— Ваше имя?

Джеймс часто думал о том, что их дружба со Стивом возникла из-за схожих характеров: оба были упрямыми, всегда стояли на своём до конца, не уступали, не знали, когда надо остановиться и вечно лезли на рожон. Во время их жизни в Бруклине Стиву это приносило большие неприятности, но тот всегда поднимался с земли после тяжёлого удара противника и, ухмыляясь, заявлял, что он «только начал». Баки же такие черты характера подвели во время войны, когда он попал в плен. Выжившие из его отряда сидели в своих камерах группами по 5-6 человек, только он один в клетке, словно дикий зверь. Хотя Барнс так себя и вёл — ходил из угла в угол, кричал, бил руками по прутьям, не слушая упрёки остальных солдат. Когда в помещение с пленными зашли люди, впереди которых, судя по белому халату, шёл врач — низкий, пухлый с неприятным лицом и круглыми очками на носу, — Джеймс впервые замолчал, не отрывая взгляда от группы людей, ходившей между клеток и разглядывающих солдат. Когда они подошли к камере Джеймса, тот нагло улыбался, смотря на всех свысока — так, будто он тут не пленный. Врач что-то сказал на немецком, рассматривая Баки, солдаты кивнули, а высокий мужчина, одетый так, будто никакой войны нет и он возвращался из офиса домой, перевёл на английский с сильным немецким акцентом. — Сейчас Вы пройдёте с нами и будете служить немецкому народу. — Да чёрта с два! — тихо, с угрозой, чуть ли не рыча, сплюнул Баки, продолжая сверлить взглядом врача, который занимался тем же, внимательно рассматривая строение тела пленника. Переводчик лишь улыбнулся, кивнул и на немецком отдал приказ восьми солдатам за его спиной. Те открыли камеру и вошли в неё, окружив всё ещё высокомерно рассматривающего врача Барнса, который и не собирался просто так сдаваться. — Выходите, сержант. — Переводчик жестом указал направление, в котором должен был пойти Джеймс, но тот только шире улыбнулся и с силой ударил одного из солдат, который тут же рухнул на пол, потеряв сознание. Пока Барнс пытался уложить всех солдат, человек в халате счастливо улыбался, словно гордился выходкой Баки, а переводчик с сочувствием качал головой, наблюдая за тем, как их подопытный набирает новые и никому ненужные травмы. Сопротивление подавили только когда один из противников Баки приложил того головой о прутья решётки и чуть ли не на руках вынес из камеры — Джеймс обмяк и еле двигал ногами, пытаясь вырваться из хватки трёх оставшихся в сознании и в состоянии ходить солдат. Вели его недалеко — направо по коридору и в первую дверь слева. Очухавшись и решив дождаться, пока солдаты будут не так крепко его держать, Барнс и дальше притворялся, что еле идёт, а когда его затащили на койку, Баки резко встал с неё и со всей дури ударил одного солдата под дых, а второго — по лицу, не заметив, как третий подошёл со спины со шприцом, игла которого спустя секунду вошла в его шею, отправляя Баки в страну снов.

