Неразделённое

      Солнце путалось в ярко зелёной листве и пепельных локонах сидящей напротив красавицы, она говорила что-то про традиции и древние обряды, а он не мог отвести взгляда от длинных серёг, которые гладили точеную шею, когда королева слегка наклоняла голову. О, как бы он хотел бы быть этими серьгами и трогать нежную кожу, как бы он хотел быть полупрозрачной лёгкой шалью и обнимать за плечи самую прекрасную в мире женщину! Дик и не заметил, как в изящной ладошке появился маленький свёрток, а Катари уже протягивала его юноше. Их пальцы сомкнулись, она сама — сама! — задержала свои дольше, чем того позволял этикет, даже дольше, чем следовало это делать близким друзьям. Окрылённое сердце сорвалось в полет, ввысь, к солнцу, к счастью!       — Древние называли подобную вещь «любовью». Запомните, Ричард, вы должны разделить это с ним. Это очень важно. Ваш отец не успел это сделать, а ведь всё могло быть иначе… — Прощальные слова королевы звучали глухо, на прекрасном лице мелькнула тень застарелой боли. Она бросила на юношу последний печальный взгляд и покинула их укромное место. Дик спрятал в карман полученный свёрток и поспешил домой.       Сердце выпрыгивало от нетерпения, Дик взлетел по лестнице, даже не заметив, что монсеньор отчего-то дома. Наконец-то, его комната! Ричард скинул колет и развалился на кровати, сжимая в руках заветный свёрток. Сперва он не мог на него насмотреться, перекладывая из одной руки в другую, разглядывая каждый уголок, каждую грань. Любимые руки нежно заворачивали в бумагу что-то сокровенное, что-то, что можно доверить только ему, Дику, тонкие, прекрасные пальцы аккуратно завязывали бледно голубую ленту, которая обнимала кусочек их общей с Катари тайны. Юноша потянул за торчащий хвостик, и блестящая полоска атласа мягко опустилась на живот. Не решаясь развернуть бумагу, Дикон поднес сверток к губам, вдохнул такой родной и такой любимый запах. Если закрыть глаза, можно представить, что королева рядом, увидеть ее лицо так близко, как никогда не увидит в реальности. Но помечтать он ещё успеет, надо посмотреть, что дала ему Катари. Ричард освободил от обёртки небольшой белый шар, он был гладкий, мутно блестел и тихонько размягчался от тепла пальцев, но в целом оставался твердым. Он напоминал бы мыло, приди кому-нибудь в голову выточить из мыла шар.       Подарок Катари еще хранил тонкий аромат её духов, и Дикон позволил себе вдохнуть его и вызвать из памяти образ королевы. Её глаза сияют, а на губах играет улыбка, она так недосягаема и так близко сейчас. Она наклоняется ниже, проказник локон щекочет щеку, и Дик осторожно трогает кожу в том месте, где её задела невидимая пепельная прядь. А королева больше не улыбается, она смотрит прямо и наклоняется ниже. Губы надорца приоткрылись, мазнув по странному шару. Сладко. Именно сладким и должен быть поцелуй его любимой, сладким, но не приторным, её губы должны быть гладкими и слегка прохладными. Юноша прерывисто выдохнул и облизал пересохшие губы, коснувшись шарика кончиком языка. Создатель, как же сладко! Он уже не отдавал себе отчета, обхватывая губами подарок королевы, проводя языком по гладкой поверхности, а перед глазами была Катари, томно опустившая ресницы, во рту был вкус её губ, в ушах звучал её голос: «Ты должен разделить это с ним…» Юноша распахнул глаза, вспоминая о предназначении предмета в его руках, но, заволновавшись, сжал размягчившиеся стенки, шарик предательски скользнул в самое горло. Дик попытался вдохнуть — не вышло, позвать слуг не представлялось возможным — сейчас он был способен лишь на слабый хрип. Юноша обхватил горло руками, голова уже начинала кружиться, а проклятый шарик никак не хотел освобождать горло. Ричард сделал титаническое усилие и, наконец-то, проглотил злосчастный подарок королевы. Жадно хватая ртом воздух, он думал о том, как подвел Катари, как же он мог так с ней поступить? Нужно идти к эру Августу, он должен помочь! Юноша рывком поднялся с кровати и тут же рухнул обратно. Темнота накрыла неожиданно.       