«Пусть тебя не смущает обещанный к завтраку суд. Бог простит и себя, и его, и сто тысяч иуд. Так до встречи в раю, где цветут ледяные цветы. Я буду как ты, Ты будешь как он, Мы будем как все» (Вадим Самойлов)
Фюрер механически расхаживает по кабинету. Он явно нервничает. Его пронзительно-голубые глаза осматривают всё вокруг. Вот взгляд фюрера падает на календарь. Двадцать девятое июня. Тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Почти четыре года с тех пор, как Эрнст умер со словами «Мой фюрер…» на устах. Гитлер останавливается и кладёт руку на сердце. Где-то во внутреннем кармане ощущается твёрдость фотографии. Старой фотографии. Они там вдвоём. Какой-то парад. Фотография вытерлась от постоянного ношения в кармане. Лиц уже не разобрать толком. Но фюрер помнит каждую мелочь на этом снимке. Он помнит не только изображение. Он помнит Эрнста. Его улыбку. Помнит, как тот злился. Помнит его слова. Помнит его руки и губы. Фюрер помнит, как обрёк Эрнста на смерть. Пистолет с одним патроном и предложение покончить с собой. Это, конечно, милость. Геринг и Гиммлер твердили, что Рём должен умереть. Но они лишь боялись его силы. А фюрер помнит, что было истинным мотивом. Помнит, но никому не скажет. В конце концов, теперь ему не надо думать, где Эрнст и с кем. В чьей постели. И это ничего, что каждое утро его сердце болит, а душа не хочет вырываться из снов, где Эрнст жив и рядом. Это можно пережить. Зато теперь у него нет слабых мест. Фюрер мельком смотрит в окно, затем останавливается у окна. В дверь раздаётся робкий стук. – Войдите! – отзывается Гитлер. В комнату входит паренёк лет семнадцати. Блондин. Голубоглазый. Уже крепкий, но что-то юношеское и нескладное ещё угадывается в его фигуре. Парень пытается держаться прямо, но видно, как он взволнован и испуган. – Мне сказали, что я могу быть полезен вам, мой фюрер? – голос юноши дрожит. Он не знает, куда деть руки. – Я тебя звал. Как тебя зовут? – Генрих Готлиб, мой фюрер. – Ты хочешь послужить своей стране, Генрих Готлиб? – Да, мой фюрер! – глаза парнишки радостно вспыхивают. Он явно впитал в себя понимание величия Германии и избранности арийской расы. Он готов на всё ради господства своей родины над другими. – У тебя будет такой шанс, – фюрер улыбается. – Нам нужен смышлёный молодой человек, который сумел бы доставить секретные документы так, чтобы об этом никто не узнал. – Позвольте мне это сделать, мой фюрер! – мальчишка даже делает шаг вперёд. Гитлер опять прохаживается по кабинету, разглядывая парня. Красивый… Эрнст мимо такого точно не прошёл бы. – Хорошо, – наконец кивает фюрер. – Завтра в семнадцать часов мой секретарь отдаст тебе бумаги и адрес, по которому нужно доставить документы. Не опаздывай. – Да, мой фюрер! – кивает Генрих, даже не задумываясь, что поручение может быть опасным. – Тогда иди и как следует отдохни, – улыбается Гитлер. – И никому не говори, что тебе поручили сделать. Мальчишка радостно убегает. Фюрер подходит к окну. Вот он, Генрих, возбуждённо поспешил куда-то, гордый от оказанного ему доверия. Фюрер не сомневается, что мальчишка не удержится, и расскажет друзьям о своей великой тайне. Да, непременно расскажет. Фюрер усмехается. Что ж, так даже лучше.***
