Слепые души

Всё началось с небольшого насморка, да и температура повысилась всего на полградуса – лёгкое недомогание, от которого немыслимо было ожидать таких странных осложнений. Уже дня через два я начала чувствовать боль в пояснице, сначала несильную – было немного больно вставать и садиться, – а потом стало невозможно без боли даже слегка нагнуться. Боль стала моим постоянным спутником, она подстерегала меня на каждом шагу, отравляла каждую минуту существования, превратила меня из нормального человека почти в инвалида. Даже за компьютером работать было очень тяжело: малейший поворот в кресле и смена позы причиняли жуткие мучения. В больницу я не пошла, стала лечиться сама – интуитивно: лежала на грелке и делала массаж специальным массажёром. Я была как раз на пике страданий, когда позвонила Альбина. – Почему ты так долго не звонишь, Настён? Ты опять на меня обиделась? – Нет, Аля, мне не за что на тебя обижаться, – ответила я. – Я просто не очень хорошо себя чувствую. – Что с тобой, малыш? – сразу спросила она обеспокоенно. – Ты заболела? Пришлось рассказать ей о внезапно поразившем меня недуге. Узнав, что я не обратилась к врачу, Альбина возмутилась. – Настенька, разве ты не знаешь, что самолечением можно всё только ухудшить? Разве ты врач, чтобы назначать себе какое-то лечение? Вот что, милая: чтобы немедленно… чтобы завтра же пошла в больницу! – Аля, я не хочу идти к этим врачам, – простонала я. – Они ничем не помогут, а в поликлинику ходить – только нервы трепать. Я с детства терпеть не могу ходить по больницам! В общем и целом профессию врача я уважаю, но по какому-то странному стечению обстоятельств мне в жизни ещё ни разу не встретился хороший доктор. Мне попадались либо какие-то равнодушные, либо некомпетентные, которых непонятно каким образом вообще до работы допустили. А зачастую – то и другое вместе, понимаешь? А когда я захожу в больницу, мне становится тошно и хочется оттуда убежать куда глаза глядят. Это само по себе такой стресс, что неизвестно, чего от этого визита в лечебное учреждение больше – пользы или вреда. Альбина вздохнула. – Бедный ты мой ребёнок… Что же с тобой делать? – Она помолчала пару секунд, потом спросила: – Ну, так что же, ты надеешься, что всё само пройдёт? Так не бывает. Хочешь ты того или нет, лечиться всё равно надо. – Аля, не стоит поднимать из-за этого такой переполох, – устало проговорила я. – Я примерно знаю, какие меры нужно принимать, и принимаю их. Естественно, за один день это не пройдёт. Надо подождать. – И запустить это дело так, чтобы потом всю жизнь мучиться? – невесело усмехнулась Альбина. – Может, лучше стоит один раз преодолеть страх и всё-таки сходить к врачу? – Нет, Аля, я не пойду, и закончим этот разговор, – сердито ответила я. На следующий день боль, разумеется, не уменьшилась. Позвонила Ника, и ей мне тоже пришлось рассказать о своей беде. Она посочувствовала мне и пообещала принести крем с пчелиным ядом для массажа поясницы. Чудодейственного эффекта после первого же применения она не пообещала, но уверила, что при регулярном применении в течение некоторого времени крем обязательно должен помочь. Меня тронула Никина забота, и я даже подумала: вот кто мой настоящий друг! Она хотя бы пыталась помочь, а Альбина дальше совета обратиться к врачу не пошла. Пока я ждала Нику, Альбина звонила ещё раз, но я намеренно не ответила на звонок. Потом пришла Ника и принесла крем, и я сразу сделала с ним массаж. Конечно, боль полностью не прошла, но как будто немного уменьшилась, и я собралась было поблагодарить Нику за крем, когда вдруг раздался писк домофона. От неожиданности я резко приподнялась, и боль не замедлила снова дать себя знать. Ковыляя к двери, я искренне удивлялась, кто бы это мог быть, и только услышав голос Рюрика в трубке домофона, я поняла, что слишком рано сбросила Альбину со счетов. Я с содроганием поняла, что их с Никой встреча неизбежна, и поделать ничего было нельзя: мой палец уже нажал кнопку открывания двери. Всё, что я смогла сказать Нике, было: – Ты посиди пока тут. Там ко мне кое-кто пришёл. – А, это тот, с кем ты весной познакомилась? Я не успела ответить: в дверь уже звонили. Повторив «Посиди тут», я захромала к двери и открыла. Альбина, в длинном чёрном кожаном плаще и высоких сапогах, в белом шарфике и чёрной шляпе, переступила порог, обдав меня волной прохладного аромата духов. Первым же делом она протянула мне пребольшую плитку шоколада: – Для моей больной девочки. Не успела я открыть рот, чтобы сказать хотя бы «спасибо» за шоколад, как Альбина сразу накинулась на меня: – Настенька, ну что за детский сад? Почему не отвечаешь на звонки? Из вредности? Каким-то странным, неузнаваемым, но на удивление спокойным голосом я сказала: – Аля, вообще-то, я не одна. У меня подруга… давняя. Настала жуткая пауза. Альбина замолчала, и это молчание было ещё страшнее оттого, что невозможно было разобрать выражение её лица. На меня смотрел чёрный щиток её очков, за которым не было глаз, и мои ноги превращались подо мной в варёные макароны. – Гм… Давняя? – повторила Альбина с ледяным звоном в голосе. – Аля… Не в том смысле, – прошептала я. – Она действительно подруга, но в обычном значении этого слова. Мы с шестого класса дружим. Она принесла мне крем для массажа поясницы. Не вздумай ревновать, это