Четыре вещи, которые Цузуки и Хисока никогда не обсуждают

1. Хисока, разумеется, помнит неприятно яркие ощущения того, как тебя забивают тесаком до смерти. Такое не забывается; хотя боль — это та вещь, которую трудно удержать в памяти, разве что благодаря деталям: поту, дрожи, постепенно тускнеющему зрению. Боль всегда существует только в момент боли, Хисока может помнить её лишь как бледное, слабое, призрачное ощущение. До тех пор, пока она не возвращается, пронзая его сны и пробуждая его знакомым, но обновлённым клубком нервов и огня. Отчасти это юношеская бравада заставила Хисоку вызваться наживкой для демона в попытке выманить его из Цузуки. Собственное тело, новое, нечеловечески прочное, казалось Хисоке неуязвимым. Да и не страшна смерть тому, кто уже мёртв. Хотя это, сказал себе Хисока, была не главная причина, почему он решил притвориться смертным, которого демон планировал убить. И всё же, — осознал Хисока в первую секунду после того, как тесак вонзился ему в шею, — тело, неспособное умереть, по-прежнему способно чувствовать ужас, и страх, и кошмарную безысходность невыносимой боли. Мы — это наши тела, думал Хисока с присущей незначительным мыслям ясностью, пока лежал на полу студенческой спальни, чувствуя, как сердце начинает биться заново и как его окоченевшее тело вбирает обратно свою кровь. Он уже не был тем Хисокой, что умер, он был кем-то другим. Только несколько месяцев спустя он понял, что похожие мысли наверняка приходят ко всем — к каждому человеку, который когда-либо смотрел в зеркало и замечал в себе перемены, появившиеся с течением времени. «Я уже не тот, кем был раньше». Одежда Хидзири не совсем подходила Хисоке. Ему нравится думать, что и тело Цузуки не совсем подходило Саргатанасу. Позднее, когда Хидзири достучался до Цузуки сквозь вызванную демоном пелену кошмаров, Хисока понял, почему ему это удалось. В отношениях Цузуки с Хисокой не было подобной невинности. Разумеется, Хисока не умер, как умер бы смертный человек, но Цузуки знал — знал лучше, чем ожидал Хисока, — сколько боли может выдержать тело синигами и уцелеть. Цузуки, в свою очередь, обнаружил, что его воспоминания путаются. Позже, когда он выяснил, что на месте Хидзири был Хисока, то стал вспоминать инцидент так, будто знал о подмене изначально. Будто понимал, что перед ним Хисока, уже тогда, когда демон его руками кромсал ножом чужое тело. Да, память проделывает и не такое. Однако Хидзири был смертным, и в тот момент Цузуки был уверен, что совершил убийство; поэтому — в самые депрессивные минуты — он помнит себя убийцей своего напарника. Но больше всего Цузуки цепляется за воспоминания о крови Хисоки. Она стала для Цузуки первым примитивным восприятием Хисоки; демон мазнул окровавленными пальцами по его губам, наполнив рот вкусом и запахом смерти Хисоки. Иногда Цузуки думает о том, чтобы попытаться забыть это, но не забывает. Он помнит это с необычайной яркостью, этот интимный контакт с отчаянием. 2. Хотя Хисока не любит сладости и вечно отказывается от конфет, в его нижнем ящике стола всегда лежит пакетик карамели со вкусом кислых слив. Цузуки знает это, так же как знает весь ассортимент сладостей в торговом автомате рядом со столовой. В те дни, когда у него не хватает денег на автоматы, а общая коробка с печеньем на офисной кухне пустует, он дожидается, пока Хисока отлучится за файлом или отправится искать что-то в библиотеке, и бессовестно ворует конфеты у него из ящика. Пакет карамели никогда не пустует. Иногда он доверху полный, иногда наполовину. Но Цузуки никогда не берёт последний леденец и никогда не обнаруживает пакет пустым. Кисло-сладкий вкус умэбоси всегда напоминает ему о Хисоке. Сводящая челюсти терпкость, за которой следует пронзительный, но тонкий привкус, со временем растворяющийся и оставляющий на языке одну лишь сладость. Очень редко, и только когда Цузуки нет в офисе, Хисока достаёт одну конфету и выходит наружу, к прозрачному пруду. Он сидит на берегу, с леденцом во рту, пока не теряет терпение и не раскусывает его зубами: ломает кислую оболочку, разом выпуская всю запрятанную внутри сладость. 3. Проходит немало времени — по крайней мере, несколько месяцев, — прежде чем Хисока осознаёт, как долго Цузуки уже работает в Нагасаки. Ему ни разу не приходило в голову заглянуть в личное дело напарника, а сам Цузуки никогда не делился этой информацией. Но он имеет привычку бросаться фразами вроде «Люблю этот магазинчик. Помню, раньше они продавали здесь один только хлеб!», а встречные вопросы дают понять, что это было в те времена, когда лавка принадлежала отцу текущего владельца. Или порой, во время поисков привидений в современном жилом квартале, Цузуки мимоходом упоминает тот факт, что своими глазами наблюдал его застройку на месте фермерских полей. Периодически Цузуки заявляется на работу в поеденном молью галстуке сорокалетней давности. Не то чтобы Хисока не знал, сколько лет его напарнику, но существует разница между знанием и осознанием; между осмыслением идеи того, что его бестолковому напарнику почти сотня лет — и возможностью увидеть его на присущем ему месте, среди истории зданий и людей, которых он знал и любил когда-то. Цузуки действительно любит Нагасаки. Порой это раздражает Хисоку, который мысленно даёт Цузуки оправданный нагоняй за такую привязанность, однако ни разу не произносит ничего вслух. А в остальное время Хисока восхищается способностью Цузуки продолжать любить. Цузуки знает Нагасаки не хуже подвыпившего водителя такси и водит Хисоку по самым разным местам. Если они теряются, то никогда не блуждают долго, и в конце концов Хисока понимает, что все ошибочные выходы и неверные повороты — это воспоминания Цузуки о том, какими эти улицы были раньше. Но иногда, разумеется, это всего лишь его легендарная рассеянность. Однако есть одно место в Нагасаки, куда они никогда не ходят. Поначалу Хисока этого не замечал: в конце концов, у них не было ни одной причины его посещать. Но по прошествии лет, когда Цузуки затащил его уже в каждый уголок города, каждый богом забытый ресторанчик и крошечный магазин, в каждую аллею и каждую церквушку, и храм, и бар, и парк, Хисока начинает замечать пробел в их карте. Поначалу он решает, что это место навевает на Цузуки плохие воспоминания. К тому времени он уже выяснил, что префектура Нагасаки была закреплена за его напарником в 1920-х годах. Но потом Хисока осознаёт, что весь этот город пронизан плохими воспоминаниями — они не ограничиваются одним-единственным мемориальным местом. Только не для того, кто там бывал. В конечном счёте до него доходит. Он не разделяет чувства Цузуки по этому поводу, но уважает его решение избегать Парк Мира* и никогда о нём не заговаривает. Это не место для синигами. 4. То, что произошло между ними под мостом в заснеженном Киото. Цузуки был пьян. Позднее Хисока предположил, что тот ничего не помнит, поскольку ничего об этом не сказал. Разумеется, всё покатилось кувырком буквально на следующий день, так что поговорить, по сути, и не было возможности. Хисока иногда думает, до чего же несправедливо так никогда и не узнать, помнит ли Цузуки их первый поцелуй. Цузуки иногда думает, что именно их краткие, неуклюжие объятия под снегом придали ему храбрости выбраться из пламени, когда Хисока позвал его.