(не) по-настоящему

Руби плачет на разрыв – растирает бесцветные слёзы по белым, словно измазанным мелом, щекам; она всё делает преувеличенно ярко, (начиная с красной помады в три слоя и заканчивая такой же кровью, размазанной по щекам). Осознание собственной отвратительности горит маяком где-то внутри черепной коробки, деля миролюбивую и отчаянно яркую душу на части; «чудовище» горит каиновой меткой. В рот забивается шерсть, ализариновая блузка неприятно липнет к телу, промокшая от не сошедшего снега; Руби давится слезами на тонком слое сырого сугроба, размазывая красные капли по лицу – безутешные попытки стереть оборачиваются обратным. Дэвид появляется привычно вовремя; Дэвид – идеальный принц, ему положено всё в своей жизни делать идеально и правильно, вовремя. Она отрицательно качает головой и истерично шепчет «нет»; сил привычно хватает на истерики – дикая волчья энергия бьётся где-то в разбитом морально сердце. Он протягивает к ней руки, пытается успокоить и шепчет ласково, излишне заботливо для бьющегося внутри и вылезающего из неё монстра. Руби практически героически кричит «нет», потому что злодеям (злодеи и монстры для неё неделимы) место тяжёлых кандалах и за решётками, под чётким надзором – точно не в руках золоченного принца с меткой «идеально», высеченной где-то под рёбрами и принцессой по крови и сути под боком. Мэри-Маргарет здесь почему-то нет, и в это едва ли верится; они друг за друга стоят стеной, единой и непоколебимой, и Руби изредка бьётся головой об неё, в попытках найти уязвимое место. Его руки на бледной коже щеки и наказание, и счастье; забота душит и греет, будит пороки и успокаивает. Дэвид на деле многогранный и контрастный, заброшенный под идеальным образом и предназначением, потерянный; Руби до неправильно нравится находить общее в их потерянности. И Мэри-Маргарет, и Белоснежка – идеальные подруги, приходят на зов, спасают, когда откровенно хреново, и смеются по праздникам слишком наивно и просто для принцесс и совсем не королевских особ со страниц потёртой книжки Генри. Тёплые руки стирают бесцветные слёзы и мгновением прижимают к себе. Руби чувствует гулко бьющуюся жизнь. Между ними жалкие сантиметры, она слушает пульс где-то у шеи. Руби несложно, Руби чувствует это биение в каждом на расстоянии пятнадцати метров. Дэвид отчего-то молчит, не бросается обещаниями и затёртыми клишированными фразами в стиле «всё будет хорошо»; «хорошо» – понятие относительное, особенно для запуганных волчиц, боящихся самих себя. Он порой кажется искусственным, ненастоящим, слишком правильным для их перевёрнутого мира; в нём принципиальной правильности больше, чем в Белоснежке, Руби знает, видит. Сейчас всё по-настоящему, мысли кажутся глупым набором слов; Руби отчаянно вдыхает знакомый запах леса и прижимается, кажется, впервые дышит. Стена становится прозрачной, и Руби не замечает, как снова начинает долбиться головой. Всё заканчивается вместе с красным плащом, падающим на плечи; плащ тёплый, согревающий, только Дэвид явно теплее. «Ты не монстр», – шепчет он, и всё снова теряет смысл, потому что это слова Белоснежки, потому что так говорит каждый герой, потому что это не больше, чем слова – шуршание легкомысленного беспамятного ветра, они забываются, исчезают, истончаются и теряют смысл. Руби от него не нужно многого; лишь пару минут молчания и гулко бьющегося сердца; Дэвид оправляет алый капюшон, позволяя на мгновение вдыхать дивный запах леса – чудное смешение естественных, настоящих ароматов – маленький подарок от идеального принца, ему не жалко, щедрость – второе имя. Он обещает помочь разобраться, найти истину; «монстр» горит маяком внутри, разливается адским пламенем по артериям, взрывая мир к чертям. У неё всего пару минут, и всё закончится; Дэвид рассказывает что-то наивное и смешное, и Руби дышит до боли часто; за спиной Дэвида надёжно и уютно, и она считает шаги. Дэвид – принц и по всем известным канонам у него должна быть принцесса, Дэвид идеальный, и она должна быть такой же; им с Белоснежкой предрешено где-то на небе, среди тысячи сияющих звёзд. Они чёртово единое целое, неделимое, непозволительно подходящее, совершенно нереальное, чудное. Они главные герои, сказка в любом из миров. Руби горько смеётся, чувствуя себя отшельницей среди сверкающих и сияющих от счастья героев. Руби живёт ярко, одевается вызывающе и мажет алой помадой по губам, словно кровью; кровь на вкус отдаёт железом и солью и бывает на несколько тонов темнее или светлее, её горько ощущать на языке – Руби многое знает о жизненно важной субстанции. Между ними с Дэвидом схожая потерянность (они оба слегка теряются в происходящей вокруг сказке, только Руби – постоянно, а Нолан – временами), пару случайных прогулок по лесу с её опухшими от слёз щеками и – неизменно – Белоснежка разделяющей линией, словно ножом вдоль синих вен. Он, конечно, золоченный принц и герой, спасает всех и каждого; Руби утопает в горечи, зная, что он неизменно придёт, спаситель умирающих душ, придёт и попытается спасти, только поздно – Руби уже давно разлагается, примерно с тех пор, как самолично разодрала на куски Питера. Руби разукрашивает жизнь красным и чёрным – ей до болезненного нравится это сочетание; красный – кровь, дымчато-чёрный – порох, Руби отлично помнит несколько пуль в Зачарованном Лесу, пролетевших мимо. Руби живёт ярко, сходит с ума окончательно, рушит правила исключительно до основания; Руби считает шаги до серого асфальта, знает, что всё закончится. Улыбка Мэри-Маргарет излучает доброжелательность, тихое «мы разберёмся» – доверие; принцесса неизменно режет по тонким линиям венам, становясь кричаще яркой границей дозволенности. «Будь настоящим», – шепчет Руби, но принц улыбается принцессе и кидает ненужными ей обещаниями. Руби неизменно просит от правильного принца меньше идеальности, Руби всегда просит слишком много. Руби горит ярким лучом маяка в небо, слишком яркая, чтобы быть частью сияющих звёзд, напророчивших счастливую жизнь идеальным принцессе и принцу, пытающемуся спасти её пару раз в неделю.