не тот случай. – Не собираюсь я ревновать, – усмехнулась Альбина. – А вот отвезти тебя к врачу собираюсь. Одевайся. – Как, прямо сейчас? – растерялась я. – А когда же ещё? Сама ты, чувствую я, никогда не соберёшься. Давай, малыш, одевайся поскорее, нас уже ждут. – Погоди, Аля, – нахмурилась я. – Куда ты меня хочешь везти? Что ещё за врач? Я же сказала, что в поликлинику не пойду! – А мы туда и не поедем, – ответила Альбина. – Учитывая твою неприязнь к подобным учреждениям, я созвонилась с одним моим знакомым специалистом, он как раз по этой части. Очень хороший доктор, неравнодушный и компетентный. Думаю, после визита к нему твоё мнение о наших врачах изменится к лучшему. – У него что, частная практика? – встревожилась я. – Нет, я вряд ли могу себе это позволить, Аля. За один приём я, может быть, ещё смогу расплатиться, но если он скажет, что нужно будет прийти ещё… – Пусть этот вопрос тебя не беспокоит, – перебила Альбина. – Ты что, сама хочешь ему заплатить? – возмутилась я. – Аля, ты знаешь, я предпочитаю никому не быть должной… Руки Альбины мягко легли мне на плечи. – Заинька… Всё будет хорошо, – сказала она ласково. – Не бойся, ты никому ничего не будешь должна. Одевайся, а то опоздаем. Я обо всём договорилась, доктор уже ждёт. У меня в горле встал ком. – Аля, ну кто тебя просил!.. – Настенька, просто мне не всё равно… Ну, давай, живенько. Марафет наводить не обязательно, это не романтическое свидание. Глотая вскипающие в горле слёзы, я поплелась в комнату за джинсами, забыв о том, что там Ника. Увидев её, я растерянно остановилась. «Поняла или нет?» – гадала я. «Стыдно», «неловко» – не совсем подходящие слова, чтобы описать моё состояние. Да ещё боль, из-за которой невозможно было нагнуться! – Ника, извини, – пробормотала я. – Мне сейчас придётся уйти… Кое-кто чересчур заботливый хочет отвезти меня к врачу. Из прихожей раздался голос Альбины: – Я всё слышу, заинька! Не глядя Нике в глаза, я стала натягивать джинсы. Это простое действие давалось мне с такой болью, что я не могла сдержать стон. Мысль о том, что предстоит ещё обуваться, заранее приводила меня в ужас. Наконец мучительная процедура одевания закончилась, и я вышла в прихожую, где ждала Альбина. Ника вышла следом за мной, ничего не говоря, ни о чём не спрашивая. О чём она думала, мне и представить было страшно. – Аля, познакомься, это Ника, – пробормотала я. – Моя подруга ещё со школьных лет. Ника, это… Альбина Несторовна. – Ну, зачем так официально, – усмехнулась Альбина. – Можно просто Альбина. – Здравствуйте, – пробормотала Ника. Не ожидая ни от кого помощи, я нагнулась за ботинками. Сцепив зубы, я подтащила их к себе, всунула в них ноги и, прислонившись к дверце шкафа, поочерёдно приподняла каждую ногу и застегнула ботинки. Я не издала ни стона, но Альбина спросила с участием: – Больно, солнышко? – Ничего, – прокряхтела я. Ника молча оделась. У неё был странный взгляд, какой-то незнакомый, стеклянный. Я открыла дверь, и мы вышли на площадку: сначала я, потом Альбина, а последней – Ника. – Ника, ты иди вперёд, а то мы будем медленно спускаться, – сказала я, запирая двери на ключ. Спуск по лестнице был сущим адом. Ласково и сочувственно обнимая меня за талию, Альбина проговорила: – Бедный мой малыш… Ничего, сейчас приедем к доктору – и сразу станет лучше. – Я в этом что-то не очень уверена, – простонала я. – Вот увидишь, – убеждённо кивнула Альбина. – Я знаю, что говорю. Мы вышли на крыльцо. Опередившая нас Ника ещё не ушла, но уже направлялась на тропинку, ведущую от крыльца к дороге. Дождавшись, когда мы с Альбиной спустимся с крыльца, она сказала мне: – Ладно, я пойду… Пока. И она пошла по тропинке в пожухлой траве, усыпанной опавшими листьями. Я провожала взглядом её одинокую фигуру в серой куртке, и на душе у меня становилось ещё тоскливее. А Рюрик тем временем уже вышел и открыл заднюю дверцу машины: – Садитесь, Альбина Несторовна. Не знаю, куда мы ехали: я не следила за дорогой. Всё моё нутро болезненно содрогалось и переворачивалось, мне было тошно и тоскливо. В пояснице как будто застряли острые осколки стекла; сидеть было возможно только с неестественно прямой спиной, любое сгибание позвоночника вызывало боль, а если колесо машины попадало на кочку или в выбоину, осколки жестоко впивались ещё глубже. Пару раз у меня всё-таки вырвался стон. – Рюрик, постарайся как-нибудь выбирать дорогу поровнее, – сказала Альбина. – Я что, виноват, что у нас дороги такие? – проворчал он в ответ. – Тут кругом колдобины, что я могу сделать? – Объезжай их как-нибудь, – сказала Альбина раздражённо. – Ты не видишь – ей больно? И в этот момент как раз колесо опять попало в одно из многочисленных «украшений» наших городских улиц. Машина качнулась вроде бы мягко, но это движение отозвалось во мне такой резкой болью, что я вскрикнула. – Рюрик, ты это нарочно? – рассердилась Альбина. – Да, Альбина Несторовна, конечно, – хмыкнул Рюрик. – Специально. – Как ты разговариваешь? – сказала Альбина негромко и строго. Помолчав секунды две, Рюрик нехотя ответил «по уставу»: – Извините, Альбина Несторовна… Постараюсь вести аккуратнее. – И вовсе не обязательно гнать во весь опор, – добавила Альбина, смягчаясь. Не могу сказать, что после этого поездка стала для меня заметно безболезненнее, но я старалась сдерживать стон, чтобы