Эй, малыш, хочешь потрогать мои... ракеты?

Под конец войны накопилось много работы. Встал вопрос о помощи немцам, разбросанным по всей Европе, и это - помимо кучи проблем с едой, здравоохранением, системой продуктовых карточек и реструктуризацией экономики. Рейхсмаркой можно было подтираться, если честно. Если ещё честнее, люди частенько именно так её и использовали. В довесок, как будто на его голову свалилось мало неприятностей, Западная Германия разрывался между тремя оккупационными армиями. Тремя. Эта невероятная толкотня, в которую втянули и его, была призвана публично продемонстрировать масштаб их влияния, и этого хватало, чтобы в лучшем случае вызвать у него мигрень. Казалось, что окончание Мировой войны смогло бы сдержать натиск её преемницы, вот только мир решил, что именно она-то ему и нужна. Западная Германия едва мог представить себе, каким смехотворным оправданием прикрывалась остальная часть мира, чтобы назвать войной нечто, войной явно не являющееся. Холодной войной, если точнее. Это было нелепо. Это было глупо. Ещё глупее то, что во всё это ввязали его. Он написал очень яростное (но вежливое) письмо своему брату, направив всю силу своего разочарования в маленький, стесненный рукописный текст длиной в несколько страниц. Ответ оказался кратким и слишком самодовольным, чтобы зализать его раны, но то, что ответ вообще пришел, само по себе уже стало облегчением. Помимо прочего, он волновался о цензуре: всё из-за официальных позиций, занятых их правительствами и потенциальном переломе в их отношениях, который мог наступить в связи с окончанием второй совместной для них войны. Он ликовал, когда его ожидания не оправдались. Его брат никогда не бросался в сантименты, поэтому от Западной Германии не ускользнула вся значимость строк, сочиненных специально для него: «выше нос, не смей сдаваться на радость этим ушлепкам», призывающих восхищаться этим наставлением и постоянно напоминать себе о нем. Он с особенной нежностью хранил это письмо вместе с другими своими переписками и перечитывал каждый раз, когда его переполняло желание совершить преступление перед лицом капитализма. Естественно, теперь они с Восточной Германией общались чаще, особенно после заключения Основополагающего договора в семьдесят втором. Он слабо улыбнулся, вспоминая, как неуклюже Восточная Германия пытался утешить его и попутно создать впечатление, что его непринужденность с годами только крепчала. «Прошу прощения, какого хрена ты переживаешь обо мне? У меня всё хорошо. Даже превосходно. Не забывай, ты ещё только задницу учился подтирать, пока я выбивал всё дерьмо из Наполеона - каламбур ненарочный, но зато прямо в яблочко, - когда тот попытался обосрать (каламбур нарочный) весь континент. О себе, мать твою, волнуйся, паршивец ты эдакий». Теперь, когда Восточной Германии не было рядом, Западная Германия скучал по нему, но чтение его писем всегда захватывало дух. Их было недостаточно, но сейчас это в достаточной мере заменяло ему брата. Шли дни, а за ними - годы, Холодная война непрестанно маячила на горизонте, обличившись в американо-европейскую Дружбу, и Западная Германия начал носить то самое письмо в своем нагрудном кармане. Как же ему хотелось перечитать его в эту самую минуту. – Эй, – он услышал шепот, источник которого подкрался к нему слева и присел рядом, – дерьмово выглядишь. Западная Германия потер переносицу, легонько покачал головой и неопределенным жестом другой руки указал на царящую кутерьму. – Ага-ага, ну, мы ж оба знаем, что вся эта Дружбохрень - только предлог собраться и обосрать друг друга. – Восток, да что ты всё о дерьме да о дерьме? – Западная Германия слабо улыбнулся и повернулся к брату, хотя его брови ещё не до конца покинуло напряжение. – Какая-нибудь новая филия, которую нам предстоит обсудить? Или у кого что болит, тот о том и говорит? У тебя с пищеварением всё в порядке? Может, дело в бананах? Ведь в бананах же, я прав? – О, ха-ха, да ты шутник, – Восточная