Расстроенное совещание

Неподалёку от рощи берёзовой, между нею и Жёлтым дворцом, вышли с разных сторон два человека. Один был мужчина высокий, стройный, крепко сложенный; видно было, что не впервые ему быть человеком, однако ж двигался он несколько неуклюже. От лба до конца левого глаза его шёл шрам, красные глаза сверкали в темноте угрюмым светом. Другая, девушка лет двадцати с лишком, была в лиловом платье, при мече; серебряные волосы её по временам поблескивали. Оба тихонько кашлянули по два раза и по этому условному знаку сошлись за средней стеной у трубы; они едва не соприкасались носом одного со лбом другой, а ещё искали друг друга. Наконец, среброволосая ощупала руку шрамоглазого, пожала её и, вздохнув, спросила: — Что, друг? — Мы точно играем в шахматы, — сказал тот с странным акцентом, отвечая таким же вздохом и подняв свою руку для пожатия ладони девушки, — ступаем шаг, два вперёд, и опять назад; вот уж почти в доведях, погорячимся, и всё испортим — стоим на том же месте, откуда начали, и едва не на шах и мате. — О! дело ещё не совсем испорчено, — возразила среброволосая. — Правда, она своею горячностью выбивает из рук наших орудия, какими очищаем ей дорогу к цели её и нашей; досаждает, бесит, а всё-таки отстать от неё не можешь, и всё за благородство её! — Благородная, но сумасбродная личность! — сказал шрамоглазый с сердцем. — Я готов бы был отступиться от неё, если б… — Если б не любил её так много: не правда ли? Жалею её и не менее тебя её люблю. Кабы не проклятая страсть её к власти, не проклятая дуэль, мы скоро одержали бы верх! — Знает ли Пакир? — Нет ещё. Из истории того вечера ничего не выходило наружу, как будто её и не бывало. Я отдала строжайший приказ не произносить о нём словечка: кто видел, слышал, должен был не видать и не слыхать. К тому ж я связала сопернику Хоралу руки, готовые поднять секиру: я надула ему в уши, чрез кого надо, что в Подземье на мази, именно против него, возмущение рабов. В тот же роковой вечер, пришедши к себе, получил он известие, что побеги целых десятков солдат из армии, по случаю его жестокостей, продолжаются. Его злому духу дана работка: надо заняться ему разделкою с этими вестями так, чтобы не проститься с чином маршала. А покуда — протаптываю себе следок до Властелина: ныне ходила я уж к нему с докладом, и он изволил милостиво расспрашивать о разных вещах. Дай-ко укрепиться в этой милости, перехитрить архиплутов, и тогда пущу такую интригу, что от неё будет ему жарко, как в пекле! Что с Кориной? — Сделалась было нездорова, верно от мысли, что Мигуны, арзалы знают о роковой дуэли, что страна об этом говорит. Видно, ни воспитание Гингемы, ни соблазн примеров и века, ни самое властолюбие не могут задушить в волшебнице совесть, когда эта волшебница не погрязла ещё во мраке. Скоро, однако ж, ободрили её ласки мои, глубокое молчание насчёт вечера в лесу, вокруг неё прежнее внимание и уважение драконов; но думаю, более всего повеяли на неё здоровьем добрые вести о любви к ней Мигунов. Тебе известно, что Дровосек звал Страшилу к себе; слышала, как его приняли? — Знаю, что он при входе его изволил на него милостиво погрозиться, потом обнял и сказал: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Думаю, в этих словах заключается не один бой, но и факелы Гудвина. Он подозревает в этом оружии что-нибудь действенное для проклятого Пакира и временным секретом хочет готовиться к концу. — Напротив, от этих секретов у нашего врага руки чешутся сильнее на заплечный удар. В это время частый ветер с дождём так налегли на плащ шрамоглазого, что ему тяжело было стоять под ним, как под свинцовой епанчой. — Освободи из-под мокрого, милочка, — сказал он, с трудом произнося слова и двигаясь, — боюсь, что нас скоро зальёт. — Покуда одного тебя, — отвечала девушка, усмехаясь и осушая замерзшего приятеля взмахом руки. — Знаешь ли, однако ж, как это освежило моё воображение? Прекрасная, счастливая мысль. — Любопытна слушать. — Мне пришла фантазия продолжать то, что враги моей благоприятельницы так счастливо начали, именно помогать новой королеве Зелёной страны. — Помогать? ты с ума сходишь! — Скажи лучше, нашёл золотой рудник ума. Да, да, таки