не навлекать на Рюрика гнев Альбины. Я пыталась переключить свои мысли с неприятных переживаний (поясница, взгляд Ники и её одинокая фигура на тропинке) на далёкие, не относящиеся к этому предметы. В частности, я думала о Рюрике, о его ненормированном рабочем дне, гадала, сколько он получает за свою работу, есть ли у него семья и свободное время. Машина остановилась. Над головой печально шелестел, облетая, клён, под ногами поблёскивал мокрый асфальт, покрытый тонким слоем грязи, и яркие листья пачкались, падая на него. И снова крыльцо! Высокое, с обшарпанными, оббитыми старыми бетонными ступеньками, которых было штук двенадцать, не меньше. – О нет, – простонала я. – Опять лестница… – Потерпи, моя маленькая, – ответил ласковый голос Альбины, и её рука снова обняла меня за талию. – Потерпи, надо как-нибудь взобраться… Я с тобой. Немного приободренная её нежными словами, я стиснула зубы и одолела подъём на крыльцо. Рюрик, опередив нас, взбежал по ступенькам, чтобы открыть нам дверь, и я позавидовала той лёгкости, с которой он мог двигаться. Оно и понятно: у него-то ничего не болело, его позвонки не скрежетали друг о друга и нервы не натягивались, как струны, при каждом шаге. Миновав внешнюю и внутреннюю двери, мы оказались в небольшом коридорчике с грязным полом, где на стене висел плакат со списком и расположением находившихся в этом здании учреждений. – Нам на второй этаж, Настенька, – сказала Альбина. – Нет, только не это, – чуть не заплакала я. – Ладно, зайка, держись за меня. Сейчас... Она рывком подняла меня на руки – я едва успела обхватить её за шею. Признаться, мне было страшновато: как она, слепая, будет подниматься по ступенькам, да ещё со мной на руках? Подскочил Рюрик: – Альбина Несторовна, давайте, лучше я... – Я справлюсь, – ответила она. – Лучше показывай дорогу. Мы попали в светлый, чистый коридор с белыми дверями по обеим сторонам, на каждой двери висела табличка с номером и названием учреждения. Рюрик шёл впереди, направляя нас. – Прямо, Альбина Несторовна. Мы прошли почти весь коридор и остановились у предпоследней двери. Рюрик постучал, потом заглянул, кому-то что-то сказал. Потом отошёл: – Проходите. Альбина внесла меня в светлый, чистый и уютный кабинет. Окно было одно, но довольно большое; на нём висели белые вертикальные жалюзи, у окна стоял стол, в углу – тумбочка, кулер, у другой стены – кожаная кушетка и шкаф. На стене позади стола висел плакат с анатомическим изображением человека, показывавшим скелет, мышцы и нервы. Из-за стола нам навстречу поднялся довольно высокий, коротко стриженый, хорошо сложённый мужчина в голубой врачебной спецодежде – рубашке с короткими рукавами и просторных брюках. У него было обыкновенное, ничем не примечательное лицо, круглое, отличавшееся, пожалуй, только очень здоровым цветом. На вид ему могло быть лет сорок – сорок пять. А ещё, по всей видимости, он находил время посещать солярий, да и в фитнес-клубе он, похоже, бывал регулярно – словом, вид у него был свежий и цветущий. Увидев способ моей транспортировки, он живо подскочил к нам. – Ну-ка, ну-ка... Тихонько! – воскликнул он, сильными руками принимая меня у Альбины. – Что же вы сами-то надрываетесь, грузы таскаете? Неужели помочь некому? Где ваш верный Юрик? – Рюрик, – поправила Альбина. – Кроме того, этот груз я не доверю никому. – А, понимаю, – закивал доктор, и от выражения его взгляда мне стало неловко. – Он слишком драгоценен. Вот в чём дело! Понимаю, понимаю! Что именно он понимал, доктор не уточнил, но от его понимающего вида мне стало не по себе. А ещё у меня возникло странное и смутное ощущение, будто я знаю этого дядьку... Видела когда-то очень давно. Насколько давно? Наверно, когда вода была чистой, а автомобилей не было в помине... Моя рука сама собой сжалась на невидимой рукоятке... Меча? Что за вздор. Бред... – Вы бы ещё на пятом этаже разместились, Андрей Фёдорович, – сказала Альбина. – К вам пациенты вообще бы не добирались. – Ай-ай-ай, – проговорил Андрей Фёдорович с живейшим сочувствием. – Мне страшно жаль… Прошу вас, раздевайтесь, пожалуйста. Да, я подумываю о том, чтобы перебраться в другое место, на первый этаж. Увы, в этом здании это невозможно, для этого придётся менять адрес вообще. Он принял плащ у Альбины и повесил на вешалку, так же поступил с моей курткой. Взяв Альбину под руку, он подвёл её к стулу, стоявшему перед его столом. – Присаживайтесь, Аля, вот стульчик. Альбина уже хотела сесть, но заколебалась: – Настенька, лучше ты садись... А я, ничего, постою. – Всё в порядке, места хватит, – успокоил Андрей Фёдорович. – Присаживайтесь… А Настенька пойдёт вон туда, на кушетку. Там мы её и посмотрим, да? Альбина села на стул, а я – на кушетку. – Ну, что нас беспокоит? – спросил Андрей Фёдорович. – Поясница, – ответила я, прикладывая руку к очагу мучений. – В основном вот здесь, и отдаёт под колено и временами даже в стопу, по ходу нерва. Больно садиться и вставать, нагибаться почти невозможно. По лестнице тоже, естественно… – Так, так, и давно мучаетесь? – Примерно неделю… При движениях боль, а в состоянии покоя немножко ноет. – Так, ноет… Головку нагнём. Больно в крестце? – Да… Доктор уложил меня на кушетку, попросил поднять ногу, потом велел повернуться на здоровый бок и стал постукивать по ягодице и бедру. Потом он заставил