Вечер. Тридцатое июня. Стрелки часов вот-вот покажут шесть. Водитель фюрера мрачно хмурит брови, ведя автомобиль по пустынной дороге. Он время от времени поглядывает на сидящих на заднем сиденье Гитлера и Еву Браун. Сейчас он привезёт их в старый дом и оставит. Водитель понимает, что скорее всего им просто хочется побыть вдвоём, но не одобряет такого уединения, ведь это может быть опасно для фюрера. Наконец показывается нужный дом. Здание стоит обособленно, поблизости никого. Водитель ещё сильнее хмурится: если на фюрера тут нападут, то никто не сможет прийти ему на помощь. Гитлер и Ева выходят из машины. На лице женщины явно нет радости. Её губы слегка подрагивают. Водитель находит, что Ева тоже опасается нападения, но подчиняется приказу и уезжает. Фюрер провожает машину взглядом и ведёт Еву в дом.***
Стрелки часов подкрадываются в девяти вечера. Адольф и Ева сидят напротив друг друга в креслах и молчат. И он, и она напряжены и бледны. В дверь раздаётся стук. Ева поднимается и выбегает из комнаты. Гитлер идёт к двери, несколько секунд колеблется, а после решительно распахивает её. На него удивлённо смотрят голубые глаза Генриха. – Мой фюрер… – шепчет парнишка. – Проходи, – приглашает его Адольф. – Но как же бумаги? – робко спрашивает юноша, шагая через порог. – Это была проверка, – пожимает плечами Гитлер. – Настоящее дело будет после. Ты прекрасно прошёл проверку. Ты добирался сюда пешком, так, чтобы тебя никто не видел? – Да, мой фюрер! – парнишка несколько раз кивает. – Тогда ты устал, наверное, – мужчина делает Генриху знак следовать за ним и ведёт его в гостиную. – Присядь. Сейчас мы выпьем чаю и обсудим твоё задание. Мальчишка робко садится в кресло, где несколько минут назад сидела Ева. Ему не по себе, но светлые глаза лучатся восторгом: он будет пить чай с самим фюрером! Гитлер подаёт парнишке чашку и пододвигает вазочку с конфетами. Генрих и правда устал. К тому же из-за жары его совсем замучила жажда. Юноша выпивает чай почти залпом и берёт печенье. Адольф выжидающе смотрит на парня, затем говорит: – Ты, конечно же знаешь, что у нашей великой страны много врагов и завистников? Мальчишка кивает, лениво грызя печенье. На Генриха вдруг накатывает слабость и сонливость. Руки и ноги делаются будто ватными. – Тогда ты должен понимать, как важны слаженные действия всего германского народа по защите нашей родины и её интересов, – продолжает Гитлер. Генрих опять кивает. Почему-то он вдруг начинает видеть всё расплывчато, как под водой. Мальчишка смутно понимает, что его фюрер продолжает что-то говорить, но не разбирает слов и не находит сил даже кивнуть. Глаза становится всё сложнее и сложнее держать открытыми. Мысли начинают путаться. Генрих откидывается назад и засыпает, роняя на пол недоеденное печенье. Гитлеру кажется, что печенье падает долго-долго, целую вечность. Печенье слишком лёгкое, чтобы упасть со стуком на ковёр, но Адольф готов поклясться, что оно громыхнуло об пол, как выстрел. Как выстрел, которого он никогда на самом деле не слышал, но который пережил, упав на пол и боясь дышать, так как от каждого вдоха грудь жгло огнём. Он бесконечно слушает этот выстрел, забывая, что на самом деле их было два. Один – и Эрнст ранен. Один – и губы Эрнста шепчут призыв к нему, Адольфу. Один – и он сам, Адольф, предатель. Второй – и Эрнст убит. Второй – и чужое завистливое презрение попирает память об Эрнсте. Второй – и Адольф теряет часть своей души. Гитлер подходит и давит обгрызенное печенье, будто это оно в чём-то виновато.***
