Урания

Сколько было этих восхитительных ночей, в которые ты расправлял свои прозрачные, словно тонкий лёд крылья. Пробегаясь кончиками пальцев по их острой кромке, я слизывал капли пресной влаги и чувствовал, как жажда, убивающая меня все гнусные дни, просто тонет и растворяется, открывая меня тебе. Я так хочу невесомыми прикосновениями губ по череде холмиков позвонков вдыхать твой аромат, ворошить кончиком носа пряди мягких волос, захлёбываясь собственным обожанием тебя. Брежу ощущением своих остервенелых пальцев, сжимающих твою бледную шею, где сокращается под кожей в гортани кадык. Ты был моим дурманом. Моим сумасшествием. Моей вечной галлюцинацией. Но ты был правдой. Настолько же реальным, как утренняя роса по босым ступням, как солнечный свет по сетчатке глаза, как колючий мороз по сухим губам. Я трепетал, вырывая из себя душу, готовую навсегда остаться в твоих холодных пальцах. Она куталась в приглушённые оттенки слов, желая донести, насколько я тебя люблю. В твоих глазах плескалось бескрайнее презрение, а с губ слетал почти страдальческий но неуверенный протест. И даже не поразительно стойкое сомнение, а болезненная уверенность шептала мне: "Он не будет вечно с тобой". Но даже эта боль не могла прервать ночей - единственные мгновения твоего явления. Оставляя за собой россыпь драгоценных камней на безупречно чистом полотне агатового неба, ты становился передо мной, укрывая химерной одержимостью мой рассудок, что с тобою рядом вечно сладко одурманен. Пальцы осторожно скользят по шее, заворачивая к уху, ощупывая за ним подушечками тонкий рельеф рисунка на нежной коже. Бабочка, расправившая свои цветастые крылья с резным рисунком ультрамариновых жилок и амарантовых узоров, где переливы невероятно разных и волшебных цветов и оттенков выстраивают еле ощутимый образ тебя. Реальная, что тронуть пальцем и она вспорхнёт, качнув своими хрупкими крыльями, и исчезнет как мираж в надломе стекла. Таким был ты. Реальным только на миг. Или насколько позволял мне насытиться твоим ощущением в моих руках. Я мог только на секунду тронуть шёлк твоей щеки, а мог часами наслаждаться бархатом поясницы, оглаживая чувственное тело. Осыпал каскадом поцелуев светозарную - едва ли не светящуюся жизнью кожу. Ты позволял дарить мне столь интимные ласки, что я клянусь, сходил с ума, целуя нежность плиса бёдер, смыкая губы вокруг мягко розового верха возбуждения и слыша исступлённый стон. Ты признавался мне в невероятном, шепча на ухо слишком сладкие слова. Я их хранил, скрепляя с каждыми вздохами и стонами, полученными из твоих уст, ссыпая горстью неграненых сапфиров в пропахший краской подвал своего сердца. Ты предавался мне с первозданной, пронзительной страстью, которой неудержимо полосовал мои плечи. Готовый сожрать со всеми ненарисованными картинами или способный сладко расстелиться подо мной, призывая нырнуть вместе в испепеляющее устремление слиться и разбиться в изумрудную пыль. Манил в Нашу маленькую смерть. И мы схлёстывались с дикой недосказанной яростью, горящей на дне зрачков, или нежнейшей сладостью, тающей на кончиках языков. До тех пламенных секунд, пока перед глазами не начнёт рябить муар, вынуждая наши горячие тела с ломотой остановиться, чтобы бы мы могли устало остыть на изодранных простынях. А наутро я вынимал свои воспоминания из-под рёбер, растирал их на ладонях и вдыхал твой эфемерный образ. Под прикрытыми веками плыли кадры, и я с мазохистским удовольствием вновь и вновь прокручивал их назад. Жадно слизывал иллюзорные тени твоих капризных губ и порою жёстких глаз. Но кто знал, что та ночь была последней. Кто знал, что так расточительно рассыпанные по холодному утру воспоминания больше не найдут нитей к твоим рукам. К твоим холодным крыльям, что так смело вели меня своим бирюзовым сиянием сквозь ослепляющую темноту к животворящему свету. Ты не пожалел семян сумасшествия, оставленных на месте аметистовых цветов вдохновения. Десятки картин, раскиданных по полу, ломаются под ногами, давятся и трещат холстами. Словно скрипучие стоны, срывающиеся с твоих губ, сотрясают воздух деревянные рамы. Сотни появлений, тысячи прикосновений, мириады чувств. Словно в лихорадке я рисовал, выводя углём, карандашом, акварелью, маслом твои идеальные силуэты на обрывках листов, салфеток, на холстах, на стенах. Ты навсегда остался во мне неистребимой болью. И я бился со своим воображением, изламывал пальцы, что не хотели вести кисть точёными линиями твоего совершенства. В моей голове бесновался хаос, что расцвёл колючими цветами на месте твоих пропадающих теней. Он высасывал из меня жизнь с остатками твоих образов в рушащемся хранилище моих мечтаний. Вырывал из иссушенного горла беззвучные рыдания и пронзительные проклятия. Я задыхался безо льда твоих крыльев. И когда гранатовые капли падали на усыпанный осколками моих разбитых и жалких творений пол, только одержимый взгляд цеплялся за эбеновую раму, так и не сумевшую объять испещрённый драгоценными звёздами холст, но притягивающую взор своей выразительной чернотой в белостенной комнате. И голосом утопических откровений смерть шептала мне: "Ты навсегда будешь с ним."