меня сделать ещё несколько движений лёжа, сидя и стоя, при этом всё время спрашивал, чувствую ли я боль. – Физически перенапрягались в последнее время? Поднимали тяжести, замерзали? Я подумала. – Летом я много работала на даче. Бегала по всему участку с лейкой, в особенно жаркий день, бывало, по целой бочке вычерпывала. Литров двести. – Леечка тяжёлая? – Да вроде, казалось, не очень… Десять литров. У меня даже ничего не болело после этого. Ну, мышцы немножко… Но, строго говоря, я думаю, нагрузка на позвоночник была порядочная. Насчёт охлаждения – не знаю, не припомню. Может, и замерзала, но не заметила. Да, кстати, перед тем как у меня это началось, был небольшой насморк – так, лёгкая простуда, температура даже очень высоко не поднималась. Тридцать семь – тридцать семь и три… Не выше. – Так, понятно… – Доктор помолчал, улыбнулся, спросил: – Что же вы с леечкой-то сами бегали? А мужчины что же, отлынивали? Я вздохнула. – Всё понятно, – проговорил доктор. – И всё-таки нельзя всё взваливать на хрупкие женские плечи, это не по-мужски, я считаю. Наверно, и лопаткой махали? – Случалось, – вздохнула я опять. – Но я бы не сказала, что я так уж сильно напрягалась при этом. Грядок весной, слава Богу, не копала, но сорняки выкапывать приходилось в течение всего лета. Знаете, какие у нас в малине одуванчики вымахивали? Монстры! Стебель полуметровый, а корень – сантиметров сорок вглубь. Такие без лопаты не одолеть. – Дача – это замечательно, – сказал доктор, прощупывая сильными пальцами мои позвонки. – Природа, свежий воздух… Только всего должно быть в меру, иначе это будет не радость, а горе. Что с вами, я полагаю, и случилось. А остеохондрозик у нас в анамнезе имеется? – Имеется, – призналась я. – Шейного и грудного отдела. Хотя, кто его знает – может, уже и ниже спустился. Альбина, до сих пор сидевшая молча, подала голос: – Андрей Фёдорович, вы можете сказать, что с ней такое? Что это у неё – радикулит? – Надеюсь, что нет, – улыбнулся доктор. – Вообще-то, если по-хорошему, то надо бы сделать снимочек пояснично-крестцового отдела, чтобы посмотреть, не случилось ли чего-то с дисками. Но это можно сделать и чуть позже, а сейчас попробуем облегчить боль. Настенька, проходите вон в ту комнату, раздевайтесь и ложитесь на стол. За перегородкой было ещё одно небольшое помещение, в него из кабинета вёл проём с белой занавеской вместо двери. – Насколько раздеваться? – Превозмогая боль, я встала с кушетки. – До белья. В маленьком помещении также было одно окно. Там стоял массажный стол, на стене были крючки для одежды, в углу – раковина с водопроводным краном, над ней – зеркало и полочка с какими-то флакончиками, рядом – полотенце на крючке. Я успела раздеться только до пояса, когда вошёл доктор Андрей Фёдорович. – Не стесняемся, раздеваемся, – весело сказал он. – Бояться нечего, это только массаж. – Мне трудно снимать джинсы, – призналась я. – При этом надо сгибаться, а это как раз очень больно. – Давайте, я вам помогу. Доктор очень любезно разул меня, после чего я расстегнула джинсы, а он помог мне их снять, так что мне почти не пришлось сгибаться в пояснице. Я забралась на стол и улеглась на живот, а доктор Андрей Фёдорович стал мыть руки. Вытерев их о полотенце и немного смазав каким-то кремом из флакончика на полочке, он подошёл ко мне, энергично потирая ладонью о ладонь. Потом его руки легли мне на поясницу, большие, сильные и горячие, как грелки. Сначала они просто поглаживали, потом начали разминать с нажимом, проходились и вдоль позвоночника, и с боков. Надо сказать, мял он меня довольно сильно, так что было даже немного больно позвонкам. – Больновато, – заметила я. – Так и должно быть, – ответил он, налегая на мою поясницу почти всем своим весом. – Вы не тревожьтесь, это естественная реакция тела на массаж. Его руки мяли меня, как тесто, по мере работы становясь всё горячее. Я чувствовала, как будто из них в меня вливается тёплая живительная энергия, некая сила, распространяющаяся из поясницы и во все остальные части тела. А в пояснице сосредоточился какой-то тепловой очаг, в котором температура, как мне казалось, была на несколько градусов выше, чем во всём остальном теле. Тепло, покалывание, даже лёгкое жжение распространялись с позвоночника на мышцы спины, по нервам бежали энергетические импульсы, достигая даже головы – на затылок взбегали волны мурашек. Потом доктор стал гнуть меня, перевернув с живота на бок, а после на спину. Он выгибал меня винтом, стараясь пригнуть мое левое плечо к правому колену и наоборот. – Ой, доктор, вы меня морским узлом завязать хотите? – испугалась я. – Надо будет – завяжем, – пошутил Андрей Фёдорович. Он трудился на совесть, мял меня так и этак, выгибал и заворачивал в такие позы, какие не снились даже йогам. Потом, вернув меня в исходное положение на животе, ещё немного погладил горячими ладонями мою поясницу, накрыл меня до плеч простынёй и сказал: – Ну, всё, теперь полежите минут пять. Сразу вскакивать нельзя. Я осталась лежать на столе. Меня сильно клонило в сон, я растекалась по столу, как кисель, а боли нигде не чувствовалось, только тепло и приятная истома. Доктор ушёл за перегородку, в кабинет, и они с Альбиной негромко разговаривали. Кое-что я расслышала. – Ну, что, Аля? Потихоньку выбираемся из хандры? – спросил Андрей