Архангелы тоже видят кошмары

Оранжевым отблеском уличных фонарей она беззвучно пробралась в узкий просвет меж тяжелых штор и села на край постели. Этот вечер – не время для гомона душных людных улиц, эта ночь – не время для бесноватых плясок тел-марионеток со спутанными крепким алкоголем нитями в ночных клубах, этот день – и без того утомил её добровольного пленника. Эфемерная ладонь касается напряженного лба, холодные пальцы очерчивают подрагивающие веки воспаленных глаз, нежные шелка незыблемой тьмы окутывают изможденный разум. По серебристым дорожкам лун Палавена она за руку ведет его в сон, милостиво позволяя забыться всего на пару часов. Даже архангелы устают. Её одеяния сотканы из стальных нитей тысячами крохотных паучков, испещрены узорами бесчисленных проспектов, бульваров и переулков, расшиты янтарем флегматичных фонарей, рубином габаритных огней и самоцветами истерично-пестрых неоновых вывесок. Её изысканный парфюм пахнет свежей кровью, вместо красок на лице причудливой сетью татуировок расползлись царапины, шрамы и ожоги, алмазные когти остроты бритвы способны легко снимать плоть с костей. На её тонких пальчиках играют перстни Алунэ, за спиной развиваются знамена Первого полка, гордую и непреклонную голову венчает диадема Эриды. Она – истинная королева пиратов, ей не нужны аватары и пророки, не нужны послы и правители, она – единственный закон и единственное правосудие, она дышит, она живет, и никто не в праве говорить её голосом, никто не в праве от её имени решать – кому жить, а кому умирать. Но что в нем заставило её безрассудно влюбиться до одержимости – возможно, никто из ныне живущих не сможет ответить на этот вопрос. Зачем она отводит пули от головы, за которую назначена небывало большая награда? Почему кидает на убой свой народ – бандитов и наемников? Что за резон владычице корсаров систем Терминуса сидеть у постели неудавшегося спектра, играющего в добро, и оберегать его покой? И почему же он выбрал её, предпочтя не уничтожать наемничьи кланы один за другим, а броситься в горящую бездну, самое сердце преступного мира? Что дало ему повод думать, что он столь малыми силами способен выжечь очаг тьмы? Из-за чего считает, что снайперка у кровати и пистолет под подушкой не защитят его так, как дух жестокой ревнивой эгоистки? Можно ли назвать то, что между ними, любовью? Нет, ни в коем случае. Его единственная любовь погибла… целую вечность назад, а это – это скорее жестокие любовники, обреченные быть вместе, некий извращенный союз, когда оба истерзаны взаимной ненавистью и жгучей потребностью друг в друге, которая не дает им друг друга уничтожить… Она тихонько напевает себе под нос, складывая стихи эпитафии на мелодию колыбельной, вплетая в свою песнь шепот ветра за окном и невесомые паутинки редких голосов где-то внизу. По серебристым дорожкам лун Палавена он покорно идет за ней в сон, благодарный за каждую минуту отдыха перед решающей битвой. Архангелы тоже спят. Завтра горечь утраты придаст ему сил, завтра пролитая кровь станет для него одурманивающей яростью, завтра будут отмщены все убитые до сегодня и он – авансом. Завтра, потеряв всякую надежду, он будет убивать, ведомый своей ослепшей вендеттой, завтра, не в силах больше держаться, он откроется для пули, завтра, разбитый, но не сломленный, он сердцем сольется с пламенем Омеги… Вместо тихого бара где-то в турианском раю – серый унылый потолок медицинского отсека: повод для разочарования или радости? Ему больно есть, больно говорить, больно улыбаться… Больнее всего смотреть, как по капелькам в истощенное потрепанное тело сочатся лекарства и какая-то питательная дрянь, чтобы пациент не загнулся прежде, чем выкарабкается. Но все же боль заставляет его жить. Хуже того – боль дает ему цель этой новой жизни. Он больше не вынужденный гость, но свободный визитер, вольный идти куда угодно и не бояться мишени на своей спине. Перед новой попыткой самоубийства надо решить еще кое-какие дела, чтобы очистить совесть и усмирить злость. Что может быть хуже предательства? Мысль о том, что предатель не так давно прикрывал твой тыл и можно считать небывалой удачей отсутствие ножа в шее. Хотя это еще с какой стороны посмотреть… Он выбирает наилучший ракурс – перекрестие прицела снайперки. К чему сейчас ответы, оправдания, покаяния? Теперь имеет значение только одно – искупление, цена не важна. – Чувствуешь себя лучше, Гаррус?... Он молча кивает. Серебристые дорожки лун Палавена в его снах сплошь залиты кровью, а чьей – уже не разобрать. Архангелы тоже видят кошмары.