Германия закатил глаза и по привычке положил руку на спинку стула своего брата, закинул ногу на ногу и оглядел весь масштаб катастрофы. Они тихо сидели в углу конференц-зала, пока остальные члены Восточного блока пытались (с толикой страха) не дать России напичкать горло Америки бумагами. В какой-то момент попытка набросать черновик очередного экономического договора перешла в несколько задиристых раундов пассивно-агрессивных личных оскорблений и развернулась до полномасштабной драки. Другие нации, не участвовавшие в процессе и не делающие ставок, напряженно сидели на своих местах, то и дело нервно поглядывая в сторону выхода. – Кто-то должен их остановить, – наконец сказал Западная Германия, тяжело вздохнув. – Чего? Пошли на хрен, пусть сами разбираются со своими проблемами. – Если Америка, Франция или Англия возвращаются со встречи взбешенными, как думаешь, на ком они в итоге отрываются? – Понеслась моча по трубам. Боже ж мой, Запад, я практически изобрел армию в её нынешнем виде, я знаю, как там колесики вертятся. Я не говорю, что неважно, остановит ли их кто-то или они доведут драку до её логического конца, но они всё равно взбесятся. А раз так, то можно выбрать сценарий, который требует от нас меньшего напряжения, верно? Западная Германия нахмурился. – Логический конец, о котором ты говоришь - это ядерная война. – Разве я так сказал? – Ты определенно намекнул на— – Неа, я-то уж точно такого не говорил. – Разумеется, ты не говорил этого вслух— – Слушай-ка, красавец, – протянул Восточная Германия прямо ему на ухо, – пора бы уже перестать волноваться о них, или о тех, для кого там ты ещё работаешь наседкой, и подумать хоть раз о себе. Всё ещё несколько нахмуренный Западная Германия повернул голову, чтобы встретиться взглядом с братом. – Уж ядерная война на мне определенно скажется. – Может, и так, но в этом вопросе у тебя всё равно связаны руки, – в ответ он пожал плечами. – Серьёзно, попридержи штаны. В смысле, может, эти придурки и самые тупорылые на планете, но поверь мне, вокруг ядерной войны они будут ходить вокруг да около, принимая во внимание... ну, Японию. Западная Германия немного поморщился. – Хотел бы я быть таким же оптимистом, как ты. – На что это ты намекаешь? – Восточная Германия встретил его взгляд с вызывающим блеском в глазах и слишком широкой улыбкой. – Разве мне есть, из-за чего пускаться в пессимизм? – Ну... – Западная Германия на мгновение замялся, подбирая слова, но в итоге выбрал прямолинейность. – Ну, ходят слухи. – Дай угадаю. Люди голодают на улицах, а мои машины - кусок дерьма. – Можно и так сказать. – Посмотри на меня, Запад, – Восточная Германия медленно ухмыльнулся, наклонился чуть ближе, чем стоило бы, и понизил голос до более вкрадчивого тона. – Разве похоже, что я недоедаю и плачу над состоянием своей автопромышленности? Западная Германия медленно оглядел своего брата и нехотя признал: – Нет. – Вот ты и распахнул багаж своих знаний, ага? А заодно и тех знаний, которые недоступны «им». Западной Германии стало не по себе, но он только кивнул в знак согласия. Какое-то время они ещё наблюдали за дракой, а потом Западная Германия почувствовал, как чужая рука сжимает его правое плечо и скользит вниз, к бицепсу. Он уставился на руку. – Размяк, Запад? Дай угадаю, они доверху загрузили тебя бумажной волокитой. – Говорят, я с ней отлично справляюсь, – он развернулся к своему брату. – Старая добрая прусская эффективность, – удивленно отметил Восточная Германия. – Учился у лучшего из лучших, – слишком автоматически произнес Западная Германия с улыбкой: точнее, с её подобием. Восточная Германия широко ухмыльнулся, сжал его бицепс в последний раз, а затем обвил руку вокруг шеи Западной Германии и придвинул его к себе так, что они соприкоснулись висками. – Да не то, чтобы я жалуюсь. Ты хорошенький такой. Сам знаешь. Мягкий. Это немного напоминает мне времена, когда ты был весь из себя большеглазый и энергичный. Хотя, ты и несильно