Фёдорович. – Пытаюсь, – ответила Альбина. – Получается? – Ну, как сказать… Кажется, да. – Кажется или да? – Да. – Ну, и прекрасно… Я рад. Что я вам говорил? Жизнь не кончена, она только начинается. Что волосы? Не растут пока? Альбина вздохнула. – Нет… Что я уже только ни перепробовала! Всё бесполезно. Наверно, это безнадёжно. – Аля, ни в коем случае так не думайте. Ваш случай не безнадёжен, я в этом уверен. – Но ничего не помогает, Андрей Фёдорович. – Возможно, результата до сих пор нет, потому что вам не хватало уверенности, что всё получится. Если нет соответствующего настроя, даже самые эффективные меры могут оказаться бесполезными. И, самое главное, если нет радости. Положительных эмоций, любви. – Помолчав, доктор добавил с улыбкой: – Но, насколько я вижу, с последним аспектом ситуация уже изменилась, не так ли? – Ну… – Альбина тихо, смущённо засмеялась. – А вы ещё не верили. – Не знаю… Наверно, это какое-то чудо. – Кстати, как там себя чувствует наше чудо? Андрей Фёдорович встал и вернулся ко мне. Сняв с меня простыню, он погладил меня по пояснице и сказал: – Ну что, встаём потихоньку? Осторожно, без резких движений. Стряхнув с себя приятное оцепенение, я приподнялась на локте, медленно села на столе, прислушиваясь к своим ощущениям. Обычно подъём из лежачего положения был очень болезненным, но сейчас я – о чудо! – не ощутила никакой боли. – Ну как? – спросил Андрей Фёдорович. – Ещё больно? – Это просто невероятно, – пробормотала я, медленно и осторожно спускаясь со стола. – Не болит! – Попробуйте нагнуться, – сказал доктор. Я начала медленно наклоняться вперёд, ожидая почувствовать боль, но её не было. Я нагибалась всё ниже, а боли не было. Мои пальцы коснулись пола, и мне не было больно! Я выпрямилась, и это тоже было безболезненно. – Доктор, у вас получилось, – проговорила я, всё еще не веря собственным ощущениям. – Ну, если получилось, тогда одевайтесь. На сегодня это всё. Я надела джинсы, обулась – легко и спокойно! Надев футболку и тёплую кофту, я вышла из-за перегородки. Альбина, слыша мои шаги, поднялась на ноги. – Настенька, ну как ты? Я была так счастлива избавиться от боли, что мне хотелось подбежать и повиснуть на ней, но при докторе я не решилась. Я подошла и взяла её за руки. – У меня нет слов, Аля. Это невероятно. Альбина улыбнулась. – Ну вот, видишь. Я же говорила тебе, что всё будет хорошо. – Андрей Фёдорович просто волшебник, – сказала я. – Я даже не ожидала, что уже с одного раза будет такой результат! – Но я всё-таки настоятельно рекомендовал бы сделать снимок, – сказал Андрей Фёдорович. – Секундочку, я напишу, где это можно сделать. Он оторвал от блока бумаги один листочек и написал на нём что-то, потом достал какой-то бланк и также что-то написал на нём, тиснул печать и поставил подпись. Протягивая мне оба листочка, сказал: – Вот адрес, где можно сделать снимок, а вот направление от меня, в нём всё указано, что и как надо сделать. Только, разумеется, это удовольствие будет платным. Можете прямо сегодня туда съездить, они работают до пяти – ещё успеете. Потом со снимком – ко мне. Не обязательно сегодня, можно завтра, я принимаю с десяти до шести. И ещё: вам может непреодолимо захотеться спать. Не сопротивляйтесь этому, отложите все дела, ложитесь и спите. Вы можете проспать довольно долго, и важно, чтобы вас никто не тревожил. Если через какое-то время вы снова почувствуете дискомфорт или боль в спине, вам нужно будет ещё раз прийти ко мне. – Спасибо вам, Андрей Фёдорович, – сказала я. Альбина сказала: – Настенька, позови сюда Рюрика, а сама подожди нас в коридоре. За Рюриком далеко ходить не пришлось: он стоял в коридоре неподалёку от двери в позе телохранителя. А может, футболиста в «стенке», когда бьют одиннадцатиметровый. Я передала ему просьбу Альбины и стала ждать. Через минуту они оба вышли. Альбина протянула руку. – Пойдём, зая. Сделаем тебе снимок, а потом домой – и баиньки. Странно, почему в мою руку просился меч? * * * 14 октября В настоящем камине трещит настоящий огонь, за окнами серый сумрак. Рыжие блики от танцующего пламени отражаются на чёрном зеркальном щитке очков Альбины, мы сидим обнявшись на диване, в тишине – только потрескивает огонь и постукивает в стёкла дождь. Мне так хорошо, что не хочется думать ни о чём плохом, холодный слизень уполз обратно в свою нору. Я снова снимаю с Альбины очки и парик. – Аля, сейчас тебе некого стесняться. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты – моя родная. Я тихонько целую её шрамы. Шесть лет в полной темноте. Интересно, какие сны ей снятся? Звуки? Образы прошлого? – Аль, а как ты меня себе представляешь? Она чуть улыбается уголками губ. Касаясь подушечками пальцев моего лица, говорит: – Ты самая красивая на свете, малыш. Хоть я и знаю, что это не так, но пусть сегодня это будет правдой. А она? Ни волос, ни лица. Хотя какое это имеет для меня значение? Когда я закрываю глаза, и губы мне щекочет тёплая, обволакивающая, ласкающая мягкость поцелуя, целый мир перестаёт что-либо значить. – Настенька, ты больше не будешь делать таких глупостей? Это самая ужасная глупость, какую только можно себе представить. Я прижимаюсь щекой к её щеке. – Нет, Аля. Когда я с тобой, мне хочется жить. Мне, зрячей, трудно себе представить, каково это – быть слепым. Мир становится другим, когда