помогать! Прежде было я изо всей мочи растратил все сильнейшие доводы моего красноречия, чтобы отвесть Корину от пагубного честолюбия и навесть на путь рассудка; теперь буду способствовать установлению дружбы её с Элли точно так, как делает это Виллина. Ненадёжны, думаю, цепи, коими прикована наша патронесса к мраку, — они чувственные; но из любви Корины ко мне чего нельзя выковать! О! я из этой любви построю лестницу хоть на небо, не только до Элли. В голосе красноглазого дрожало вдохновение. — Бедная! — произнесла, вздыхая, среброволосая, — чего из тебя не делают? Обманывают, ненавидят, губят; две противные партии употребляют как средство, каждая для своей пользы, пускают тебя как монету, ходячую в двух извечных неприятельских царствах, чтобы выманить успех на свою сторону. Так прекрасно создана, и на какой удел!.. Роскошнейший цветок природы нашей, которым надо бы только любоваться, безжалостно исщипан руками врагов, чтобы достать в нём яду мраку на свет!.. Нет, друг, не знаю ещё совершенно твоих видов, но если они низки, предоставим их низким людям. — Не осуждай, не исследовав, — закон природы, который ты забыла! Вспомни, что мы действуем не только на благо одного человека, но для блага целого края. Это одно. От другого довода твои аргументы разлетятся в пух, как рассыпались они в голове моей, когда дала ей работу совесть. Корина погибла решительно в первый год, как стала жить у Гингемы: пожалеть её можно, спасти трудно, разве сам Торн придёт ей на помощь!.. Пылкие страсти её, данные с рождения, росли в ней с каждым днём; она говорила мне сама, что мечтала издетства быть тою, кого выше не бывает в Волшебной стране. Власть и любовь моя для неё — жизнь. А Элли властвует, если друзья её на престол избрали. Даю тебе размыслить о различиях. И потому — верный логический вывод — если нельзя нам отвесть от края Торна неминуемого, рокового удара, который судьба изловчила на него с такою злобой, то воспользоваться силою Корины для исполнения благородных подвигов ничуть не низко и не грешно. — Тс!.. слышен чужой голос… Совещатели стали прислушиваться с страшным замиранием сердца. — Ничего, — сказал шрамоглазый, — видно, ветер завывает! — Ничего?.. ради Торна, молчи! В самом деле, начали вскоре долетать до них отрывки разговора: — Сюда… след… пропал… ты?.. Как же?.. не впервой… опять след. Сюда, сюда, те обошли… не ускользнут! Последние слова явственно отпечатались в слухе наших приятелей; сквозь рощу заметили они уж и свет. — Это голос моего адъютанта, — сказала девушка, — нас обошли! мы пропали! — Что делать?.. Нырнуть туда ль, сюда ли — попадёшь им навстречу. Кабы можно было вскарабкаться на окно, я шмыгнул бы в сад Виллины. — Убьёшься. — Лучше, чем попасть к ним в руки. Но как же ты? — Я отделаюсь с помощью Торна! Скорей же влезай мне на плеча, на голову, на что попало, и марш! Девушка говорила, а мужчина уж исполнял. Он уж на руках, на плече, на шлеме подруги, уж на стене, проворно взбирается, как кошка, выше и выше, цепляясь за что попало, за уцелевшие карнизы, поросшие в расселинах отпрыски деревьев, выбитые кирпичи… Свет виднее и виднее… Окно близёхонько, но беда! железный крюк вцепился в плащ шрамоглазого. Тащить, тащить его, драть изо всей мочи — не помогает! Освободить руку из плаща — неминуемо упадёшь. Он виснет на стене, как летучая мышь, с распростёртым крылом… его бросает в холодный пот… нет спасения! гибель за плечами. Отделение домика, где находились приятели, осветилось вдруг факелом, и сквозь водяную пыль падавшего дождя озарилась весьма жалкая, распетленная фигура Варага и вытянутая из плеч голова Тулхарка, майора армии Тьмы, человека, вскормленного мраком и потому преданного всецело Пакиру, и наконец, сердитое лицо высокой, прекрасной Ланги с её серебряными волосами. На этой чудной сцене, перед Тулхарком, держащим факел, выкроилась какая-то разбойничья образина полукаббара с палашом наголо, а за ним тщедушный мужичок с длинною саблей. — Это… вы… принцесса? — спросил Тулхарк, на которого нашёл было столбняк. — Видишь, болван, что я, — отвечала с сердцем дочь Весы, бросилась к адъютанту, вырвала факел из рук, махнула рукою — и в одно мгновение исчез свет вокруг и стёрлись