Слепые души

Так получилось, что настоящее лицо Альбины я впервые увидела на высоком, роскошном надгробном памятнике – чёрной гладко отшлифованной плите высотой в два метра. Что я могу сказать? Она была красива. Её старшая сестра Диана казалась черновым вариантом, из которого природа удовлетворилась лишь глазами, которые и перенесла почти в неизменном виде на лицо младшей сестры. Светлые, ясные, с тёмными густыми ресницами и красивыми бровями, они были единственной яркой чертой сходства между сёстрами, а всё остальное природа в Альбине сделала с гораздо бОльшим изяществом и утончённостью. И всё же это было не то лицо, которое я любила: моё любимое лицо покрывали шрамы, а глаза на нём отсутствовали. «Аля, Аля», – пела, как струна, моя боль, всверливаясь в моё сердце. Всё, что осталось от моей Али, скрывал светло-коричневый лакированный ящик, окружённый белым дрожащим облаком цветов; его везли с закрытой крышкой, и никто не видел её лица. Ничего не чувствуя, не понимая от звенящей во мне боли, я села в автобусе на самое заднее сиденье, но и там не давала воли слезам: мне почему-то казалось, что при стольких посторонних людях я не должна обнаруживать своего горя так сильно, чтобы они, не приведи Бог, не подумали чего. А слёзы кипели и клокотали во мне, они готовы были извергнуться, как лава, терзая мою грудь настоящей физической болью. Я из последних сил удерживалась, чтобы не броситься на колени в проход, заломив руки, и не завыть, не заголосить на весь салон. – Настя, вот ты где, – услышала я голос Дианы Несторовны, когда выбралась самой последней из автобуса. – А я-то всю дорогу волновалась, где ты! Почему ты не села в катафалк? Я не ответила, потому что тогда мой вопль сразу прорвался бы наружу. На мне был словно надет корсет из боли. Когда гроб опускали в свежевырытую могилу, я зажмурилась; я знала, что Але сейчас плохо – проклятый Якушев наверняка мучает её, и оттого мне было невыносимо плохо тоже. Когда могила была зарыта и памятник установлен, начал накрапывать дождик, и запахло сыростью и свежестью. Я держалась в стороне от Дианы Несторовны, и мне не на кого было опереться; она, хоть время от времени и бросала на меня взгляд, но тоже близко не подходила и по каким-то соображениям избегала прикосновений. За поминальным обедом я не только не могла проглотить ни куска, но и даже взяться за ложку – мои руки без сил лежали на коленях, а лицо, должно быть, было безжизненной маской. Диана Несторовна бросала на меня обеспокоенные взгляды, но не подходила и ни о чём не спрашивала. Кроме неё был ещё кое-кто, кто поглядывал на меня, – женщина в чёрном кожаном пиджаке и чёрных сапогах, с короткой стрижкой и мелированием. Когда она сняла широкие тёмные очки, я узнала Марго, подругу Альбины. Когда место рядом со мной освободилось, она подсела ко мне. – Настенька, я уже давно на тебя смотрю и беспокоюсь... Ты плохо себя чувствуешь? Я смогла только отрицательно качнуть головой. – Может, выйдем на воздух? – предложила она. Я согласилась. Всё ещё крапал дождик: мокрая листва ярче зеленела, а грязь раскисла, небо затянула непроглядная серая пелена туч, и не было видно конца шелестящей печали. Марго закурила и вместе с дымом выпускала слова о том, какой это кошмар, какой удар для всех, какой ужас и трагедия. Она сказала все полагающиеся в таких случаях слова, и сказала хорошо и складно, так что даже создалось впечатление, что она их заранее продумала. Чувствуя, что крик рвётся наружу с возрастающей силой, я зажмурилась и сдавленно проговорила: – Мне бы хотелось остаться одной сейчас... – Не думаю, что это хорошая идея, – покачала головой Марго. – В одиночестве хуже. Тебе сейчас нужна поддержка. А кто поддержит там Альбину? – жёг мою душу вопрос. Хоть и хорошо, и красиво, и проникновенно пели над её телом в церкви, но то страшное тёмное место, куда её утащил Якушев, недосягаемо для молитв. Как ей страшно, как плохо должно быть там сейчас! Я не