гаснет свет. Но он не перестаёт быть, и ты тоже продолжаешь существовать, и нужно как-то находить в нём дорогу. Это и зрячему человеку непросто, а слепому – и того труднее. На ощупь. – Ты давно знакома с Маргаритой? – спрашиваю я. Её пальцы ворошат мне волосы. – Почему это тебя интересует? – Ну… Просто – интересует и всё. Тихонько поцеловав меня в висок, она вздыхает: – Уже Бог знает сколько лет… Она просто друг, малыш. – Такое возможно? – усмехаюсь я. – А почему нет? – Альбина трётся своей щекой о мою. – Ведь дружишь же ты с Никой. – Ника – это другой случай, – говорю я. – Она… как бы это сказать… У неё другие предпочтения... наверно. – Откуда ты знаешь? – усмехается Альбина. – Ведь, как ты говоришь, у неё всё ещё нет парня. Согласись, это немного странно. – Нет, Аля, одинока она вовсе не по этой причине, – уверяю я. – Откуда тебе знать истинную причину? – говорит Альбина с многозначительной усмешкой, едва наметившейся в уголках губ. – Мы с ней говорили об этом, – отвечаю я твёрдо. – Она ни в чём таком не признавалась. – В этом нелегко признаться, милая. А может, она ещё и сама в себе не разобралась. Я пытаюсь представить себе на секунду: а если и правда?.. И тут же содрогаюсь: нет. Нет, точно нет. Даже подумать нелепо. Одно я могу сказать определённо: – Как бы там ни было, я с ней точно не спала. – Вот и я с Маргаритой не спала, – тихо и щекотно говорит Альбина мне на ухо. – Ты что, не веришь мне? Я обнимаю её за шею, глажу её по затылку. – Я верю тебе, Алюня. Тихий долгий вечер плавно переходит в ночь. Меня одолевает зевота: хоть я и вздремнула немного сегодня, а голова всё равно тяжёлая: видно, таблетки ещё не выветрились. Уткнувшись в плечо Альбины, как в подушку, я закрываю глаза. Её тёплая ладонь касается моей щеки. – Пойдём спать, зая? – Пойдём, – зеваю я. Не размыкая объятий, мы идём наверх. Одежда падает с нас, как осенняя листва. – В душ? – предлагает Альбина. Меня совсем сморило, мне не до душа, во всём теле – тяжесть, одна голова весит целую тонну. Я падаю на кровать: – Нет, Аля, у меня уже нет сил… К тому же, я сегодня мылась. – Ну, ты – как хочешь, а я всё-таки ополоснусь. – Альбина целует меня. – Не засыпай, дождись меня. Я ещё не всё тебе сказала. Наверно, она хочет кое-чем заняться, думаю я, лёжа на кровати. Да, определённо хочет, это чувствовалось в её голосе и в поцелуе, в прикосновении руки. И под тем, что я остаюсь на ночь, что-то предполагается, не правда ли? Странно лежать в одной постели и ничего не делать, хотя иногда у людей так тоже бывает. Болит голова – самая частая «отмазка». Но что делать, если я смертельно устала и моё самочувствие действительно оставляет желать лучшего? Рядом со мной на подушке – аккуратно свёрнутая пижама Альбины. Я глажу её ладонью, потом прижимаю к щеке. Ванна с водой, нож, записка – всё это далеко, как страшный сон. У мамы были трудные роды, я едва не задохнулась: пуповина обвилась вокруг моей шеи. Потом я вдобавок подхватила внутрибольничную инфекцию – вся покрылась струпьями... Всё время кричала, как мне рассказывали, и совсем не спала. Соседка мамы по палате увидела меня и сказала, что я не жилец. Да, так прямо и сказала маме: «Умрёт она у вас». Но я не умерла, значит – Бог хотел, чтобы я пришла на эту Землю. А я? Хотела убить себя. Какое я имела право, если Бог хочет иначе? По моим щекам катятся тёплые слёзы, падая на Альбинину пижаму. Матрас прогибается под тяжестью тела, мои губы попадают в тёплый и щекотный плен поцелуя с лёгким ароматом зубной пасты: сбросив махровый халат, Альбина голышом забралась под одеяло. Её чистая кожа пахнет гелем для душа, длинные ноги переплетаются с моими. Поцелуй приобретает глубину и страсть, её грудь прижата к моей, я чувствую её соски. Слёзы всё текут, и Альбина, коснувшись моей мокрой щеки, настороженно замирает. – Утёночек! Что такое, маленький? – спрашивает она с нежным беспокойством, гладя меня по щеке, по волосам, вытирая мне слёзы. – Ты что, зайчишка? Ну? Мою грудь сотрясает длинный судорожный всхлип. – Аля… До меня только сейчас дошёл весь ужас… Весь ужас того, что я чуть не сделала! И ты… И твой звонок… Ты понимаешь, что это значит? Это тебя Бог сподобил… Позвони ты чуть позже… – Ш-ш… Не надо, успокойся. Она крепко прижимает меня к себе, щекочет губами мои мокрые ресницы, и её дыхание осушает их. – Девочка моя. Всё ещё вздрагивая, я льну к ней. – Я твоя, Аля… Возьми меня, делай, что хочешь… Я вся твоя. Она впивается в мои губы. Не отрываясь от них, она стягивает с меня трусики. Да, и у нас всё происходит. А потом настаёт тишина и покой. Сон уже неодолимо затягивает меня, опутывая своими клейкими сетями, а Альбина ещё не спит: облокотившись на подушку и подпирая голову рукой, она слушает тишину и звук моего дыхания в ней. Липкая дрёма склеивает мне веки, но я временами, как бы вспышками, вижу тёмные очертания её круглой головы надо мной. – Заинька, – шепчет она. – М-м? – отзываюсь я из глубин дремотной пропасти. Её тёплый шёпот щекочет мне ухо: – Я люблю тебя. Еле шевеля слабыми от дрёмы губами, я отвечаю: – И я тебя… Спокойной ночи, Аля… – Спокойной ночи, принцесса. Я чувствую губы и дыхание Альбины у себя на лбу, а потом проваливаюсь в тёплую чёрную невесомость. Однако вскоре она перестаёт быть чёрной. Вверху сверкает синевой небо, но его заволакивает белая