Генрих приходит в себя, понимая, что у него болят руки. Вокруг темнота. Генриху холодно. У него болит голова. Юноша пытается устроиться поудобнее и вдруг чувствует, что руки что-то удерживает. Инстинктивно Генрих ощупывает то, что ему так мешает. Это цепь. Его приковали и подвесили к потолку, так, что он вынужден стоять, подняв руки вверх. Генрих вздрагивает от ужаса и начинает вспоминать, что произошло. Юноша обескуражен, напуган и растерян. В его голове мелькает мысль: «Я не справился с поручением, и меня арестовали? Но ведь фюрер меня хвалил… Может, я натворил что-то ещё?» Генриху так страшно, как никогда в жизни. Внезапно его прошибает холодный пот: он уснул, когда фюрер давал ему задание. Он не справился. Вот за что его наказали. Где-то в темноте раздаётся бой часов. Генрих считает удары и понимает, что уже полночь. Настал июль. Второй месяц лета. В середине июля мама обещала Генриху отвезти его к тётушке Магде, к морю. Генриху вдруг вспоминается, как он гостил там в позапрошлом году, обгорел так, что кожа отходила клоками, но всё равно бегал на пляж и нырял, и играл, и плавал, весь пропитываясь солёной водой и солнцем. А теперь, раз он так позорно провалил задание, не будет моря, пляжа и тётушки Магды. Мальчишка закусил губу: его отец всегда боялся позора, а он, Генрих, опозорил всех Готлибов. Слышится звук открываемой двери. Загорается свет. Несколько секунд Генрих щурится, пытаясь отвыкнуть от темноты. Наконец, он может видеть. Его глаза осматривают помещение, оказавшееся пустым подвалом, и удивлённо округляются, увидев Гитлера. – Мой фюрер, – шепчет мальчишка. – Но за что? – Меня зовут Эрнст Рём, – спокойно бросает Адольф. – Что? – не понимает юноша. – Но почему? – Потому что сейчас ночь на первое июля, – пожимает плечами мужчина. – Мой фюрер, я не понимаю! – дёргается на цепях Генрих. – Я же сказал – я Эрнст! – Гитлер довольно подходит к парню и начинает поглаживать его по щеке, затем проводит руками по груди и животу. – Что вы делаете? – краснеет Генрих. – Молчи, – сквозь зубы шипит Адольф. Генрих напугано умолкает. Он, зажмурившись, чувствует, как руки мужчины проскальзывают по его спине, начиная деловито ощупывать ягодицы. Мальчишка непроизвольно напрягает там мышцы. Адольф довольно хлопает Генриха по попе, затем достаёт откуда-то нож и разрезает на парне рубашку. Мальчишка пытается отстраниться, но цепь мешает, больно врезаясь в запястья. Адольф сжимает левой рукой ягодицы Генриха, а правой дотрагивается сквозь потёртые брюки до пениса мальчишки. – Мой фюрер, что вы делаете? – шепчет юноша. – Меня зовут Эрнст! – резко сжимает пальцы на половом органе Генриха мужчина. – И молчи. – Но, мой фюрер, пожалуйста, не надо! – на глазах мальчишки появляются слёзы. – Мне страшно… Щёку парня резко обжигает, а голова откидывается назад. Звук удара разносится по подвалу, отдаваясь эхом в углах. Адольф возвращает только что ударившую Генриха руку обратно на ягодицы парня. Щека мальчишки горит огнём, во рту появился металлический кисловатый привкус крови. Мальчишка чувствует, как из глаз катятся слёзы от боли, страха и обиды. – Я – Эрнст, – ещё раз повторяет Гитлер, стягивая с парня штаны вместе с нижним бельём. Юноша молчит. Адольф довольно поглаживает молочно-белые ягодицы Генриха, затем отходит на несколько шагов и рассматривает мальчишку. Очень нежная кожа, и цвет идеальный. Под мышками и на лобке топорщатся светлые волоски, лишь на пару тонов темнее, чем ослепительные солнечные пряди на голове. Мальчишка весь напрягся, и