изменился. Всё ещё спешишь угодить, или как? Западная Германия осознал, что от этого низкого шепота он заалел и ему захотелось отпрянуть. Но он этого не сделал. Они очень давно не видели друг друга в такой близи, и он решил, что лучше сейчас смириться с этим, чем потом жалеть об упущенном моменте. Было приятно чувствовать самоуверенность Восточной Германии. – Я так и думал. В смысле, они же практически надругались над тобой, верно? Только подумать, через что тебе пришлось пройти ради... денежной реформы. Западная Германия залился краской. – Наверное, чертову дюжину бумаг переворошил, а? – Восточная Германия облизнулся, понизив голос ещё на тон. – Так и вижу: все эти подписи, бюрократия, волокита. А знаешь, сколько бумаг надо было подписать мне, чтобы получить свою марку? Он покачал головой. – Одну. Глаза Западной Германии расширились, и он в неверии кинулся заглянуть в лицо Восточной Германии. – Одна подпись? – практически прошептал он. Восточная Германия кивнул, махнув свободной рукой в неопределенном жесте: – И вся страна перешла на новую валюту. – Это... – Такая вот жизнь в ГДР, малыш, – он недобро ухмыльнулся. – И это я тебе ещё не рассказывал про наш музей Баха. *** Стоило ему только ступить в здание ООН, как он начал искать Восточную Германию. Он метался по комнате, разочарованный отсутствием брата. Обычно оба они приходили рано, и ему хотелось использовать эту возможность, чтобы провести с ним как можно больше времени, пока они не разойдутся по разные стороны Стены. Его не было видно ни в толпе стран Восточного блока, ни в компании его недолговечных друзей с Запада. Наверное, не стоило удивляться, что Восточная Германия не появился, угрюмо подумал он. До заключения Основополагающего договора им обоим строго наказали не общаться друг с другом на людях. Разрешение обмениваться письмами стало своего рода уступкой, призванной держать их правительства в рамках приличий. Даже после возобновления и нормализации их отношений до Западной Германии доносились слухи о том, что в СССР не обрадовались тому, как отлично стали ладить между собой обе Германии. Присутствие Восточной Германии частенько не требовалось на таких встречах, особенно, когда Союз представлял Россия. Ещё одна неявка? Их и так было слишком много. А Западная Германия-то думал, что раз они доброжелательны друг к другу, значит, они смогут быть вместе. «О боже ж мой, слабачина ты эдакая, — писал Восточная Германия, — знаю, ты долго не протянешь вдали от моего мужественного и божественного лика, но теперь ты сам себе чёртова Страна. Я не могу всё время держать тебя за ручку. Как думаешь, я тебя кем вырастить пытался? Поглощалкой сосисок?» И надо признать, в чем-то он был прав, но всё же. Это было дело принципа. Встреча уже началась, и он занял свое место, но, как обычно, всё быстро покатилось в тартарары. Он без интереса наблюдал за ходом заседания и азартных игр под столом на другом конце конференц-зала. Одна его часть, та, чьему зову он обычно внимал, хотела вернуть всё на свои места, хотя конференция ООН - неровня бельевому шкафу или водопроводу, в которых порядок можно было навести со всей тщательностью. Другая его часть, чей зов подозрительно напоминал голос Восточной Германии, подобным желаниям противилась. В своей голове он слышал голос брата, убеждавший пустить всё на самотек, потому что, надо признать, все его старания пропадали впустую. Несколько апокалиптическую «пустую», конечно, но он мрачно заключил, что подход Восточной Германии к миру был прагматичен. По-прусски эффективен, в самом деле. И это приводит нас ко второй повестке дня: дамы и господа, Западная Германия скучает. Он ненавидел признаваться в этом. Ненавидел. Он овладел всеми организационными тонкостями до такой степени, что окончательно убедился: родиной бюрократии являлась Германия, а не Месопотамия, Древний Рим, Древний Египет или Древний Китай. Ладно, хорошо, в Древнем Китае бюрократии хватало по самое некуда, но