***

Когда Джеймс очнулся, он был привязан к койке, прямо перед ним, на потолке — огромная яркая лампа, заляпанная пятнами, очень походящими на кровь. Он попытался вырваться из оков и резко дёрнул ногой, но вместо этого почувствовал по всему своему телу какие-то тонкие нити, которые больно врезались в кожу, заставляя пленника не шевелиться и дышать как можно осторожнее, потому что каждый вдох отдавался болью в животе и на груди. — Ваше имя? — Барнс не мог понять, кто его спросил и откуда, не мог даже оглядеться вокруг, потому что голова была привязана к койке, а по шее ползли те самые нити, из-за чего, сглотнув, Баки почувствовал, как они впились в кожу. — Ваше имя? — уже громче и холоднее спросил голос. «Но если я скажу, нити перережут мне шею» — подумал Джеймс и понял, насколько беспомощным он здесь был. — Солдат, назовите Ваше имя и звание. Но «солдат» боялся лишний раз вдохнуть, что уж говорить о словах. Он хотел закрыть глаза, чтобы избавиться от яркого и слепящего света, но веки жгло, и Джеймс просто завороженно смотрел на свет, плохо осознавая происходящее. Всё, что он понимал — "если я что-то сделаю, будет больно". — Солдат, отвечайте. Барнс молчал, в его голове было пусто и вспомнить что-то было сложно, все мысли путались, а сбившиеся в кучу воспоминания заставляли солдата испытывать странную смесь эмоций, опустошающую Баки изнутри. Больших кожаных оков он не чувствовал — только нити по всему телу, не позволяющие дышать, говорить, отвлекающие от мыслей. Они были острыми, а потом от них пошёл резкий импульс, заставляющий Джеймса мелко-мелко дрожать и резко дёрнуться, из-за чего оковы врезались в его кожу на руках и ногах — по локтю и коленям потекла тёплая и липкая кровь, Баки это почувствовал, после того, как приобрёл эту способность после импульса. «Провода, вот что это…» — первая ясная мысль въелась в мозг солдата, как и его оковы в тело. — Думаю, это был наглядный урок. Вы молчите, мы пускаем ток по оголённым проводам, сковывающим Ваше тело, — продолжал всё тот же холодный голос, в котором не появлялось ничего, похожего на чувства. — Ваше имя и звание? — Баки, — тихо прошептал Стив в воспоминаниях солдата, а пленник просто повторил за ним. По телу прошёлся ещё один импульс, только намного слабее — Джеймс сжал зубы, чтобы не закричать, а руками вцепился в края койки, чувствуя провода на напрягшихся мышцах. — Ваше имя и звание? — Сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. — провод врезается в шею, от его места контакта с кожей к ключицам течёт кровь, которую задерживает рубашка, прилипающая к шее и плечу. — Дата и место рождения. Баки молчит, инстиктивно тянется рукой к ране, но вместо этого на его левой руке появляются новые порезы, поэтому он прижимает руку ближе к койке, чтобы провода не оставались внутри ран. За медлительный ответ получает ещё один разряд током, но уже настолько сильный, что пленник выгибается, чувствуя как под рёбра и в живот врезаются нити, он кричит, не обращая внимания на всё большее количество крови, вытекающей из его шеи. После импульса ему требуется ещё время, чтобы отойти от боли и взять себя в руки, а свои мысли снова восстановить в хронологическом порядке, чтобы ответить на вопрос. — Дата и место рождения. — 10 марта, — Джеймс делает глубокий вдох, а раны на груди кричат, что это было плохим решением. — 1917-ого года. Бруклин. — Номер отряда? Если Барнс помнил свою дату рождения, то вот это уже было вспомнить сложнее. Это был набор цифр, который путался с другими датами и числами в его голове. Он уже паниковал, потому что понимал, что если не ответит быстро — будет больно. Очень больно. Баки честно пытался вспомнить, но новый разряд помешал ему — снова перепутал все мысли, заставил дёргаться из стороны в сторону, нанося себе всё новые порезы, кричать, раздирая глотку, и пытаться уже поднять голову или руки так, чтобы закончить с этим всем. — Ослабьте ему немного провода на шее и запястьях, а то ведь суициднется, бедненький. — другой голос, тоже холодный, но с икренним весельем. Баки не видел того, кто немного ослабил провода на его теле, но как только кто-то это сделал, Джеймс проглотил свой крик, пытаясь глубоко вздохнуть, что было чревато — на шею и запястья провода действительно так сильно больше не давили, но всё-таки нормально дышать он не мог. — Номер отряда? Барнс снова собрал свои мысли в кучу — вот он видит, как какой-то парень избивает Стива, а тот поднимается из мусора со словами «Да я только начал». Баки вмешивается, даёт пинка под зад хулигану и объявляет Роджерсу о том, что отправляется на фронт в отряд номер… Снова разряд, уже слабый, но заставляющий снова кричать и звать на помощь, только потом осознавая, что, крича, Баки звал Стива. Но его не может тут быть. Не может его быть на войне. Этого мальчишки из Бруклина тут не должно быть, ведь Барнс отправился на войну, чтобы защищать и охранять его. — Номер отряда? — 107-й! — неожиданно для самого себя выпаливает Баки, пытаясь восстановить дыхание — боль потихоньку отступала. — Местоположение лагеря? Он не может этого сказать, даже если бы и знал, нельзя, они убьют всех, нельзя-нельзя-нельзя. Джеймс молчит, уже не потому, что не может вспомнить, а потому, что говорить нельзя. Разряд.

