Эхо в костях

Пистолет Келлогга хорошо лег в руку. Удобно. Целиться из него было легко: курок был плавным, а отдача вовсе не сильной. Тогда она не придала этому значения. А стоило бы. Оружие так просто не меняет владельца. Особенно то, к которому относились с любовью. Оружие, которое не просто слушали, но и слышали. И оно отвечало благодарностью. Пистолет был сделан для Келлогга: рукоять, прицел, дульная насадка. Хороший ствол, который славно послужил своему владельцу, сроднился с его рукой. Он принял её за хозяйку. Не видел разницы между мозолистой широкой пятерней Келлогга и её длинной, получившей лишь первые следы тяжелой работы, ладонью. Пистолет ластился к руке, и певучим выходил выстрел. Это было странно. Но она была достаточно слепа, чтобы этого не замечать. Облачение в шкуру — костюм — поверженного врага отдавало чем-то варварским, настолько древним, что это помнили кости и кровь, но не разум. Потому что разум недолговечен. Штаны, что держались на — пусть отнюдь и не тонкой — талии благодаря лишь усилиям ремня, кожаная куртка, пропитавшаяся запахом мужского пота. И рубашка, кровь от которой удалось легко отстирать. Никаких повреждений, следов пуль, только пятна серого вещества. Потому что целилась она всегда в голову. Попадала. Одежда, мешковатая по началу, стала второй кожей. Куртка не хотела отправляться на спинку стула по вечерам, штаны и майка становились меньше на несколько размеров, плотно прилегая к телу. Они шептали, просили улечься не снимая их, умоляли принять правила этого нового мира, одно из которых спать где, когда и в чем придется. А она не хотела. Но они говорили, словно отравляли своим галлюциногенным ядом, заставляли себя слушать. Уже тогда знали, что будет? Это звучало странно. Даже страшно. Если бы она сказала, ей бы не поверили. Но тогда она не понимала, что они говорили. Вещи, отравленные Келлоггом. Они действительно были ядовиты. А потом они с Ником отправились к доктору Амари. Это было ошибкой с самого начала. Но она была в отчаянии. След к Шону обрывался. А это значило, что смысл жизни — её единственный смысл в этом проклятом мире — мерк, затухал, как свет перегоревшей лампочки. И она не знала, что делать. Мозг Келлогга с кибернетическими имплантами был почти благословением. И проклятием. Она блуждала по коридорам его памяти. Она была им. Впитывала память его жадно, словно умирающий от жажды воду. Бежала от одного жизненного перекрестка к другому. Сменялись серые и унылые декорации и лица людей, уставших от самой жизни. И она была рада прикоснуться к Шону хоть на миг. Хотя бы в угасающих воспоминаниях. Он появился и в её голове тоже. Он был не только в остаточной памяти Валентайна, нет. Он поселился где-то глубоко внутри неё, в таких темных уголках сознания, что не было резона копаться в себе и искать. Келлогг не начал с банального «Привет». Нет. Он появился, когда она брала на мушку одного из супермутантов. «Целься в глаза. В основном это им вреда не сделает, но если доберешься до мозга…» Она добралась. Келлогг появлялся внезапно, в те минуты, когда она и вовсе его не ждала. Списывала его голос на побочные эффекты препаратов, которые принимала. На сонливость и радиоактивную воду. Но он был живой. И был в её голове. Он шептал ночью. Рассказывал о Шоне. И немного о своей жизни. О той, что была до Института. Наверное, он хотел этого. Ему не с кем было поговорить долгое время. Ей тоже. Келлогг говорил ей о Саре. О светло-рыжих, морковных волосах. О россыпи веснушек на прямом длинном носе. О смуглых ладонях, которые обнимали с нежностью, и об улыбке на длинных тонких губах. Ей Сара казалось нелепой, но Келлогг искренне считал её красивой. Но он был сентиментален, этот наемник. Как, впрочем, — она знала, — отчасти были все мужчины. Она в свою очередь говорила о Нейте. Их история знакомства Келлоггу казалась странной, только много ли он понимал в довоенной жизни? Но она продолжала говорить. Обо всем. О свадьбе, о новом доме в Сэнкчуари, о своей неудавшейся и не начавшейся толком карьере адвоката. Келлогг слушал. Понимал. Поддерживал даже. Они были похожи. Настолько, что схожесть эта пугала. В конечном счете, оба они получили свою месть. Правда, ту, которая не принесла облегчения ни на грамм. Но даже в этом они были похожи. И если они похожи и родные их отомщены, почему бы не поговорить? У Келлогга был спокойный вкрадчивый голос. Этот пугающий мужчина не терял самообладания ни на секунду. Даже когда она пришла его убивать, он говорил спокойно. Он предлагал ей тогда уйти. Она не ушла. А теперь не уходит он. Приходилось находить мимолетное и скоропалительное утешение в объятиях мужчин. Разных. Похожих на довоенных и настоящих детей Пустоши. Но и тогда он появлялся. Говорил