все лица со стены. — Ещё хочешь ли слышать? Это я, Тулхарк! Но зачем, — продолжала она уже шёпотом, — приходишь ты, с твоим бестолковым подозрением, портить лучшее моё дело? — Что это?.. милостивая государыня!.. Я ничего не понимаю; я не образумлюсь ещё. — А вот сейчас поймёшь. Тут Ланга бросилась к мужичку, державшему саблю, вырвала её, подбежала к стене, к которой пригвождён был несчастный Вараг, пошмыгала саблей где попало, может статься по голове, — оборотень освободился от удавки своей; раз, два ослабевшими руками по стене, кувырк вверх ногами и бух прямо в сад Виллины. Слышно было, что-то упало, и более ничего. Живой упал, разбился ли, Торн знает. — Что это упало? — спросил Тулхарк недоверчиво. — Разве не слышишь, остолоп, что человек? — отозвалась девушка; затем, сунув ощупью саблю мужику, подошла к адъютанту и продолжала, опустив голос: — Издохнет, так не беда! По крайней мере я сделала всё, что нужно было в моих критических обстоятельствах. Пойдём же: я расскажу тебе всё дорогой. Твои сподвижники могут услышать за стеной — тоже… и тогда не пеняй на себя, если испортишь дело нашего покровителя и владыки. Сделали клич команде майора, велели ей идти цепью, одному в нескольких шагах от другого, чтобы не сбиться с дороги, и в таком гусином порядке двинулись к ближайшей горе, верстах в двух оттуда. Выдираясь из рощи, не раз падали на мокрую землю. — Ах! глупец, глупец, — говорила Ланга смягченным голосом, ведя Тулхарка рядом, — после великих жертв, после неусыпных трудов, в каких я потеряла здоровье и спокойствие, после утончённых и небезуспешных стараний скрыть твою безграмотность от маршала и Властелина, которому ещё ныне представила отчёт, будто записанный и подтверждённый свидетелем; после всего этого ты приходишь подглядывать за мною… — и, не дав отвечать помощнику, продолжала: — Знаешь ли, кто был со мною? — Нет-с. — Вараг. — Вараг? Давно ли, какие у вас с ним связи? — Я вижусь здесь с ним уж в третий раз. — Так, почти так! Мои верные товарищи донесли мне только сейчас, что во второй раз сходятся здесь два человека-с… и потому я… пришёл-с… никак не полагая вас найти… Для чего не сказали вы мне? — Потому что боялась дать тебе в руки шнур моих замыслов, не скрепив их мёртвым узлом. Но поверь, штука будет чудная, неоцененная!.. Я не посрамлю ни титул, ни себя; и если за неё не обнимет меня Владыка, так я после этого и жить не хочу. Хитреца моего довела я до того, что он уж и палец кладёт мне в рот… ха, ха, ха! Слышишь? в саду Виллины загомонили безродные её слуги. А знаешь ли, что каждый ходит на медведя?.. Жаль, если лукавец попадёт на зубок их прежде моего! Нет, милостивец мой, я всего тебя скушаю и с твоею сумасбродкой, Кориной. На место её махну в величайшие волшебницы, или я не Ланга, недостойна тех милостей, каких мне Властелин готовит, — я просто ротозейка, ворона, гожусь в одни служанки. Только приказ тебе: не мешай мне, дурак! Если испорчу дело, поведёшь меня на виселицу, на плаху… куда Пакиру угодно. Ланга говорила с таким убеждением, с таким жаром злодейского восторга, так живо описала свои планы, что у Тулхарка отошло сердце, как под лучами солнца отходит гад, замиравший в зиму; длинные пальцы зашевелились под лад сердца, словно медные тарелки в руках музыканта, готового приударить ими под такт торжественной музыки. Поцеловав с трепетом руку госпожи, майор произнёс разнеженно: — Ни слова-с более, ваше высочество, ни слова более-с! Подозревать вас — всё равно что подозревать себя. Вы отрада Властелину, утеха ему в правлении; вами он не умрёт, ибо он весь в вас. Кабы я знал… ох! ох! кто без ошибок?.. не привёл бы сюда этих глупцов, не подставил бы ушей для их басен, что тянут их теперь, будто пудовые серёжки. Эй! слушайте! — вскричал Тулхарк своей команде, — если один из вас пикнет, что мы нашли принцессу у жилища Виллины, то видите… в куль, да в воду! Ланга возвела глаза на солдат и погрозила им убедительно, положив руку на эфес меча. Она думала в это время: «Что скажет обо мне этот сброд, мне дела нет; а то беда, что в недобрый час разведают: я двойной агент». С окончанием этого приказа принцесса Тьмы и адъютант оказались на крыльце громадного дворца Пакира.