Сердце Шторма

Молва ходила — отзвук былого мифа, как будто в самом сердце зубастой бури, среди бездушных окаменевших рифов живет Она с глазами ясней лазури, да с волосами, точно морская пена и с кожей, что нежнее заморских шелков. Ходили слухи… Девушку звали Рена. Вокруг немало сплетен и кривотолков всегда витало. Странная Рена слишком. Всегда молчит загадочна и печальна. Ее любили местные все мальчишки и те, кто приходил из-за рифов дальних. Не раз с собой украсть-увезти стремился и каждый поплатился с лихвой за это. Последний из деревни не воротился как раз в июле — прошлым дождливым летом. У Рены дом — соломенная лачуга, простое платье — синего неба ситца. И вечерами ждет Рена с моря друга. Предвестник бури, черная крУжит птица над старой крышей, ветер несет и клёкот, а с крыльев искры вниз — отголоски молний. И Рена слышит древний, манящий рокот и сердце шторма к нОчи зовет безмолвно. Молва ходила… Джимми — отличный малый. Из рыбаков на несколько поколений. Шептали люди: «Рано отца не стало… Двенадцать — это самый расцвет сомнений. Свернет парнишка с тропки, пойдет по миру. Пиратом станет, пьяницей, дебоширом»… Но Джимми никогда никого не слушал — слова отца ночами сжигали душу: — За дальним рифом брошенная деревня. Там есть лачуга — хуже и не отыщешь. Куда ни глянь, лишь заросли черных терний, да буревестник с клёкотом ждущий пищу. Среди песка, в забвении позабыта, с холодным сердцем, с блеском очей печальных живет одна прекрасная нереида. О ней молва летит до просторов дальних. И каждый, кто силен, кто безумен, ловок, кто хочет славы, счастья, любви до гроба идет сквозь рифы в сети ее уловок не зная, что в очах тех сверкает злоба. Не знает он, что сердце ее надежно укрыто в самом сердце зубастой бури. И каждый, кто рискнет так неосторожно — навек плененный цветом ясней лазури, ложится в вечном сне у подножия рифа. С младых ногтей под старого звуки мифа мечтал парнишка в пику судьбе и миру найти то сердце цвета глубин-сапфира… Судьба всегда коварна, не угадаешь, когда ей надоест на волнах качаться. И как тебя зацепит, порой, не знаешь. Наш Джимми вырос, мальчику девятнадцать. Силен, умен, хитер и, конечно, ловок. Удача в нос и щеки его целует. А в голове отцовское бьется слово о буре, что с сапфиром внутри лютует. И знает он — найдет и отыщет чудо. И лишь тогда /заброшена, позабыта своим народом/ Рена в одну минуту свободной станет /гордая нереида/. И парень шел вперед, за седые скалы, за дальний риф, по курсу на сердце бури. Вода, что с детства лодку его ласкала теперь вдруг стала злее двух сотен фурий. И парус рвал, как вату, холодный ветер. У лодки прохудилось заметно донце. Лишь он и шторм — на целом огромном свете и шепот волн: «Не справится… не вернется». И ликовало водное с шумом царство — еще один поляжет под слой ракушек. Но с Джимми родилось и его упрямство — сапфир, лишь он для Рены прекрасной нужен. Он шел вперед и снова вперед, как будто весь мир сошелся в сердце стального шторма. За утром снова тихо крадется утро, последний парус ветром давно оборван. И солнце бьет нещадно и плещут волны. И серебром покрылись виски у парня. И глубиной сапфировой взгляд наполнен и холод по груди пробегает странный. Но он несет в руках, что искал так долго, свою мечту, надежду свою на берег. Все так, как надо — справился Джимми с долгом, подарит Рене камень и будет верен… Да только им не быть, да, не быть им вместе — подарит сердце-камень своей невесте и не заметит Джимми такую малость — его-то сердце там, средь штормов осталось…