дымка облаков, а подо мной – скала. Я высоко в горах, так высоко, что от разреженного воздуха закладывает уши. На мне альпинистское снаряжение, а внизу на тросе кто-то висит. Я не вижу лица, но знаю, что это мама. Я очень боюсь за неё: под ней разверзлась бездонная пропасть, а она не может ни за что ухватиться и подняться вверх по тросу тоже не может. Мне не подтянуть её, но я изо всех сил отчаянно пытаюсь это сделать. Конечно, мне не достаёт сил, мне не вытащить её из пропасти, но я не оставляю попыток. Она говорит мне, чтобы я бросила её и лезла наверх сама, иначе я тоже могу сорваться. «Нет, мама, я тебя вытащу», – плачу я. Я не хочу её терять, и я выбиваюсь из сил, тяну за трос, он больно врезается мне в ладони, но я не могу, не могу! Что-то вдруг ломается в снаряжении, верёвка скользит, и по какой-то необъяснимой причине мама вдруг отцепляется и падает вниз. Застывшее в ледышку от ужаса и горя сердце выскальзывает у меня из груди следом за ней, я кричу и зову её: «Мама! Мамочка!» – но мне отзывается только эхо. И, не видя смысла дальше жить, я бросаюсь вниз головой в бездну с криком: «Мама!» И тёплый, живой, но не мамин голос раздаётся откуда-то с неба: – Я с тобой, детка! Меня обнимают тёплые сильные руки, и я тоже изо всех сил обнимаю того, кто меня обнимает. Под моей ладонью – гладкий затылок, моё лицо мокрое от слёз, а вокруг – ночная темнота. – Всё хорошо, моя маленькая, я с тобой. Не бойся, это только сон. Настоящий, живой голос Альбины и её крепкие объятия возвращают меня к яви, но душа ещё полна отголосков скорбного ужаса и отчаяния, пережитого мной во сне, и из глаз текут слёзы. Я вздрагиваю от всхлипов, а Альбина покрывает меня всю поцелуями. – Аля, мне такой ужасный сон приснился… Я всхлипываю и рассказываю, а она нежно меня целует и гладит. Я льну к её руке, а она укладывает мою голову к себе на плечо. – Я с тобой, моя маленькая девочка. Я роняю слёзы, уткнувшись в её плечо. – Аля, если бы ты знала, как я по ней скучаю… Она вздыхает, тихонько поцеловав меня в макушку. – Конечно, я не могу заменить тебе её… Но ты можешь во всём на меня полагаться. Я всё для тебя сделаю… Жизнь отдам за тебя. Я и живу, и дышу только тобой, только для тебя. Прижавшись к ней всем телом и обняв её под одеялом, я шепчу: – Аля, я очень, очень тебя люблю. Ты чудо. Она целует меня в нос. – Это ты моё чудо. Я не сразу могу заснуть опять. Лёжа в объятиях Альбины, я плаваю на поверхности сна, не погружаясь в него с головой, время от времени просыпаясь и осознавая реальность. Где-то далеко, на горизонте моего сознания, в дымке полусна, маячит утреннее безумие, щекоча своим острием мои вены, но тёплая рука Альбины отводит от меня лезвие смерти. И вот, я всё ещё дышу, моё сердце всё ещё бьётся рядом с её сердцем. Не всегда сомкнутые глаза означают сон, а открытые – бодрствование. На мою грудь что-то давит, и одновременно я чувствую на своём лице горячее, иссушающее дыхание какой-то адской сущности. Она играет со мной в странную игру: то набрасывает на меня сеть забытья, затягивая меня ею в жуткую пропасть с холодным дном, то вдруг позволяет выкарабкаться на край яви и даёт вздохнуть. А потом опять давит, шепчет и шуршит, шелестит в ушах, расстилает перед глазами колеблющееся марево искажённой реальности, и я проваливаюсь в страшную бесчувственность, повисаю между сном и явью, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Титаническим усилием я всё-таки стряхиваю с себя кошмар и поворачиваюсь лицом к Альбине: звук её сонного дыхания успокаивает меня. Но через пару минут наваждение возвращается. Я изо всех сил всматривалась в лицо Альбины, которое для меня как спасательный круг. Я верю: уж оно-то прогонит всю эту ерунду. Я боюсь закрыть глаза, чтобы не сорваться в кошмар, но на какую-то долю секунды мои веки всё-таки смыкаются. Когда я их снова открываю, вместо Альбины на постели возле меня сидит чёрное существо с горящими, как два тлеющих уголька, глазами. – Ну, как ваша спина, Настенька? – шипит оно. – Уже лучше? Я думаю, следует повторить сеанс. Мне хочется крикнуть ему: сгинь, нечистый! – но губы не могут шевельнуться. Я зажмуриваюсь. Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, как учила меня бабушка. Слышится жуткий звук, как от хлопанья крыльев большой птицы. «Ага, испугался!» – радуюсь я и вдруг чувствую, как в моей груди зарождается тёплый свет – тихий, как утренняя заря над сонной водой. Невидимые крылья хлопают и бьются в панике, слышится мерзкий писк, как у разозлённой летучей мыши, но я инстинктивно понимаю: свет – моё оружие. Я вижу его даже с закрытыми глазами, он льётся из моей груди и очень не нравится моему призрачному визави. Не открывая глаз, я всей душой всаживаю в бьющееся надо мной существо слово за словом: Изыди, враг рода человеческого! Существо жалобно бьётся и верещит. За моими плечами тоже что-то сияет – что-то похожее на два ярких крыла, словно сотканные из света. «Вот тебе, получи!» Я наношу последний – всуе трудишься во мне, падший. Ты, превознесённая гордыня, унижаешь себя, так усиленно борясь со мною слабой – удар. Мои открывшиеся глаза на миг видят нечто бестелесное и прозрачное, в последних конвульсиях бьющееся надо мной в воздухе. В напряжённо молчащем пространстве стихает тоскливый вопль, и всё прекращается. Мой лоб покрыт холодной