В клетке

Граф пьет чай – в любое время, когда бы Леон ни переступил порог магазина. Граф нарезает лимон тонкими ломтиками, раскладывая их на блюдце желтым солнечным ореолом, и кивает: садитесь, мол, раз пришли. Снова пришли. Леон кривится: я по работе. Граф кивает: а торт поставьте на стол, пожалуйста. На столе две чашки. Снова. Всегда? Утро, день или вечер, но фарфоровый чайник неизменно полон, а второй стул приглашающе отодвинут. Садитесь, господин детектив. Поговорим. Граф Ди неоспоримо отчетливо пахнет зверинцем и еще – Леон может в этом поклясться, хотя идентификация запахов у бравого детектива, подпортившего себе нюх табаком, изрядно подхрамывает – обманной сладостью тех перечных конфет, которые любят дарить друг другу на первое апреля его сослуживцы. Карамельной оболочкой цвета состаренного солнца, хранящей под гладким полупрозрачным тельцем изнанку - черный перечный пепел. Горький, ровно как и изнанка всех тех желаний, что выполняет этот странный нечеловек. - Вы и ваш чертов зоомагазин приносите городу одни беды. - Вовсе нет. Я делаю людей счастливыми – с небольшими условиями, конечно. Но дело в том, уважаемый господин детектив, что некоторые люди не хотят принимать никаких условий, потому как эти условия мешают возвести счастье до уровня эйфории. Эйфории, понимаете? - тонкий палец назидательно и небрежно-изящно поднимается вверх. - То, что именуют эйфорией, губительно для человека. Человек слишком слаб... - Что за чушь вы несете, граф... - Неоднократно виденную вами чушь, господин детектив. А зверинец пахнет перепревшими листьями и хвойными иглами, обмякшими ковром на осенней земле, токующими голосами птиц, тонким комариным звоном, мокрой свалявшейся шерстью и душным жаром дыхания какого-то крупного животного. Перемолотой хной, сандалом, миртом, восточным расплавленным солнцем, нутовой мукой, горячими рисовыми лепешками, цветущим лотосом, низким влажным туманом, бамбуковой чащей – не ядом грязных улиц мегаполиса, не едким сигаретным дымом, как Леон, не сгоревшим порохом и не мертвой сталью патронов, отзвякивающих в кармане похоронный марш. Так оскорбительно это противопоставление чужой бессмертной жизни и собственного существования – усталого, бренного, так неправильно правильно, что Леон в который раз морщится от досады, пряча эту гримасу в чайном пару. Пусть Ди думает, что детектив опять переложил в свою чашку лимона. Граф так не думает, – но притворяется – забирая с блюдца последний желтый ломтик. - Вам не предлагаю, - крошечное солнце, осторожно сжимаемое пальцами, капает кислым в чай. – Вы сегодня столько лимона съели, что сами скоро пожелтеете. Чай курится дымом, вытекают черным золотом по капле слова - костяк невинного разговора такой же карамельно-перечный, до обидного остро задевающий за живое. Позолота клеток взблескивает сегментами пойманного света, и бравый детектив в такой же клетке – схвачен, заперт, пал жертвой отравленного очарования. Как давно? Когда? Он и не вспомнит. - У меня, кстати, новое поступление. Очень интересный зверь - саванна. Не хотите взглянуть? - Что еще за саванна? - Кошка. Кошка, потерявшая свою гордую и независимую кошачью суть и превратившаяся в верного пса, преданно дожидающегося хозяина у входной двери и ходящего за ним по пятам. Только не лает и хвостом не виляет, как собака, а так один в один. Ни издевательства, ни открытого намека – однако больно уж неоднозначно смотрят разноцветные глаза поверх исходящей жемчужным паром чашки. Острые коралловые ногти обводят тонкий обод, отстраняются и ловко цепляют кремовую розочку с торта. С куска торта, лежащего на тарелке Леона, разумеется, – граф давно расправился со своей долей. Возмущенное «Эээ» детектива тонет в сладком дымном дурмане, который растворяет и нерожденные вопросы, и слова протеста, и легкие, его вдыхающие. Вот – достаточно было вдохнуть поглубже, и детектив уже заходится кашлем, а собеседник с насмешливой добротой протягивает ему платок. Есть в этом предусмотрительном жесте нечто весьма и весьма унизительное – как забота о редком, ценном, но фактически бесполезном для себя очередном питомце. Вся мнимая польза которого заключается в одном – не лает и преданно ходит по пятам, хотя когда-то был свободолюбивым и подчинению скорее бы предпочел смерть. - Еще чаю, господин детектив? Время истаивает посреди клубов пара, в клетке размеренным часовым тиканьем чирикает канарейка, где-то шипят заржавелой губной гармошкой змеи, и Леон не уверен, не снится ли это все ему. Не снится ли ему, что он детектив и в целом-то - человек, а на деле, после пробуждения, внезапно окажется так, что перед носом блестят золоченые прутья, а чья-то тонкая белая рука с длинными коралловыми ногтями ставит рядом миску с едой и лениво треплет по холке: хороший ты зверек, Леон, хороший, пусть и совершенно никчемный. Но не в обычаях прирученных животных кусать руку, которая их кормит. - Не откажусь, граф. Давайте ваш чай.