тихим голосом. …Он тоже пытался найти утешение. Как и она. В объятиях женщин. Красивых и не очень. Брюнеток, блондинок, среди них были огненно-рыжие, но пламя их волос ничем не напоминало Сару. Одни из них были шлюхами Пустоши, другие работали в Институте. Им, дурехам, виделось что-то опасно-притягательное в чужаке с поверхности. Но он не забывал её. Не получалось, не выходило. Таких как Сара больше не было. Таких как Нейт тоже. Она возвращалась раз за разом к тому дню, когда Келлогг забрал у неё сына. Спрашивала его и себя заодно, почему же он оставил её в живых. Или почему убил Нейта. Мог ударить до потери сознания и захлопнуть камеру. Или убить их обоих. Почему же он остановился на полпути? Келлогг и сам не знал. Отмалчивался, когда она спрашивала. Со временем она перестала спрашивать вовсе. Незачем бередить старые раны, они и без того сочились желтоватой противной сукровицей. Он посмеивался над её прозвищем. Выжившая. Ты выжившая, девочка, говорил он. А выживание нынче полезный навык. Радуйся, что он у тебя есть. Она радовалась. Искренне. Тому, с каким равнодушием собирала трофеи с тел убитых: патроны, еду, крышки. Её не выворачивало от мозгов, которые вылетели из головы убитого прямо на пол, от разворочанных животов с выпавшими кишками. Ты боишься порождений Пустоши, спросил он. Скорпионов размером с человека, бешеных псов, огромных грызунов, тараканов, длинною с предплечье. Ты их всех боишься? Нет, легко отвечала она. Правда действительно давалась ей на диво легко. Особенно когда она говорила эту правду ему. Просто не лгать, когда ты знаешь, что твой собеседник все равно ничего никому не расскажет. Нет, отвечала она. Я боюсь людей и того, кем они стали. Умная девочка, твердил Келлогг. Бойся людей и только их. Тварей можно убить. У них нет разума. Людей убивать куда сложнее. Они хитры, изворотливы. Они могут юлить и врать. И, если выживут, могут пойти мстить. Ты же знаешь? Ты в этом преуспела. Стояла перед зеркалом. Разбитым и мутным. Иных в Содружестве было не найти. Задавала вопрос. На этот раз ради разнообразия себе. Вопрос извечный, ответа на который она не могла найти долгое время. Никто не мог. Кто я? На этот раз он появился в своем материальном облике. Встал перед зеркалом по левое её плечо. Он был облачен все в ту же куртку. Лицо его не изменилось ни на миг. Но Келлогг ей отвечал. Он был единственным, кто ей всегда отвечал. Ты убийца, девочка. Одна из лучших. Одна из сильнейших. Слишком ловкая и слишком умная. Ты и вправду лучшая среди себе подобных. И все же, ты – всего лишь убийца. Ты тоже. Я мертв. Я тоже. Она плескала в лицо водой — холодной, свежей, прошедшей через водоочистительную установку. Хмурилась, пыталась отогнать сон. Заглушить его голос. Собирала волосы в высокий хвост, чтобы не лезли в глаза. Закидывала автомат на плечо, пистолет — в кобуру и шла. Снова шла. И он шел за ней. Шаг в шаг. Миля за милей. Ты хочешь обо мне узнать, спросил Келлогг. Хочешь? Есть ли что-то, чего я о тебе не знаю? Она усмехалась, кривила губы в подобии улыбки. Ты не знаешь обо мне так многого. Ты тоже. Обо мне. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Может быть. Если захочешь… ты знаешь, что я всегда рядом. Да, я знаю. Она толкнула дверь и в нос ударила смесь ароматов. Духи, человеческий пот, сырость и затхлость. Здесь было так много запахов. И так мало жизни. Глаза слепили яркие одеяния бродяг и цветастое платье Ирмы. Дом Воспоминаний был таким же, каким она его запомнила. Под ногами были старые грязные ковры, которые, по мнению хозяйки, добавляли лоска заведению. Но вот в подвале доктора Амари было на удивление чисто. Как всегда. Доктора вообще любят чистоту. Стерильность. — О, дорогая, что тебя вновь привело сюда? Голос у доктора Амари был чудесным, певучим, с приятным акцентом. — Я хочу снова побывать в памяти Келлогга, — сказала она. — Но это невозможно. Особенно учитывая то, что сейчас с тобою нет Ника Валентайна, — качала головой женщина. — Нет. Возможно. Келлогг. Он по-прежнему в моей голове. Он никуда не исчез. Он — это я. А я — это он. Побочный эффект. — Ты, должно быть, плохо себя чувствуешь. Присядь, отдохни. Возможно, тебе следует поспать, а после мы поговорим… Голос доктора Амари был тих и вкрадчив. Ласков. Но она была неумолима. И ложе для просмотра воспоминаний не казалось ни мягким, ни твердым. Она не чувствовала его вообще. Как и тела своего, искореженного, измученного Пустошью, она не ощущала вовсе. Только дивилась тому, как ходят еще уставшие ноги, как держат ослабевшие руки тяжелый пистолет. — Ну что вы. Сегодня я чувствую себя лучше, чем когда-либо. И она улыбалась. Капсула приносила облегчение. И память Келлогга приняла её в свои объятия как желанную гостью.