Германия, разумеется, довел этот процесс до совершенства. Канцелярская работа, утомительная, бессмысленная и беспощадная, теперь стала его второй натурой. Существовал порядок вещей, которым он овладел и, хоть убей, он не мог понять, почему для остальных наций не представлялось возможным придерживаться повестки дня и продвигаться от пункта А к пункту F. Дело стояло на месте, и это выводило его из себя. Но он ничего не мог с этим поделать. Конечно, его экономика развивалась быстро, но ещё официально не признавалась сильной. На этой встрече его слово не имело веса. Он не мог призвать всех к порядку. Другими словами, делать Западной Германии было нечего. Долго не раздумывая о формальностях или приличиях, он извинился и вышел. Не то, чтобы кто-то обратил на него внимание. Выйдя из конференц-зала, он протяжно, тяжело вздохнул и решил, что Восточная Германия плохо влиял на него вне зависимости от его присутствия или отсутствия. Может, Союзники-за-исключением-России убедили его не появляться. – О, здорово! Как дела, братец? Западная Германия вскинул голову и широко раскрыл глаза, когда увидел, как Восточная Германия кинулся к нему, засунув руки в карманы и что-то насвистывая. – Тебя не было среди присутствующих, – почти мгновенно пожаловался он в ответ. – А то ж, – фыркнул Восточная Германия, – я же тебе говорил, вся эта Дружбохрень - просто повод— – —собраться и обосрать друг друга, да, я помню. Но ты всё равно пришёл сюда. – Ну, да, никогда раньше не видел здание ООН, вот, решил осмотреться. Оно всё из себя такое миленькое, блестящее и новое. Западная Германия снова вздохнул, качая головой. – Мог хотя бы поздороваться. – С чего бы это, когда ты мог бы поздороваться со мной? Западная Германия замолк, а потом немного нахмурился. – Не понимаю, о чем ты. – О, ты отлично понимаешь, о чем я. Западная Германия хотел было запротестовать, но Восточная Германия оперся рукой об стену и вторгся в его личное пространство. Протест мгновенно вылетел из головы. – Запад, а хочешь послушать про мой... музей Баха? Глаза Западной Германии снова расширились. Он быстро оглянулся и понизил голос до заговорщицкого шепота. – Я слышал, ты превратил его дом в Айзенахе в Музей. С большой буквы. – О, да, – улыбнулся он. – И я собственноручно помогал собрать все музейные экспонаты, в том числе три сотни музыкальных инструментов, которыми Иоганн пользовался на протяжении всей жизни. – Три— – Западная Германия замер, чтобы восстановить дыхание. – Мм, и я пока даже не рассказывал про мой... архив Баха. Западная Германия весь залился краской. – Он в Лейпциге, – Восточная Германия наклонился ближе, – полный писем и нотных листов... подписанных Бахом лично. – Лично... – Вот и я о том же, – ухмыльнулся он. – Но «они»-то тебе наверняка втирают, что на Востоке сплошное бескультурье. Западная Германия только кивнул в знак согласия. Подавив смешок, Восточная Германия прижался губами к уху Западной Германии, и его свободная рука невесомо скользнула по боку, остановившись на поясе. – Разве тебе не хотелось бы пробежаться пальцами по этим... рукописям? Разве не хотелось бы коснуться... разложенных в хронологическом порядке цветных закладок в письмах в картотеке архива? – Восток, – бездыханно сказал Западная Германия, – мы на людях. – Я заметил. – Но мне, – Восточная Германия легонько поцеловал его в челюсть, и он прикусил губу, – мне... мне всё-таки нравятся... архивы. – Ещё бы, – прорычал Восточная Германия. – Зуб даю, что тебе понравится и моя... доктрина о равенстве полов. *** Кое на что Западная Германия был неспособен. Это казалось очень маловероятным, принимая во внимание его донельзя эффективный подход к жизни, но кое-что всё равно ускользало от его несгибаемой, крепкой и сильной хватки. Несколько таких вещей он мог назвать сходу: понимание чувств, вот это больное место; они у него отсутствовали и он не понимал, откуда они взялись у всех остальных (в конце концов, он был твердо убежден, что его окружали