испариной. Альбина спокойно спит рядом, её не мучат кошмары и не домогаются бесы. Усилием воли стряхнув с себя обрывки холодящей сердце жути, я сажусь в постели и стараюсь проснуться. Мне ещё щекочут спину чьи-то мёртвые пальцы, и я, кое-как в потёмках одевшись, бегу прочь от кошмара – на балкон. Я не знаю точно, который час, но судя по тёмно-синему, ещё почти чёрному небу, сейчас раннее утро. Сначала мне кажется, что где-то пожар: деревья, фонари, соседние дома – всё окутано густой седой дымкой. Но в холодном предрассветном воздухе не пахнет ни дымом, ни гарью, а лишь сыростью: это туман. Да, в самом деле, ведь сейчас осень, а осенью туманы – обычное дело. Я стою на балконе, кутаясь в куртку, дрожу и дышу, и жаркое марево кошмара тает без следа в холодном пространстве. В тумане всё выглядит странно и причудливо, не так, как в обычных сумерках; свет фонарей матовый, тускловатый, и кажется, будто туман сам светится, и оттого чётче выступают окутанные им ветки деревьев, местами уже почти голые. Всё таинственное, неподвижное, словно околдованное, обычные предметы приобрели загадочный вид, их почти не узнать из-за размытости очертаний. Вот в воздухе висит светящийся прямоугольник окна, а самого дома не видно, и кажется, что окно существует само по себе, без дома. Где-то в самой густой мгле вспыхнули два огонька и поползли с глухим рокотом, щупая туман перед собой длинными размытыми лучами: машина. Чуть ближе – какой-то блик, но не разобрать, чему он принадлежит. Я стою, пока туман не начинает проникать мне под куртку холодными ловкими пальцами, вытесняя остатки тепла и сна. Замёрзнув окончательно, я иду на кухню. Стройные, как ноги манекенщицы, стрелки на круглом циферблате бесстрастно показывают шесть часов тридцать две минуты. Кухня блистает образцовой чистотой: перед уходом Мадина всегда убирается. До её прихода ещё полтора часа, а у меня в животе уже полыхает пожар: я ничего не ела больше суток. От вида холодильника, полного всевозможных продуктов, мой аппетит поднимается на дыбы, ржёт и требует овса, но мне почему-то совестно хозяйничать на чужой кухне и есть чужую еду. Присев к столу, я около минуты решаю остро стоящий вопрос: есть или не есть? Компромисс напрашивается сам собой: есть, но совсем немного. Поставив чайник, я намазываю маслом ломтик белого хлеба, отрезаю тончайший ломтик сыра и кладу на бутерброд. Смотрю на булку, от которой я отрезала ломтик, на кусок сыра: кажется, незаметно. Кладу всё на место, смахиваю крошки в мойку, мою нож и ставлю его в подставку к остальным ножам. Чайник вскипает, а я открываю дверцы шкафчиков в поисках чая. Найдя, кладу в чашку пакетик и заливаю кипятком. Голодный дракон в моём желудке, проглотив этот лёгкий завтрак, на некоторое время утихомиривается. Ополоснув чашку, я окидываю взглядом кухню: безупречная чистота не нарушена. Семь часов. Во дворе скользит одинокая тень с красным огоньком сигареты. «Рюрик», – догадываюсь я. Я поднимаюсь в спальню, где в тёплых сумерках тихо дышит Альбина. Она сбросила с себя во сне одеяло, и в синем полумраке белеет её грудь. Лицо отвёрнуто в тень, видно ухо, скула, висок и часть головы, погружённой в подушку. Наверно, когда-то её шрамы были по-настоящему страшными, но теперь они сглажены тремя операциями и в темноте не слишком различимы. Я включаю лампу на тумбочке. Свет не может пробиться сквозь навсегда закрытые веки Альбины, а если бы даже мог, то её глаза его не различили бы. Я сажусь на постель и склоняюсь над ней. Закрыв глаза, я ощущаю губами её кожу, все бугристости и шероховатости на её лице, с лёгким содроганием и нежной болью погружаюсь в те места, где когда-то были глаза. Её ровное дыхание сбивается с сонного ритма, слышится глубокий вздох: она просыпается. Её рука поднимается и зарывается в мои волосы. – Утёночек… – Доброе утро, Аля. – Я целую её в нос, в лоб и в губы. «Утёночек» – это ласкательное прозвище придумала я и первой назвала так Альбину, но теперь она гораздо чаще им пользуется. Когда я в первый раз обозвала её так, она засмеялась и спросила: «Почему утёночек?» Я сказала, что очень люблю утят: они очень милые, пушистые и жёлтенькие. Её рука соскальзывает мне на плечи, обнаруживает, что я одета. – Ты уже встала? Который час? – Около семи. Альбина садится в постели, разминает шею, вращая головой. – Что ты так рано вскочила, малыш? – Что-то плоховато спалось. Извини, что разбудила… Мне скучно без тебя. Она гладит меня по голове, целует в обе щеки, в лоб и в губы. – Опять кошмары снились? Бедный мой утёночек… Её голос – тёплый, хрипловатый со сна, и в нём искреннее участие. Да, в прикосновении её руки есть и что-то материнское, трогательное, от чего в глазах щиплет, а горло сжимается. Она вдруг начинает меня раздевать – расстёгивает мне джинсы, закатывает вверх футболку. – Ты чего, Аля? – смеюсь я. – Ты должна дать мне компенсацию за то, что разбудила меня на час раньше, – отвечает она. – Аля, Мадина скоро придёт, – сопротивляюсь я. – А мы успеем! И она борцовским приёмом бросает меня на кровать – я успеваю только взвизгнуть. Я вмиг оказываюсь раздетой догола, и Альбина набрасывается на меня с новыми силами. Она щиплет, кусает и щекочет меня, заставляя меня визжать и хохотать, и я боюсь, как бы Рюрик не услышал, но Альбина вытворяет такое, что я не могу молчать.