Ориентир на истину

То, что не убивает, делает сильнее. Нейтану вбивают эту истину в череп, втирают под кожу, врезают под коленями. Его с раннего детства готовят к тому, чтобы встать у руля, править кораблем. Когда Нейтан слышит голоса в своей голове, вся правдивость утверждения, заточенного в костях, стонет так, что дрожат руки, а реальность рассыпается осколками зеркала в ванной, разливается алой кровью из разбитых костяшек. Планы отца трещат по швам, и он, судя по разочарованию во взгляде, отказывается от сына в тот момент, когда видит его не за ужином дома, а в больнице. Врач прописывает кучу таблеток с соблюдением дозировки и приема лекарств, забивая еще один гвоздь в гроб Нейтана. Гроб заколачивается с каждым днем все крепче, добросовестнее, словно окружающие решили закопать сволочь Прескотта живьем и как можно скорее. Нейтан выставляет напоказ зубы, подумывает, что такими темпами перегрызет не чужое горло, а свои вены, и глотает таблетки строго по расписанию. Марк Джефферсон становится ломом, выдергивающим гвозди. Нейтан сходит с ума, глядя на фальшивую улыбку и показательно радушное поведение преподавателя, задыхается, улавливая момент, когда за стеклами очков теплые карие глаза становятся черными, застилаются ненавистью и решительностью. Нейтан действительно рад, что взгляд монстра устремлен не на него. Но в следующую секунду маска добряка встает на место, и под кожей Нейтана, вытесняя треснувшую истину, чернотой расползается желание увидеть тот взгляд еще раз. Страшно хочется увидеть облик чудовища без защиты и маскировки. Голоса сливаются в хор и твердят, что о глотку Джефферсона вернее раскрошить зубы, чем пустить ему кровь, но Нейтан заливает водой таблетки и отрезает себе дорогу назад. Настоящий Марк Джефферсон шокирует Нейтана, показывая мир таким, каким его видит только он, и спокойный голос перекрывает остальные, выстраивая вокруг них двоих стену, врезаясь в колени и выталкивая истину отца, сменяя её другой. Ноги у Нейтана больше не дрожат, а планета вращается иначе. Отец пытается вернуть ему прежние устои, но под кожей Нейтана расцветает иной смысл, и он противится прежней точке зрения. Голос мистера Джефферсона, ставшего наедине и почти шепотом Марком, звучит четче остальных, он въедается в кожу, впитывается в одежду и волосы, отчего Нейтан закатывает глаза и выдыхает, поддаваясь. Он цепляется за руки учителя, утопая в его парфюме и захлебываясь горячим дыханием. Где-то за глазными яблоками проклевывается желание увидеть, как блеском отдает не только стекло очков, но и безумие в глазах, прячущихся за линзами, а кожа словно охвачена пламенем, жаждущая касания. Нейтан превращается в глину, подставляясь под сильные руки, уверенно доводящие его до финальной формы, до обжига поцелуем в висок и крепкого объятия. Озорная блондинка Рэйчел — скол на вазе, какой стал Нейтан, первый шаг к ледяной бездне, заполненной голосами разной тональности. Первый шаг по собственному пути. Провальный. Убийственный. Марк вновь превращается в мистера Джефферсона, заявив, что больше не будет наставлять Нейтана. И тот вновь просыпается в заколоченном накрепко гробу, из которого нет выхода, а имеются лишь таблетки и наркотики. Нейтан травит себя той же дрянью, которой неосторожно убил Рэйчел, но в меньшем количестве, пишет записку Марку. Потом еще одну. И еще, и еще, и еще... Полгода ухают в темноту полузабытья. Нейтан, до одури напуганный тем, что бормочут и кричат голоса, добывает пистолет, строчит еще одно письмо и бросает его в узкую щелочку приоткрытого окна машины со стороны водителя. Он надеется, что свершится чудо, и голос Марка перекроет остальные, назойливо тычущие его в просчеты и указывающие, что следовало бы сделать. К