Адольфу видно, что он не ошибался: под кожей перекатываются сильные, не успевшие сформироваться атлетически, но прекрасные в своей незавершённости мышцы. Может, когда-нибудь он нарисует это тело. Оно ведь почти совершенно. Античные скульпторы и художники передрались бы за право запечатлеть этого парня. Надо же, даже пенис Генриха подходит сейчас под античные стандарты, весь сжавшийся от холода и страха. Его как раз удобно было бы прикрыть фиговым листком. И лицо – напуганное. Глаза закрыты. Одна щека красная. Губы искусаны. Слёзы блестят, падая на пол. Адольф опять подходит к Генриху и начинает поглаживать его сначала по груди, сжимая соски, чтобы те твердели, затем спускаясь на живот и сразу переходя на спину и ягодицы. Гитлер уделяет внимание и стройным ногам мальчишки, лаская бёдра как с внутренней, так и с внешней стороны. Он не слышит, как с губ Генриха время от времени срывается: «Пожалуйста, не надо…» Адольф весь поглощён этим телом. Наконец, терпеть становится выше его сил. Он раздвигает ягодицы парня, слюнявит палец и вводит его в задний проход Генриха. Тот вскрикивает от боли и неожиданности. Адольф этого не замечает. Он резко двигает пальцем в анусе мальчишки. Но вот мужчина понимает, что вот-вот взорвётся. Он убирает палец. С губ Генриха слетает вздох облегчения. Мальчишка не видит, как у него за спиной Гитлер расстёгивает штаны. Адольф опять раздвигает ягодицы парня и резким движением входит в него. Генрих кричит. Генрих задыхается. Генрих плачет. Генрих сотрясается всем телом, когда Гитлер резко и неровно двигается в нём. Генриху кажется, что всё его тело вот-вот разорвётся от боли. Адольф сжал зубы. Адольф тяжело и натужно дышит. Адольфу больно двигаться в теле парня, так как тот слишком узкий, но Адольф упрямо ускоряется. Адольф вцепился в плечи Генриха так, что свело пальцы… Ни один, ни второй не смогут вспомнить, сколько продолжалось это безумие, для обоих растянувшееся будто на века болью. Но вот Гитлер чувствует приближение оргазма. Он ускоряется ещё сильнее, хотя казалось бы, сильнее некуда. Двигаться становится вдруг значительно легче. И Адольф кончает внутрь Генриха, вколачиваясь в мальчишку из последних сил. Парень уже не кричит, только хрипит и плачет, хватая ртом воздух. Гитлер обессилено отстраняется и садится на пол. Его взгляд падает на ягодицы Генриха. Из растерзанного заднего прохода вытекают сперма и кровь вперемешку. Адольф поднимает взгляд на плечи мальчишки и замечает, что на их нежно коже ярко алеют следы его пальцев, обещая стать болезненными синяками. Генрих стоит нетвёрдо, колени подгибаются и трясутся. Если бы не цепи, в которые он вцепился побелевшими пальцами, он бы непременно упал. Спина и плечи мальчишки дрожат от рыданий. Всхлипы наполняют подвал также, как только что их наполнял крик. Гитлер поднимается и выходит из комнаты, даже не оглядываясь на Генриха.***
Часы бьют два. Уже поздняя ночь. Генрих мельком удивляется, зачем в подвале часы, а затем находит, что глупо думать о часах в его положении. Нет, Генрих больше не плачет, слёз не осталось. Генрих задыхается, так как глаза и нос распухли. Мальчишке холодно. Он весь дрожит. Генриху больно. Если бы цепь так не врезалась в руки, он бы упал. Мальчишка уже буквально повисает на цепи, и на запястьях появились кровоточащие ранки. Генриху кажется, что сзади, ниже пояса у него открытая рана. Генрих не понимает, что с ним только что сделали. В