Дышу тобой

      Вещей было много: за несколько лет работы на столике выросла приличная горка из всяких безделушек и действительно нужного. На сборы был потрачен почти час. Но — удивительно — одной коробки хватило для всего.       А может это все из-за того, что слишком не хотелось уходить. И Вера, присаживаясь перед зеркалом, подолгу смотрела на свое отражение, сдерживая слезы.       Осторожно вытирала грим с лица, прощаясь навсегда с этими выступлениями. И проклинала в душе сегодняшний день, свою несдержанность и слишком суровых директоров. Как-то непроизвольно задрожали пальцы, и когда хлопнула дверь, Вера просто спрятала заплаканное лицо в ладонях.       — Что случилось? — встревоженный голос Ожогина прозвучал внезапно близко, но ответа не последовало. — Выговор? Вычет из зарплаты? Вера, ну не переживай, они перебесятся и изменят свое решение, — он попытался отвести руки девушки от лица, но не вышло. — Вера? — совсем отчаянно и тихо прозвучал его голос.       Ее крик слышен, кажется, далеко на улице. А он молчит, лишь неотрывно смотрит на нее.       И она ненавидит свой рост, ненавидит внезапную тишину, ненавидит рассерженный голос, зовущий ее. И больше всего — ненавидит его губы, кривящиеся в усмешке. И его взгляд, который не отрывается от нее ни на секунду.       Она, утирая слезы руками, поднимает на него взгляд и пытается улыбнуться:       — Все почти в порядке, — голос не слушается, но она продолжает: — Ты прав. Это все пройдет.       И все проходит. Проходит этот день, остаются позади ссоры и эмоции. Вера лежит на кровати, свернувшись калачиком, и смотрит в окно. Ей кажется, будто она вновь там, на сцене, и взгляд глубоких серо-голубых глаз, потемневших от переполняющей их обладателя злости, пронизывает ее насквозь.       Неразобранная коробка так и осталась стоять в коридоре, телефон, израсходовав всю зарядку, перестал каждые две минуты светиться в темной комнате, а после неумолимо отсчитывать количество пропущенных вызовов.       Вере холодно наутро, она кутается в теплый плед и заваривает крепкий чай, понимая, что никуда идти не надо. От этого становится еще холоднее и горше. Мобильный все также лежит на столе, и Свешникова, поставив его заряжаться, смотрит, как вновь приходят оповещения о пропущенных звонках. Их больше тридцати. Все от одного и того же человека.       «Иван». Так просто. Не Ожогин, не Ваня, а Иван. Так непонятно, как и те чувства, что она испытывает к нему.       Он берет трубку сразу, словно только и ждал ее звонка. И обрушивает на Веру целый град каких-то непонятных слов. А она, судорожно закусывая губу, пытается не улыбнуться.       — Все хорошо, правда, — шепчет она. — Ты… приезжай, если можешь, ладно?       Через час он сидит у нее на кухне, размешивая сахар в темном кофе, вдыхая его пряный запах.       — Я ушел, — совсем мальчишеская улыбка проскальзывает по его губам, и Вера не может отвести взгляд.       — Как «ушел»?       — А вот так. Не хочу работать без тебя. — Длинные пальцы начинают отбивать какой-то ритм по столешнице, когда воцаряется молчание.       — Как же спектакли?       — У них есть запасные составы, — пожимает плечами Ожогин и внезапно подсаживается к девушке. — А мы с тобой не пропадем. Что у нас, театров мало?       И снова она теряется в нем, цепляется за это невесомое «мы с тобой». И совершенно не понимает, как могли ее пальцы оказаться на его щеке, провести по едва заметной щетине, по скуле и пригладить растрепавшиеся волосы.       Они оба уже не знают, как давно это началось и почему. Но прикосновения отдаются распространяющимся по всему телу жаром, а первый поцелуй горит на их губах огнем.       — Дышу тобой, — раздается хриплый полустон Веры в ответ на тихое «люблю».       — Дышу тобой, — повторяет за ней мужчина, опаляя словами тонкую кожу шеи.       Жаль, но я тебя люблю.       Нет, ни капли не жаль.