пришельцы, защищавшиеся от истребления под предлогом культурных различий, и это, разумеется, объясняло неспособность средиземноморских стран появляться на встречах вовремя). Что до Средиземноморья, пахлава тоже находилась за гранью его возможностей. Ещё он не мог выпутаться из китайской ловушки для пальцев, не разорвав к чертям всю конструкцию. Тем не менее, первой в списке его неспособностей оставалась неспособность продохнуть, не раз кусавшая его за задницу, так сказать. Он винил в этом... ну, признаться, никого, потому что по логике вещей винить было некого. Разве что Восточную Германию. Восточная Германия частенько оказывался виноват в чем-либо. И вот, прямо сейчас его... информировали о небезынтересных ему проектах, над которыми так усердно работал Восточная Германия (и Западная Германия практически ответил: «о, как бы мне этого хотелось, Восток, расскажи мне ещё про свою доктрину о равенстве, знаю, мне не должен нравиться социализм, но я ничего не могу с собой поделать, когда ты так об этом рассказываешь»), когда двери конференц-зала распахнулись настежь, Германии отпрыгнули друг от друга, и члены НАТО практически оттащили его от брата. Произошло нечто из ряда вон выходящее, и они решительно настроились ввести эмбарго или блокаду или что-то подобное. Кажется, ему послышалось что-то про «вторую Холодную войну», но нельзя было сказать наверняка. К тому времени, когда Западной Германии удалось прийти в себя, Восточная Германия давно исчез из виду. И он чувствовал себя... недовольным. Нет, не то слово. Не... не... удовлетворенным. Не... разочарованным. Он чувствовал себя разочарованным. Ну, он всё-таки хотел послушать ещё про доктрину о равенстве полов в Восточной Германии... К несчастью, на той встрече произошло что-то серьезное. Количество ядерных боеголовок, которые Америка размещал в его землях, всё возрастало и ему совершенно не хотелось испытывать на себе всю прелесть ядерной войны. Он знал, что упоминать об этом нельзя. НАТО очень крепко придерживало кляп у него во рту. Вдобавок к внезапным ограничениям на поездки, Западная Германия был на волоске от того, чтобы выдрать себе все волосы. По крайней мере, Франция по доброте душевной снабдил его достаточным количеством вина, чтобы приглушить раздражение. Как-то утром, в разгар его нешуточного похмелья, Восточная Германия прислал ему телеграмму. Он не помнил, как писал брату письмо. «Крепыш, очень мило, что ты, как расстроишься, сразу думаешь обо мне, но если ты собрался звонить мне в четыре утра («о», сказал он), то советую тебе придумать что-то получше, чем "мне нравится твой подход к амортизации" и "я ненавижу ядерную войну, но не могу сказать тебе об этом". Во-первых, да здравствует госвмешательство. Во-вторых, я и так в курсе, что ты не хочешь ядерной войны, тупица, ты только об этом и твердишь каждую встречу. Подсказка: отключай домашний телефон, если решишь нажраться в хлам. Рановато петь Тихую ночь, хотя в коверкании слов ты ас. Музыку оставь Пианолицему. А ты займись самосохранением. Кстати, с тебя новый телефон. Свой я разбил. ГДР, конец связи». Что ж. Приятно было осознавать, что они всё ещё могли общаться, хотя какое-то время придется обойтись без телефонных звонков. Вечером Западная Германия сел писать ответ («Извиняюсь за пьяный звонок, я очень расстроился»,), изо всех сил стараясь не затрагивать конфиденциальную информацию, хотя именно она-то и выводила его из себя. («Хотел бы я сказать больше, но я слышал шепотки о второй Холодной войне. И, скажу я тебе, мне и одной хватило. Она вообще кончалась?»). В конце он подписался своим именем с легким росчерком, и замер, дойдя до угла страницы. Не думая, он поспешно добавил постскриптум («Я бы очень хотел приехать»). Моргнул. Это была не такая уж неправда. Всё-таки он скучал по брату, и в свете их последних разговоров, ну... он решил долго не раздумывать над этим и отослал письмо следующим же утром. *** Ещё одна встреча. Его прикончат именно встречи, а