его учебниках не писали, что такое может происходить между двумя мужчинами. Да и священник говорил о любви и сношениях мужа и жены после свадьбы. Генрих дрожит от боли. Генрих дрожит от озноба. Генрих дрожит от унижения. Генрих, всегда послушный и набожный Генрих, проклинает фюрера и бога и мечтает умереть. Мысли мальчишки путаются, уносят его прочь из этого страшного подвала. Вот берег моря и домик тётушки Магды. Вот дворик гимназии, окружённый каштанами. А рядом старенькая приземистая церковь, где поседевший раньше времени хромой священник читал им Писание. Дорога домой после занятий. Бежать наперегонки с Гансом, соседом и лучшим другом. Ганс так завидовал, когда он, Генрих, взволнованным шёпотом рассказывал, что был у фюрера и тот поручил ему важное задание. И всё оказалось ложью. Мальчишка вздрагивает и отгоняет себя эти мысли. Он усиленно вспоминает дом. Маму. Кружевные занавески на окне. Спицы, пряжу и недовязанный шарф возле кресла-качалки в гостиной. Этот шарф бабушка вязала для него, Генриха. Так и не довязала. Бабушки нет уже год, а её корзинка с вязанием так и стоит около любимого кресла. Генрих вдруг мысленно зовёт бабушку и горячо просит её помочь, защитить. Но никто не приходит на его призыв. Генрих мысленно призывает маму, ощущая себя маленьким и потерянным ребёнком. Мама не в силах услышать сына. Генрих так и висит один, жалкий и дрожащий. Дверь открывается, и в помещение заходит Адольф. Генрих весь сжимается под взглядом мужчины. Гитлер подходит, берёт мальчишку за подбородок и приподнимает его лицо, поворачивая его к свету. Ангельская красота юноши пропала. Её сменился пародийно распухшая маска. Адольф усмехается и оставляет лицо мальчишки в покое. Мужчина с каким-то зловещим удовлетворением обходит Генриха, разглядывая запёкшуюся кровь на его бёдрах и алые пятна на плечах. Парнишка всхлипывает и нерешительно просит: – Отпустите меня, мой фюрер… Лицо Адольфа искажается от ярости. – Меня зовут Эрнст Рём! – шипит он и хватает с пола ремень, который ещё не так давно удерживал брюки Генриха на талии. Гитлер подходит к мальчишке. Сложенный вдвое ремень со свистом рассекает воздух. Звонкий удар. Генрих кричит. Удары сыплются один за другим. Генрих кричит. Этот крик заглушает свист ремня. Этот крик заглушает шлепки по коже. Ремень падает на спину. На ягодицы. На бёдра. На живот. Места удара наливаются кровью, разбухают. Яркие полосы выделяются на светлой коже. Адольф бьёт всё более сильно и остервенело. Это не возможно, но он каким-то образом слышит заглушенные криком мальчика удары ремня по коже. Звонкие, раскатистые. Как выстрел. Тот выстрел, который он никогда не забудет. Тот выстрел, который он никогда не слышал наяву. Тот выстрел, который сейчас прилетает к нему сквозь время и оглушает. Гитлер не замечает и не слышит крика мальчишки. Он весь поглощён громоподобным раскатом от пистолета, который Эрнст держал в руках, и кажущимся ему сейчас зловещим шёпотом: «Мой фюрер… Мой фюрер…» Тело Генриха уже похоже на сплошной рубец. Нетронутыми остались лишь руки, голени, ступни и лицо. На остальном же теле только небольшие кусочки кожи сохранили свою молочную белизну. Мальчишка охрип от крика. Если бы он посмотрел на себя сейчас со стороны, он бы удивился, что всё ещё жив. И что всё ещё может кричать. Руку Адольфа, держащую ремень, внезапно сводит. Пряжка ремня выскальзывает из пальцев и опускается на спину юноши, рассекая