***
— Мой гений, перестань глупить, м? — мягкий поцелуй в скулу, ибо музыкант упорно отворачивается даже сейчас, будучи прижатым к стене в самой двусмысленной позе. Практически по-кошачьи потеревшись щекой о его плечо я, успокаивающе урча что-то умеренно лестное в адрес объекта обожания, знакомым нам обоим движением сомкнул пальцы на запястье блондина. Тот вздрогнул и тяжело вздохнул. Я мысленно отпраздновал победу, когда он наконец повернулся и посмотрел мне в глаза. Как выяснилось секундой позже — рано… — Дорогой, я беременна. Я так и застыл как соляной столб, пытаясь переварить сказанное. Он… беременна? Что-то как-то не так. Почему беременна, если он — мужчина? Тогда уж беременный. Хотя нет, бред какой! Он вообще никак не может… Пока я пытался привести в порядок рухнувший мир, блондин самодовольно хмыкнул, чмокнул меня в щеку и спокойно удалился. Последняя фраза, которую я услышал, была полна житейского опыта и чисто детской радости: — Работает безотказно, проверено лично.***
— Милый, я… — словоохотливый гений открыл было рот, но я его перебил. — Ты не беременен. Или не беременный, не знаю, над этим вопросом я еще думаю! Но ты в любом случае не отвертишься! — оседлав бедра музыканта, я деловито принялся расстегивать всякие пуговки-застежки-булавки. Как же бесит эта часть! Руки уже дрожат — с позавчерашнего дня я гоняюсь за этим подлецом, и безуспешно! До данного момента, разумеется. Сейчас уже не уйдет, и еще два дня ходить не сможет, уж я постараюсь! Отвлекла меня от мыслей теплая ладонь, накрывшая мою руку. — Сальери, я должен сказать тебе правду. — Какую правду? — я невольно глянул ему в глаза и замер. Он был абсолютно серьезен, что для него было не то чтобы необычно — это было для него вообще невозможно! — Понимаешь, на самом деле я — лишь иллюзия, созданная твоим мозгом. И все это иллюзия. И ты иллюзия. Твое эго создало дьявольски прекрасного музыканта и любовника-гения. Но кто ты на самом деле, Антонио? Все мы частицы звездной пыли и прибыли сюда для великой цели! Он все говорил, говорил и говорил, а я цепенел, тормозил и охреневал. Через пять минут он абсолютно хладнокровно выполз из-под меня и поправил одежду. — На будущее — затыкай рот тому, с кем хочешь переспать, — мурлыкнув это мне на ушко, наглец удалился, оставив меня думать о смысле жизни.***
На сверкающую свечами елку я смотрел без воодушевления. Нового года не хотелось, зато очень хотелось секса… или убийства, причем одного и того же человека. Это просто возмутительно, подло и жестоко, в конце концов! — Всего-то три гребаных дня без секса, а такое чувство, будто год воздерживался, — мрачно пожаловался я елке. Больше было некому — причина моих бед исчезнуть изволила. — Хоть бы записку оставил, сволочь. Мне на глаза легли почти невесомые ладошки. — Вольфганг, — безошибочно угадал я — другие такой привычки попросту не имели, да и не узнать эти руки… невозможно. — И как ты всегда угадываешь, — определенно риторический вопрос, но даже если нет — плевать! — Моцарт, это… какого черта ты в моем халате?! И этот красный бант… А, к черту! Прости, — поцелуй в нос, — мой гений, — дорожка поцелуев к ушку, — я слишком, — сильный укус в шею, — долго, — слегка оцарапал зубами кадык, — ждал! — жадный поцелуй в губы. — Боже ты мой, ну всему тебя учить надо! — блондин подо мной отчаянно забарахтался. — Сначала нужно вина выпить — я специально принес, между прочим! Мое любимое, да и тебе должно понравиться… — он мягко поцеловал меня в губы и я скрепя сердце позволил ему выбраться из моих объятий и отойти к столику, на котором действительно покоилась какая-то бутылка. — А почему без этикетки? — без особого любопытства поинтересовался я. Гений фыркнул и, откупорив, быстренько разлил темную жидкость по бокалам. — Это же домашнее! У меня друг делал раньше. Вот, осталось с тех времен. С Новым годом, мон кер. — С Новым годом. Не придав особого значения подозрительному вкусу — слишком пряному и сильному для вина, я залпом осушил свой бокал и раскрыл руки, приглашая блондина в давно желанные объятия. Тот встал, гордо выпрямился и скинул мой халат, представ передо мной в действительно ошеломляющей наготе. Он всегда уделял внимание своему внешнему виду, как, в общем-то, и я, но сегодня… кожа казалась матовой и даже полупрозрачной — я мог разглядеть синие жилки на шее и запястьях. Все тело практически светилось, покрытое бликами и светом от огня свеч. «Сюрприз действительно чудо как хорош», — отдал должное любовнику я, подходя к нему и вглядываясь в глаза. — Теперь-то, надеюсь, можно? — в голове приятно гудело, по телу будто бы бегали слабые электрические разряды, невозможно было просто смотреть на него — кончики пальцев горели, в теле ощущалась болезненная истома. А ведь я планировал