачивается на пятках. Я, стоящая чуть позади, оказываюсь преграждающей её путь. — Кирилл так говорил, — произносит она грустно. Шиго вопросительно косится на меня в ожидании пояснений. Видать, и Слава это замечает, потому что сразу говорит: — Мой лучший друг умер, и я по нему скучаю. — О, — протягивает Шиго. — Сочувствую. — Это нормально, — уверяю. — Грустить по Кириллу. — Знаю, просто… думала, что уже не будет так больно. Я вспоминаю сегодняшний разговор с папой. Похоже, не всем нашим ожиданиям суждено было сбыться. — Мы прикроем тебя перед остальными, если ты хочешь уйти и побыть одной, — заверяю Славу. Но та отрицательно качает головой. — Нет. После всего произошедшего, если я что-то и поняла, так это то, что никто не должен справляться со своими трудностями один. — Слава права, — соглашается Шиго. Но смотрит на меня, будто знает больше, чем я говорю. И чуть крепче сжимает мою ладонь. — Для этого и нужна семья. Раздаётся самый громкий взрыв. Мы все переводим взгляд на небо, освещаемое дождём из падающих в разные стороны жёлтых, красных и оранжевых звёзд. Я щурюсь от ослепляющих искр, вжимаю голову в плечи из-за пробирающего до костей холода. Это не кончится хорошо. Завтра утром я наверняка проснусь простуженной. Но по крайней мере я точно знаю, что в этом городе обязательно найдётся тот, кто принесёт мне в постель горячий чай с лимоном и скажет, что я хорошо выгляжу, даже если из-за высокой температуры мне придётся три дня не мыться. Ведь, как сказала Шиго, для этого и нужна семья.