Не уйти

Солнце, показавшееся над этой местностью впервые за долгое время, заставляет небо казаться чересчур ярким даже для тех, кто еще помнит его первозданную синеву, но люди, щурясь, улыбаются друг другу, потому что теперь, когда с ужасным змеем Орочи покончено, дела точно пойдут на лад. Любовь к братьям Кумо, освободившим свою землю из-под гнета свинцовых туч, резко разрастается в груди каждого, даже тех, кто таил на них невольные обиды за пусть и редко, но все же случающиеся беспорядки. В конце концов, никому не под силу уследить за всем. В конце концов, над озером Бива, сверкающем теперь, как императорские драгоценности, взошло солнце. Люди, умеющие смеяться и в самые тяжелые времена, сейчас хохочут с облегчением, потому что их страданиям пришел конец. Беглых преступников поймают, а братья Кумо вновь будут сиять пуще прежнего, очищенные и отполированные до блеска невзгодами, что недавно выпали на их долю. Кагами Наото нет места в этом новом, счастливом мире, и поэтому он уходит. Он видел, как камнем упал вниз с обрыва Фума, и он понимает, почему тот так поступил. Не потому, что проиграл, хотя и поэтому тоже. Этот шиноби вполне мог бы собрать непобежденные пока еще остатки своего клана и отступить, дабы разработать новый план и подготовить новую, еще более изощренную атаку, но во всем этом не было смысла. Он видел, как на его глазах зашла звезда его собственного божества, а самый близкий ему человек погиб в тщетной попытке остановить сопротивление в лице простых жителей Японии. Наото думает, что семейство Кумо, бывшие его хозяева, сумели бы уберечь Фума от смертной казни, но он, наверное, просто не смог бы больше смотреть им в глаза. Наото надеется, что незадачливый глава клана ниндзя действительно умер, разбился о воду или утонул, потому что иначе участь его ждет несладкая. Все дело в чертовых Кумо, которых невозможно забыть. Наото прислоняется к дереву спиной и закрывает глаза. Ему надо передохнуть — желательно, от самого себя. Трещит и ломается под чужой неосторожной ногой ветка, и убийца вскидывается, готовый к смертоносному рывку, но потом со вздохом опускает руки, отворачиваясь. Смотреть нельзя, разговаривать нельзя, потому что иначе он рискует угодить в ловушку горящих черных глаз и пока еще детского голоска. — Почему ты уходишь? — спрашивает третий сын семьи Кумо, и в его словах явственно слышатся слезы. Наото усмехается, пряча лицо в шарфе: мальчишка всегда был чересчур эмоционален. — Ты все еще не избавился от ненависти в своей душе? Кагами машинально прикладывает руку к груди и тут же отдергивает ее, точно ошпарившись. Он больше не чувствует ненависти, но уже скучает по ней, потому что ненависть не душит, не заставляет сердце сжиматься так болезненно, не прожигает огнем — так же, как и глаза-угольки напротив. Наото понимает, что смотрит. Он проиграл, и молчать смысла нет. — Ты глуп и избалован, — хмыкает он, кривя губы в надменной усмешке. — Вы, Кумо, мните себя богами, спасая всех и каждого, но мне больше не нужна милость никаких богов. — Но ты спас меня тогда! — кричит Чутару, а Кагами фыркает, вновь отворачиваясь и готовясь скрыться среди деревьев. — Не льсти себе, пацан. Я просто вернул должок. Трава шелестит за спиной, и талию внезапно охватывают тонкие руки. Сердце Наото колотится быстро-быстро: он все никак не привыкнет к прикосновениям, которые не предвещают боли. — Я не могу тебя отпустить, — хнычет Кумо-младший, и Кагами злится на самого себя за то, что не может его оттолкнуть. Совсем уже размяк. — Я обещал тебе! Обещал, что не брошу, что буду гладить по голове, и хвалить, и ругать, обещал, что сделаю так, что ты будешь смеяться! Наото хохочет. — Я смеюсь, доволен? В этом мире обещания ничего не стоят. Все всех обманывают, и даже ваш названый брат оказался предателем, который чуть не погубил 'Сора-нии', не так ли? Чутару что-то бормочет, уткнувшись лицом ему в спину, и Кагами вновь ругает себя за то, что вслушивается в эту перемешанную со всхлипами бессвязную ерунду. — Говори членораздельно или уходи и дай уйти мне, — говорит он, но голос его звучит и вполовину не так насмешливо, как ему хотелось бы. — Я может, и желал бы остаться, но люди ведь не меняются. Запах крови въелся в мою кожу и волосы, и будет еще долго преследовать меня, мешая всем вокруг спать по ночам. Да и, к тому же, я умею только убивать да ловить рыбу — кому я такой в этой вашей пресловутой Новой Японии нужен? — Мне нужен! — кричит Чутару, да так громко, что с близлежащих деревьев упархивают стайки птиц. — Ты не можешь уйти, пока я не сделаю так, чтобы ты простил меня. — Простил? — Наото недоумевает, понимая, что эта никому не нужная беседа затянулась. — Т-ты сказал, что... Что ненавидишь меня, — кое-как выдавливает из себя мальчишка, на последнем слове вновь срываясь на всхлипывания, и Кагами жалеет, что сделан не из стали, как Додомеки: тогда бы точно не сломался. Он разворачивается, опускаясь на одно колено перед рыдающим Чутару, и кладет руки на плечи ребенку, который трет лицо руками и натягивает козырек своей дурацкой шапки на глаза, чтобы Наото не видел его слез, которые все текут и текут по его чумазым после всего произошедшего щекам. Кагами ухмыляется. — Ты всегда был таким слабаком, малой, или просто сейчас, после победы, совсем размяк? — Ты и так ненавидишь слишком многое в этом мире, — младший Кумо всхлипывает, больше не предпринимая безуспешных попыток скрыть слезы, и хватает Наото за руку. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя со мной одиноким, я не хочу, чтобы ты ненавидел меня или что-то еще! Я хочу, чтобы ты, наконец, полюбил эту жизнь... И чтобы ты любил меня! Кагами Наото за свою жизнь слышал много просьб. Его просили об исполнении поручения, о верности, о пощаде, но никто еще не просил его о любви, и это... шокирует. Он фыркает и поднимается на ноги, раздосадованно качая головой. Он поднимается на ноги, но не уходит, и Чутару торжествующе улыбается: он одержал сегодня еще одну победу. Его улыбка сияет для Наото ярче, чем взошедшее над префектурой Шига солнце.