кожу. Тоненькая струйка крови начинает стекать вниз. Гитлер останавливается. Ему кажется, что запах этой крови наполняет всё помещение. Адольф вздрагивает. Его лицо искажает усмешка. Он перехватывает ремень и начинает бить Генриха именно пряжкой. Уже истерзанное и избитое тело щедро отдаёт кровь. Молочная белизна остаётся только на руках, остальное тело покраснело и испачкалось в крови. Крики Генриха становятся всё тише и тише. Ноги мальчишки подгибаются, и он повисает на руках, окончательно распарывая кожу на запястьях. Адольф довольно отбрасывает ремень. Он начинает оглаживать тело мальчишки, глубоко вдыхая аромат крови. Мужчине кажется, что подвал наполняется запахом пороха. Как после того выстрела. Гитлер облизывает пальцы, испачканные алым, затем обходит Генриха. Адольф приспускает штаны, раздвигает ягодицы мальчишки и снова входит в него. Гитлер крепко прижимает к себе тело Генриха, пачкая свою одежду. Мальчишка морщится от боли в заднем проходе. От боли прикосновения грубой ткани к ранам на спине. Адольф двигается всё быстрее. Израненная спина перед ним сливается в единое красное пятно. Генрих готов заорать от боли, но на это уже нет сил, он только хрипит. Гитлер входит в него особенно глубоко и кончает. Но в этот раз Адольф не падает на пол. Он спокойно отходит и начинает рассматривать лишившегося сил мальчишку. Генрих буквально висит, закрыв глаза. Генрих уже не может думать ни о чём, кроме разрывающей его боли. Вдруг мальчишка ощущает, как цепь ослабла: Гитлер снял её с крюка, вбитого в потолок. Генрих падает на пол, не в силах пошевелиться. Адольф хватает мальчишку и тащит в соседнюю комнату подвала. Это котельная. Там мужчина бросает Генриха на пол. В котельной жарко. В открытой печной дверце пылает огонь. В углу стоит огромный котёл. Адольф смотрит на этот котёл. Он крепкий, мощный и величественный. Таким был Эрнст. Надёжным. Адольф подходит к этому котлу с благоговением, которого никогда не испытывал ни в одном храме. Гитлер дотрагивается до котла и тут же отдёргивает руку. Горячо. Эрнст злится на него. Эрнст хочет жить. Адольф в отчаянии. Адольф раздевается и бросает свою одежду в печь. Огонь радостно начинает облизывать вещи. На полу стонет от боли Генрих. Адольф в ярости хватает мальчишку за волосы, поднимает и прислоняет головой к котлу, снова входя в истерзанное тело. Генрих, который был уже без сил, протяжно завыл, как агонизирующее животное. Адольфу не было до этого дела. Он всё крепче прижимал голову парня раскалённой поверхности и яростно входил в него. Тело мальчишки затряслось, а вой перешёл в ультразвук. Гитлер радостно улыбнулся. Эрнст принимает жертву. Эрнст придёт. Вой стихает. Тело мальчишки больше не сопротивляется, висит под напором Гитлера сломанной куклой. И Адольф кончает. Кончает с шёпотом: «Эрнст…». И отбрасывает тело мальчишки в сторону. Генрих с глухим стуком падает на пол. Левая сторона его лица лишилась кожи и кроваво алеет. Глаз вытек из повреждённой глазницы, а веки вокруг неё сморщились. Бровь и украшавшие этот глаз реснички остались на котле. Правый глаз стеклянно застыл, открытый в немом крике. Полуизорванный рот бессильно распахнут. На ладонях и предплечьях надулись волдыри. Генрих пытался оттолкнуться, отстраниться от котла. Глаза Гитлера горят, меняют свой небесный цвет в свете пламени. Они кажутся багряными. Адольф смотрит на тело мальчишки. Мужчина опускается на колени и раздвигает