***

— Баки! — тёплые руки Стива касаются тела Джеймса, проверяя, жив ли тот. — О, Боже… — Роджерс оглядывает друга с ног до головы, а потом, найдя крепления, рвёт их, освобождая Барнса, который этого даже не чувствует — он смотрит прямо перед собой, где, как ему кажется, большая и яркая лампа, от которой тот не в силах отвести взгляд. — Это я, Баки. — Барнс, обнаружив, что при повороте головы ему не больно, смотрит на то, где, судя по голосу — тёплому, волнующемуся, родному, — должен быть его друг. — Стив, — тихо произносит Баки, как только вместо ослепляющего света узнаёт паренька из Бруклина, которого защищал чуть ли не всю свою жизнь. Он всё-таки пришёл. — Вставай! — Роджерс помогает ему, они вместе улыбаются, а Джеймс понимает, что он свободен, ему не больно, вместо боли он чувствует холод комнаты, в которой его держали, и тёплые руки Стивена, помогающие Барнсу не упасть. Стив смотрит на своего друга, с волнением и радостью, проводит рукой по его щеке, а потом возвращает её обратно, помогая сержанту не упасть. — Я знал, что ты жив. — А я думал, что ты меньше… — протянул Баки, с трудом сравнивая того худового парня из Бруклина с образом Стива, который помогает ему выбраться отсюда, который пришёл и избавил его от боли, которую причиняла Гидра. Он пришёл, он пришёл за ним, он — не иллюзия, не воспоминание, он не исчезнет, он настоящий. Джеймс крепче держится за друга, убеждаясь в его реальности, сначала не может отвести взгляд — боится, что если моргнёт, Стива рядом не будет. Но он правда здесь, он не исчезает, он поможет ему выбраться отсюда. — Что с тобой случилось? — всё же не веря тому, что Стив — не плод воображения, спрашивает Барнс, опираясь на плечи Роджерса и сильно хромая, не в силах стоять на ногах, а тем более — идти. Но Стивен тащит его куда-то, значит, надо уходить. — Вступил в армию. — Было больно? — всё же пытаясь пойти самостоятельно, Джеймс сначала опёрся на стену, а затем, еле переставляя ноги, поплёлся за Стивом. — Немного. — явная ложь. Баки слишком долго и хорошо знает Стива, чтобы поверить в неё. Но вместе с этим он убеждается, что Стивен — не иллюзия. Он всё так же показывает себя сильным, как всегда это делал. — Это навсегда? — Да вроде… Баки оглушают взрывы, но он хватается за всё, что у него есть — за Стива, который бежит вперёд и сталкивается с противником и устраивает с ним небольшую драку — но сейчас Джеймс помочь не может, он еле стоит, упираясь на поручни и следит за происходящим. Когда «противник» снимает с себя лицо, Барнс только и может, что выдать: — Вы не в маске, надеюсь? Суть диалога между Стивом и Красным Черепом Баки не улавливает, он разглядывает себя и понимает, что ран на нём нет, что нет ничего, говорящего о его пытках, а когда противника больше нет, они с Роджерсом просто пытаются закончить свой побег из ада.

***

Джеймс очнулся и первое, что почувствовал — холод, который никак не мог забыть. И снова провода, снова кожаные ремни, только теперь на голове что-то холодное и тяжёлое. Металлическое. Последнее, что он помнит — протягивающий ему руку Стив, а после только хруст своих костей и невыносимую боль, но не такую сильную, какую будет испытывать сейчас. — Стив придёт за мной. Разряд. — И уничтожит вас всех. Импульс. — Он мёртв. Нет, не ток — боль, вырванное сердце, пустота там, где жил Стив. — Ваше имя? — Джеймс Бьюкенен Барнс. Баки. — пленник отвечает быстро, поэтому разряда нет. — Не волнуйтесь, солдат, сейчас Вы забудете и своё имя, да и Стива. Разряд, идущий от головы, парализовал всё тело, пропитав его болью, Баки кричал и сжимал ручки кресла (на этот раз его посадили в кресло, а не положили на койку), а когда всё закончилось, последовал вопрос: — Ваше имя? Он не знал, не помнил — в голове пусто, нет ничего, где он, что происходит? Разряд.