уберегла, не спасла её, он забрал её! Крик всё-таки вырвался, хоть я и зажала его рукой. – Настя, Настя! – Марго обхватила меня за плечи, достала мобильный и набрала номер. – Карина, бери Алису – и на крыльцо. И захватите сто граммов и чего-нибудь закусить. Живо! Сейчас, солнышко, – сказала она, пряча телефон и поглаживая меня по плечам. – Сейчас скорая помощь прибудет. «Скорая помощь» в лице двух малознакомых мне подруг Марго прибыла через две минуты с вышеназванными средствами. Сто граммов были влиты мне в рот заботливой рукой рыжеволосой Алисы, а Карина, особа с африканскими косичками, поднесла мне бутерброд с копчёной колбасой. Боль нельзя было ни запить, ни заесть, и они приняли решение увезти меня из столовой для более основательного лечения. Уже открылась дверца машины, ещё минута – и я укатила бы в неизвестном направлении, но тут как будто с неба раздался голос Дианы Несторовны: – Куда это вы её повезли? – У Настеньки шок, надо снять его последствия, – ответила Марго. – Все её бросили, а ей нельзя оставаться одной. – А кто сказал, что она одна? – нахмурилась Диана Несторовна. – Настенька! Иди сюда. Иди ко мне. Уткнувшись в чёрную ткань её жакета, я задавила крик. Гладя меня по волосам, Диана Несторовна говорила мягко и ласково, как ребёнку: – Я с тобой, моё солнышко, я с тобой. Никуда не надо уезжать, ты мне нужна здесь. – Понизив голос до шёпота, она тепло и щекотно повторила мне на ухо: – Нужна. Только уцепившись за это слово и за жакет старшей Алиной сестры, как за спасательный круг, я и удержалась на плаву, не провалилась в чёрную бездну безумия. Диана Несторовна повторила: – Оставайся, лапушка... Останешься? Я только всхлипнула и кивнула. – Ну вот, – сказала Диана Несторовна удовлетворённо. – Большое спасибо вам, девушки, за заботу, но Настя остаётся. Она не одна, никто и не думал её бросать. Марго как-то странно прищурилась и сказала непонятно: – Вот оно что... Что это значило, я не знала, да это было и неважно. Я осталась и вынесла всю боль до конца. Верного Рюрика хоронили в тот же день, только на другом кладбище. * * * Мы стоим на балконе и слушаем дождь. Диана Несторовна достаёт пачку сигарет, глядит на неё задумчиво и снова убирает в карман. – Всё, бросаю курить. Я озвучиваю то, что жжёт мне сердце уже давно: – Вы не думаете, что это я виновата? Диана Несторовна хмурится, на её лице – печальное удивление. – Настенька, о чём ты? Винить тебя – это же абсурд. Этот чёртов звонок... Я не знаю, кто это был, но если ты говоришь, что звонила не ты, то я тебе верю. Я говорю – теперь уже твёрдо: – Это он. Мы молчим, и это страшное, пульсирующее молчание. Дождь шуршит в траве, в небе повисла тревога. Холодная горечь воздуха вливается в лёгкие, наполняя грудь печалью, и долгий, долгий вздох ветра касается волос. – Он забрал моего отца, мою маму и вот теперь – Алю... Я не знаю, как им помочь. Я не уверена, что у меня хватит сил. Чай стынет в чашках, Диана Несторовна мнёт в пальцах сигарету, но не закуривает. Тикают часы, капает вода из крана. Всё вроде бы обычное, но во всём присутствует горький привкус, а на сердце – невыносимая тяжесть: как мне теперь жить без неё? Где смысл, где цвет, свет и радость? Ему удалось деморализовать меня, выбить из-под моих ног почву – с какими силами я вступлю с ним в схватку? В этом состоянии я не то что копьё – карандаш не подниму. А ведь пленники Якушева на меня уповают, каждый день промедления здесь идёт за год ТАМ. Они ждут и надеются. И Аля тоже. Чиркает зажигалка, но я кладу ладонь на руку Дианы Несторовны. – Не надо... Бросайте курить. Она улыбается. Мы сидим так: она держит мою руку, между нами две чашки и тишина. Я касаюсь ладонью её лица, а она, поймав мою руку, прижимается к ней щекой, закрывает глаза. – Я брошу. Брошу, если ты хочешь. Только за это ты будешь говорить мне «ты». – Договорились, – киваю я. – Пожалуйста, Диана, брось курить. Она открывает глаза. – С сегодняшнего дня не курю.