Приукрасьте маску

Я наблюдала, как сгущаются сумерки. Мать курила в метре от меня, с силой проглатывая дым. Я видела в её глазах желание подавиться им, раствориться в самой себе. Отец пил чай на кухне, как обычно смотря новости. Но смотрел он не на экран, а сквозь него. И если раньше он любил насвистывать во время просмотра мелодию своей любимой колыбельной, то теперь в квартире стояла полная тишина. Когда умер Томми, мой брат-близнец, сложно было привыкнуть к этой тишине. Он всегда включал музыку на полную громкость и притворялся, словно не слышал наших просьб сделать её потише. Он шил венецианские маски так часто и такими большими количествами, что ими были заполонены наша кладовая и все стены его комнаты. Когда я приходила звать его на ужин, он курил травку и смотрел на маски, как будто видел в них что-то особенное. В такие моменты в его взгляде проскальзывало что-то новое — то, чего я не замечала в другое время. В его глазах читалась безумная одержимость этой самой любовью к маскарадам. Но больше всего ему нравилась особенная маска — маска, которую он готовил ко дню своей смерти. Она висела на зеркале и вот уже несколько лет не могла быть закончена. Он мечтал, чтобы его похоронили в ней. И знал, что умрёт раньше положенного ему срока.  — Я пойду куплю золотых ниток, ты не против, Джилл? Мне кажется, пора приукрасить эту маску. Хочу, чтобы у неё была улыбка на лице, — вот что сказал мне мой брат перед тем, как уйти. Я же, смотря ему вслед, косо улыбнулась, чувствуя, как что-то холодное проникает мне в душу и начинает душить её. Ноги заболели. К вечеру они словно онемели, и я еле передвигалась по квартире, ничего не произнося. Моё предчувствие никогда меня не обманывало. В тот вечер Том не вернулся домой, а на следующий день его обнаружили мёртвым на железнодорожных путях — с отрубленными ногами и вырванным языком. Я свыклась в мыслью, что кому-то захотелось поиздеваться над ним. В конце концов, он не был идеальным человеком. И у него было много врагов. Мы стояли на балконе с мамой, и я наблюдала, как она глотает слёзы и кусает губы до крови. На её ладони остался след от окурка — она сжала его, словно орех, желая раздавить, раскромсать. Когда последняя слеза прокатилась по её щеке, она вытерла её рукавом и вышла, оставив меня совершенно одну. Дрожала. Слышала, как за моей спиной глухо переговариваются родители. Их разговоры обычно ограничивались двумя-тремя словами, однако теперь они говорили много и без причины. Отрывками я слышала их слова, однако не старалась вникать в них. Вместо этого я думала о матери, потому что в последние несколько месяцев волновалась за неё больше всего на свете: «Она странно себя ведёт. Смотрит в окно и бормочет какие-то слова, словно заклинание. С ней не всё в порядке». Спустя несколько минут я снова увидела Его. Он стоял под окном и смотрел на меня, улыбаясь. У меня не было сил больше ждать — и терпеть. Я не могла переносить его взгляда, его странной улыбки, которой я одарила его когда-то в последний день его жизни. Захотела выйти наружу, чтобы покончить со всем тем, что гложило меня в последние дни. Прошла мимо родителей, которые продолжали говорить. Почти одновременно, одни и те же фразы, но из-за тишины, давящей на всех нас, я не смогла разобрать тех глухих монотонных слов. Мне пришлось забыть о пальто и ботинках, которые я обычно надевала на улицу. Мне пришлось торопиться, потому что я не хотела опоздать в очередной раз на нашу с ним встречу. Лишь наспех завязала волосы в низкий хвост и, открыв дверь, выбежала на лестничную площадку. Сбивчивое дыхание, громкое биение сердца и та же ноющая боль в ногах — это чувствовалось, пока я бежала вниз. Стоило же было мне выйти на улицу, как я столкнулась лицом к лицу с ним — со своим главным страхом и своим главным объектом обожания. Он стоял, безучастно смотря на меня. Его губы дёргались, а глаза светились тем самым нездоровым интересом, за которым я наблюдала при его жизни. Я попыталась выровнять дыхание и произнести хоть что-то членораздельное, но всю речь вырезали, словно из кинофильма — я говорила, но беззвучно. Чем больше я пыталась произнести, тем шире становилась улыбка на его лице, и тем страшнее было наблюдать за изменениями на его лице.  — Томми! — прошептала я, чувствуя, как голос возвращается ко мне. Я попыталась поднести к нему руку, но она прошла сквозь его лицо, словно рассекла воздух. Отшатнувшись, я оглянулась по сторонам, размышляя: видит ли кто-то меня? Может ли кто-то поручиться, насколько я сумасшедшая? Он сделал шаг назад так, словно пародируя мои собственные движения. Развернувшись ко мне спиной, он направился к детскому дворику, располагающемуся прямо перед нашим с ним домом. Я попыталась пойти, но ноги уже онемели — отчего-то я знала, что так будет. Эта немощь делала меня ещё более беззащитной, чем обычно.  — Том! Том, подожди! — кричала я. Со своим плохим зрением спустя мгновение я на удивление отчётливо увидела: он уселся на качели и, довольно улыбаясь, принялся раскачиваться на них, как будто был пятилетним ребёнком. Издалека я услышала странную песенку со знакомыми мне словами.

Приукрасьте маску — Ей без улыбки никак. Приукрась её, Джилл, Пока видит мрак.

 — Приукрась её, Джилл… — эхом раздавалось его пение. Стало казаться, что эту мелодию напевают птицы и люди, выглядывающие из окон. Я закрыла уши и глаза, надеясь, что, когда открою глаза, не увижу его вновь. Песенка стихла. Боль в ногах прекратилась. Мне стало казаться, что я просто пришла сюда во сне. Действительно, я была готова убедить себя в этом. Но, стоило мне открыть глаза, как я снова увидела его — такого, каким я его и помнила, маленького Томми. Его лицо было в нескольких сантиметрах от меня, и я слышала его хриплое дыхание. Он смотрел мне в рот и улыбался. Зная же, чего он хотел, я не могла этого сделать. Совсем.  — Приукрасьте маску, ей без улыбки никак, — сквозь зубы пропел бледнолицый Томми, наклоняя голову на бок. — Приукрась её, Джилл. Я улыбнулась. С таким же фальшивым выражением лица, как тогда. Он провёл своей рукой у меня по щеке, довольный тем, что я поддалась. Прошептал мне на ухо те слова, которые я боялась услышать, зная, что он никогда не сможет их не произнести: «Ты почувствовала, что я умру, но не сказала мне остановиться». Спустя несколько мгновений ничего не стало. Я проснулась в своей кровати, заранее убедив себя, что это был кошмарный сон. Стоило же мне свесить с постели ноги, как я поняла, что все они были в холодной мокрой земле. Родители стояли на кухне и, как обычно, молча готовили завтрак. Мне не хотелось нарушать той тихой идиллии, что сложилась в кухне как и в прежние дни нашего проживания здесь. Вместо этого я направилась в комнату Томми. Если в последний год мне было даже думать противно о том, что придётся побеспокоить его родное «гнездо», полное венецианских масок, то теперь на это было совершенно плевать. Он сам хотел этого.  — Приукрасьте маску, ей без улыбки никак… — прошептала я и посмотрела на зеркало, на котором, приклеенная скотчем, висела единственная недоделанная маска моего брата, повторяющая с точностью ту самую улыбку, которую я проклинала в своих воспоминаниях множество раз.