ноги Генриха. В этот раз Гитлер входит нежно и бережно. Мужчина закрывает глаза и медленно двигается. Тело совершает абсолютно механические движения. Перед внутренним взором Адольфа простирается красная пустыня. Там, на горизонте к нему идёт Эрнст. И Гитлер двигается, стараясь приблизить Рёма к себе. Эрнст становится всё более реальным и осязаемым. Эрнст улыбается. Эрнст идёт очень быстро. Гитлер всей душой тянется к нему, ускоряясь. И Эрнст уже перед Адольфом. Эрнест протягивает ему руку. Адольф радостно тянет руку в ответ и вдруг кончает. Алую пустыню заливает чёрным. Эрнст исчезает. Гитлер в ярости вскакивает и пинает тело Генриха. Опять ничего не получилось. Гитлер поднимает мальчишку и запихивает в печь. Несколько секунд мужчина смотрит на пламя. За дверью слышатся робкие шаги. Адольф усмехается. Открывает дверь. На табуретке обнаруживает ведро с водой и полотенце. Мужчина смывает с себя кровь, поднимается из подвала, идёт в одну из комнат и одевается. Адольф несколько минут смотрит в окно, затем идёт в гостиную, садится в кресло и закрывает глаза. Гитлера совсем не волнует, что там, внизу, в подвале, Ева, закусив губы, плачет. Женщина моет пол, опустившись на колени. Слёзы капают на её нежные белые руки, яростно сжимающие тряпку. Ева тщательно протирает пол. С тряпки стекает красноватая вода. Ева плачет. Женщина, обжигаясь, оттирает котёл. И плачет. Её сердце разрывается от боли, жалости и страха. Она замечает пятна крови в коридоре и аккуратно вытирает их. Ева знает, что из года в год в ночь на первое июля ей предстоит вытирать кровь на полу и плакать. Но Ева любит Адольфа. Ева сделает это. Ева исполнит приказ Гитлера и не отразит это ни в одном личном дневнике. И не скажет это даже на исповеди. Ева слишком любит Гитлера. Еве больно. Она едва сдерживается, чтобы не зарыдать в голос, снимая с себя грязное платье и бросая его в топку. Женщина вытирается полотенцем, которое тут оставил Адольф. Ева порывисто прижимает полотенце к себе. Несколько громких всхлипов вырываются через искусанные губы. Ева бежит в комнату и надевает чистое платье. Ева смотрит в окно. Солнце уже взошло. Ева заставляет себя успокоиться. Женщина идёт в гостиную и садится напротив Адольфа. Они молчат. Только часы нарушают тишину. Их тиканье напоминает удары грома. Удары ремня по обнажённой коже. Выстрелы. Те самые выстрелы, которые сломали жизнь Адольфа. Те самые выстрелы, которые сводят Еву с ума. Женщина в отличие от Гитлера помнит, что выстрелов было два. Ева верит, что эти выстрелы ещё прозвучат в их жизни: один для Адольфа, второй – для неё.***
Шум мотора на улице разрывает тишину. Адольф поднимается и ведёт Еву к выходу. Около автомобиля на улице уже стоит водитель. На его лице читается облегчение, когда он видит, что с фюрером и Евой всё хорошо. Гитлер помогает Еве сесть в автомобиль, затем сам устраивается на заднем сиденье. Водитель гонит машину домой. Напряжение на лице Евы Браун исчезает. Женщина потихоньку приходит в себя. В конце концов, Адольф будет только её весь долгий год. Фюрер сидит, закрыв глаза. Теперь он снова может стать собой: вождём, сильным, мудрым, жёстким. Он свободен на ещё на год. Он обречён ещё год просыпаться с болью в сердце. Мышцы на лице фюрера напрягаются. Да, он при жизни не сумел уберечь единственного человека, которого любил, но он, фюрер, будет чтить память Эрнста Рёма так, как никто и никогда не чтил ничью память.