Посланный за мальчишкой слуга сообщил, бледнея, что Окделл совсем плох. Рокэ Алва задумчиво огладил прохладный бок только что открытой бутылки — вино как раз успеет подышать — и решительно поднялся с кресла. Дверь в комнату оруженосца открылась резко и совершенно по-хозяйски.       Ричард Окделл метался в бреду, смяв промокшие простыни, перед глазами мелькали воспоминания, обрывки полузабытых снов и нежных фантазий, расцветая сюрреалистичным калейдоскопом. Марианна на вывеске таверны во Фрамбуа, смиренно ждущая своего герцога, эр Рокэ, собирающий черешни, эр Август с плодом на голове и дырой во лбу, безжизненно бледная, с обрывком цепи на изящной ножке, Катарина Ариго, распластавшаяся на влажных грязных камнях…       — Катари, моя Катари… — шептали пересохшие губы, Алва невольно скривился, неужто королева приложила свои чахлые рученьки к теперешнему состоянию его оруженосца? И почему неоперившиеся юнцы все, как один, ведутся на тонкие запястья и длинные ресницы?       Мужчина одной рукой поправил одеяло на больном и огляделся по сторонам. Около ножки кровати обнаружился смятый кусок бумаги, явно послуживший оберткой к чему-то. Гиацинты, пудра… Кто-то не поскупился на подготовку — лист будто неделю выдерживали в духах. Недурно придумано — намертво въевшиеся цветы успешно перебивают запах того, что было завернуто в бумагу. Что же ты подсунула своей игрушке, Катарина?       Дик с мучительным стоном рванулся вперед, его ласково, но твердо, вернули на подушки, убрали сухое и теплое полотенце со лба, заменив его смоченным в холодной воде. Головная боль немного притупилась, но все тело продолжало гореть, живот резало ножом, комната плясала, кружилась и разбивалась сотнями осколков. Перед глазами вновь оказалась Катари, но живая и улыбающаяся, Дикон протянул руки ей навстречу, и неожиданно для себя кого-то обнял. Пепельные кудри сменились черными прядями, блеснул гранями синий камень, поймав пламя свечи.       — Мон… Монсеньор… — выдохнул Ричард куда-то в шею Алве, на большее его не хватило — живот снова скрутило болезненным спазмом.       Мужчина аккуратно убрал слабые руки юноши со своих плеч, встал с кресла и придвинулся вплотную к кровати. Дик почувствовал, как Рокэ почти нежно заправил ему волосы за уши, мягко надавил на щеки, вынуждая открыть рот. Одна рука мужчины легла на голову Дика, поддерживая её в нужном положении. Что-то мазнуло юношу по губам, и он почувствовал во рту нечто постороннее, попробовал отстраниться, но Алва не дал ему этого сделать, втолкнувшись до самого горла, стараясь проникнуть и дальше. Желудок подпрыгнул вверх, и Дика вывернуло в подставленное ведро. Алва тут же сунул ему стакан воды.       — Уж извините, юноша, рвотного не держу, приходится по старинке, — мужчина обратил внимания на раскрывшиеся шире серые глаза, но стакан не убрал. — Вы пейте, пейте. Знаю, не хочется, но надо. Надо.       Полный стакан тёплой воды, казалось, только усугубил положение надорца — тот вновь склонился над ведром. Потом был ещё один стакан и снова ведро. После третьего Ричард почувствовал необъяснимую лёгкость, и с этой лёгкостью оставшиеся силы разом покинули его. Рокэ аккуратно вытянул руки больного вдоль туловища и обратил внимание на странные белые пятна на пальцах своего оруженосца, понюхал, попробовал на вкус и брезгливо сплюнул. Катарина не стала бы избавляться от преданного щенка, а значит, яд предназначался его эру, об этом говорит и отравленное лакомство. Что ж, видимо, в Олларии не только Хуан знает о порочной страсти Первого Маршала к белому шоколаду.       Противоядие отыскалось в личных запасах соберано, и кризис миновал в ту же ночь. Вытрясти наутро из Окделла подробности встречи с королевой оказалось намного труднее, чем запереть его в особняке на ближайшую неделю, от греха подальше.       Напрасно кансильер ожидал трагических вестей — Первый Маршал демонстрировал живость, болтаясь по дворцу, и хамил едва ли не пуще обычного.       — Позвольте, герцог, — не удержался Валме, — а где же ваш оруженосец?       — Он, господа, остался дома, — хохотал в ответ Рокэ, — страдает от неразделённой любви!