сладкую и долгую месть! «Не буду больше пить его вино… или наоборот, буду пить каждый вечер!» — решил я и принялся ласкать губами и языком шею, чуть потянув за волосы и вынуждая откинуть назад голову, вырывая первый вибрирующий стон. «Он ведь тоже выпил, хитрец. Все же как велик соблазн помучить…» — легко проводя рукой по спине и бедру, дразня и вновь целуя в плечо, соблазнительно пахнущее чем-то очень похожим на выпитое вино. — Потрясающе нежная кожа, — скользя пальцами по груди, не смог удержаться от комплимента и разрушил тишину, стоящую в комнате. Блондин не ответил — легкий кивок головы и шумный выдох не в счет. Он явно готов был меня прикончить за медлительность и разговоры, но и я тут три дня не в сказке жил. — Терпи, — куснув шею чуть ниже уха, скользнул языком к ключицам, чередуя ласковые поцелуи и болезненные укусы. — Ты не представляешь, каково это — видеть тебя каждый день наяву, а потом каждую ночь во сне и знать, что нет возможности… — освободившись от части мешающей одежды, сжал в объятиях, делясь не теплом — жаром страсти, и убеждая в том, что долго ждал этого, очередным поцелуем. Коротко выдохнув сквозь зубы и стиснув пальцы на плечах, толкнул на постель, перехватывая запястья и сводя над головой, в исступлении целуя бархатную кожу, еще немного боясь кусать ее сильнее — слишком тонкой она казалась. Довольно улыбаясь, музыкант тягуче простонал, намеренно провоцируя стонами, движениями, изгибами. Одними губами прошептал мое имя, протягивая руки к лицу. — Ну же, маэстро, — выдыхает с легкой издевкой — цитирует меня, стало быть. — Порой мне становится жутко от того, что ты со мной делаешь… — стараясь хоть немного сдерживаться, остановил взгляд на лице, тем не менее позволяя рукам творить желаемое, гладить, ласкать и дразнить. Прежде чем впиться в губы, раздвинув их языком, прижал к ним пальцы, заставляя облизать, но лучше бы управился сам — гений явно решил отыграться за долгую прелюдию и покорно вобрал в себя пальцы, каждый тщательно смачивая каждый слюной, покусывая кончики и подушечки, насмешливо блестя глазами. Разумеется, он приметил это маленькое слабое место. — Все, сдаюсь, — усмехнувшись, заменил пальцы языком, приступил к подготовке невероятно чувствительного тела и остановился. Очередной сюрприз?.. — А ты думал, я только внешне подготовился? — ухмыльнулся на мое недоумение мужчина, пошло облизывая губы, и поторопил кивком головы. — Таможня дает добро? — педантично уточнил я, злорадствуя. Не только ему издеваться, в самом же деле! — Таможня сейчас наложит штраф за медлительность и нарушение правил пожарной безопасности. — Пожарной бе… — не уловил я, целуя грудь и плечи музыканта. — Подсвечник угадай, куда засуну, — совсем уж угрожающе цокнул языком тот и я, решив не рисковать, вошел в расслабленное тело, прижался губами к губам, стремясь слиться в единое целое, разделить наслаждение на двоих. Обводя пальцами твердые соски и выступающие ключицы, постепенно добавил скорости и глубины проникновению, вслушиваясь в музыкальные стоны. Хотя бы ради них стоило сделать все на высшем уровне! Уткнувшись лбом в плечо, я провел рукой по животу и легко погладил горячую плоть, создавая контраст с довольно жесткими движениями сзади, отчего гений прогнулся, неаккуратно дернувшись навстречу ласке, и случайно задел бокал с недопитым вином, на свою беду зародив в моей голове идею. — Пить хочешь, радость моя? — касаясь губами ушка и не обращая внимания на возмущенный рык, провел холодным горлышком бутылки, в которой еще что-то плескалось, по губам, шее, груди блондина, постепенно наклоняя ее и слизывая пряные дорожки с бледной кожи. Говорить у музыканта получалось откровенно плохо, но… — Ты, мать твою, гребаный извращенец, — на этом его словарный запас временно иссяк и с губ сорвался стон. — Так-то лучше, — я сделал вид, что обиделся — допил вино сам, на несколько мгновений выйдя из податливого тела. Схлопотал слабый удар в живот и, сдерживая смех, прошелся невесомыми поцелуями вдоль шеи, не прекращая другой ласки и уже ощущая приближение предела удовольствия. Проникая как можно глубже и прикусывая и без того покрасневшую шею, отпустил себя для нескольких последних рывков — и, мягко выходя и перекатываясь на бок, приобнял любимого ворчуна, благодарно целуя лицо, поблескивающие от пота плечи, следы от ногтей, впивавшихся в ладони. Тот молчал пару минут, приводя дыхание в норму, просто лежал, прикрыв глаза и не замечая поцелуев, а затем приподнялся на локте и, повернувшись ко мне, положил руку на пах. — Еще заход, маэстро? Я рассмеялся, глухо застонав под конец. Как новый год встретишь, так его и проведешь, да? — Мне кажется, у нас будет очень веселый год, — позволяя музыканту перехватить инициативу и оседлать бедра.