счастью, Джефферсон вновь становится Марком, в голосе которого Нейтан тонет, захлебывается, пока чернильное пятно, расползающееся под кожей, стремительно перетекает в череп, обволакивая кость изнутри и проникая вглубь, наполняя решительностью и подлинным, взвешенным и отмеренным, словно лекарство, безумием. Нейтан пытается встать на ноги, показать, что он достойный ученик, вожделея сделать фото лучше наставника. Синие волосы Хлои притягивают его чуть затуманенный взгляд, словно они — лучшее, что он видел в своей жизни. Но крылья бабочки внезапно оказываются иглами льда, пронзающими насквозь и ломающими окончательно. Прайс почти умирает от рук Нейтана, что, как и внезапно заработавшая сирена, в равных долях пугает и радует. Пистолет оттягивает карман, а в крови играет адреналин, распаляя голоса в голове, когда он идет по коридору, направляясь к выходу. Он едва сдерживается, чтобы не побежать, не скрыться за поворотом и сунуть дуло пистолета себе в рот, спустить курок, рассыпаясь на куски теперь безвозвратно. Останавливает касание чужого плеча и тонкий аромат парфюма, мимолетное, но явно не случайное прикосновение к ладони. Нейтан, наконец, может выдохнуть. Таблетки едва заглушают трескотню в голове, но Нейтан не увеличивает дозировку, подумывая, что сейчас ему бы не помешал врач. Но такие мысли враз пропадают, стоит только Марку появиться совсем рядом. Нейтан не знает, что ему делать. Макс Колфилд становится молотком, которым жизнь всаживает в гроб Нейтана целую жменю гвоздей, которая не кончается. Даже Марк не может оторвать крышку гроба, отчего дрожат не только руки, но и колени, а зубы упрямо стучат, выбивая бессмысленный ритм. Все так явно катится к черту, что Нейтан начинает бояться всего, что шевелится. Усилием воли он заставляет себя успокоиться, когда они едут в проявочную. В подвале душно, и Нейтан скидывает бомбер, путаясь в рукавах и набираясь уверенности, что таблетки ему больше не понадобятся — взгляд Марка доверительно шепчет ему об этом. Его прошивает дрожь, к глазам подступают слезы, на губах застывает невысказанная мольба о пощаде. Латекс перчаток неприятно холодит щеки Нейтану, когда Марк обхватывает его лицо ладонями, а прямой взгляд обдает жаром темноту, разлившуюся внутри, и превращает её в осколки. — Ты был хорошим учеником, — негромко говорит Марк. — О таком последователе можно только мечтать. «Пожалуйста», — застывает на губах Нейтана, так и оставшись непроизнесенным. Только не сегодня, ещё чуть-чуть, совсем чуть-чуть — эхом проносится в голове, заглушая рев голосов. Нейтан всхлипывает и жмурится, проливая слезы на руки учителя. Истерика клокочет в горле, грозясь пустить их последнюю встречу под откос. Марк обнимает его за дрожащие плечи, гладит по голове, прижимаясь щекой к виску. — Прости, — срывающимся голосом шепчет Нейтан, сжимая пальцами рубашку учителя. — Я прощаю, — после короткой заминки отвечает Марк. Внезапно шею пронзает укол боли, а голоса постепенно смолкают. Нейтан вдыхает полной грудью, блаженно слушая долгожданную тишину, всхлипывает и не знает, что еще сказать. В голове пусто, ноги немеют и подламываются, но Марк крепко держит, прижимая к себе. Сознание мутится, ужасающе сильно хочется спать, и в другой бы ситуации Нейтан действительно испугался, стал бы брыкаться, скидывая пелену сонливости, но не теперь. Не в миг, когда его сжимают теплые сильные руки, и запах, впитавшийся в волосы и дополнивший тьму под кожей и в костях, обволакивает каждую клеточку, а из всех голосов, преследовавших его столько лет, остается один, тихо бормочущий о том, что все будет хорошо. В последний момент, прежде чем тьма окончательно захватывает его, Нейтан чувствует себя совсем маленьким ребенком в объятиях отца.