не ядерная война. Он так и видел газетные заголовки: «Федеративная Республика Германии найден мертвым: ранен в голову снарядом в виде стула из аудитории ООН». Он спрашивал себя, зачем НАТО и СССР вообще организовывали встречи, если им только хотелось поубивать друг друга. На бумаге, конечно, идея провести встречу, чтобы прийти к компромиссу, смотрелась неплохо. А вот в реальности... Пока Западная Германия обдумывал другие возможные причины смерти, связанные с конференцией («Франция отмечает достоинства марксизма, НАТО самопроизвольно взрывается и разваливается»), кто-то внезапно прижал руку к его рту и насильно вытащил Западную Германию из конференц-зала. Он был слишком потрясен, чтобы сопротивляться, когда почувствовал, как его спина врезалась в стену коридора, и из него вышибло весь дух. Восточная Германия. Ну а кто же ещё, если не он? – А вот этого не стоило делать. – Привет, – удивленно ответил Восточная Германия. – И чего ты до сих пор торчишь на этих встречах? – Хотел бы я тебе сказать. – Кляп вставили? – он поднял одну бровь. Западная Германия кивнул. – Вот же отстой. – А ещё запрет на поездки. – О, вот это вот отстой. Особенно учитывая то, что кое-кто прямо-таки сохнет по сам-знаешь-какому-местечку... Западная Германия закатил глаза. – Ничего я не сохну. Просто сказал, что хотел бы приехать. В смысле, ты же всё рассказывал и рассказывал о музее Баха и архиве Баха и... Вдруг он почувствовал, что запыхался, и замер. Восточная Германия одобрительно ухмыльнулся. – А про что ещё я рассказывал? – Про доктрину... доктрину о равенстве полов. И, ну, я правда хочу знать о ней больше. Пожалуйста, расскажи мне, – на выдохе произнес он с возбужденной торопливостью. Восточная Германия понизил голос и облизнул губы. – А вообще, знаешь, что хочу узнать я? Он вытащил рубашку Западной Германии из его брюк и запустил под неё руку, лениво скользнув пальцами по краям его шрамов. Западная Германия почувствовал, как сглатывает, почувствовал, как вздымается его живот под прикосновением Восточной Германии, как его брат наклоняется ближе, почти нос-к-носу, и его губы оказались так близко, что Западная Германия мог ощутить его невесомое дыхание на своей коже. Он не знал, куда смотреть, и его взгляд нервно метался между глазами и губами Восточной Германии. В ответ он мог только покачать головой. Восточная Германия расплылся в медленной, плутовской ухмылке. – Насколько у тебя большие... ракеты. Западная Германия ахнул. – Ты не должен об этом знать! – выпалил он, широко раскрыв глаза и задыхаясь от помеси удивления и волнения. Восточная Германия закатил глаза: – Бога ради, это же Холодная война. Гонка вооружений. Бла, бла, бла. Не дури мне голову. Западная Германия прикусил губу. – Я... даже не знаю... Восточная Германия снова засиял беззаботной улыбкой, придвинул их тела ближе друг к другу, нежно качнулся, достав губами до уха Западной Германии, и с придыханием произнес своим низким, мягким голосом: – Да ладно тебе, Запад, я буду паинькой. Всё будет по высшему разряду. Положу руки на твои ракеты и буду их тщательно так, долго полировать. Славно и медленно. Снова и снова. Тебе бы ведь этого хотелось, правда? Или хочешь, я сожму их грубо и крепко? Ты же любишь по-жесткому, да? А может, ты хотел бы... – Хотел бы... - Западная Германия сглотнул, – ...чего? Восточная Германия провел языком по его ушной раковине и недвусмысленно потерся о Западную Германию. Тот задрожал, обе его руки каким-то образом успели отчаянно вцепиться в лацканы пиджака Восточной Германии. Его уже разнесло в ничто. Щёки залились краской, дыхание сбилось, и сейчас у него помнется рубашка и... – Потрогать... мои ракеты. Западная Германия практически простонал: – Да, да, я хочу, боже, мне, мне так нравится твой социализм, Восток, я— Дверь распахнулась настежь. – КАКОГО ХРЕНА ТЫ ТВОРИШЬ, ТРЕКЛЯТЫЙ КОММУНЯКА? – БОЖЕ МОЙ, А НУ УБРАЛ СВОЙ ЯЗЫК ОТ ЕГО— – ЗАПАДНАЯ ГЕРМАНИЯ, ДА КАК ТЕБЕ НЕ СТЫДНО— – Тише, тише, тише. Ну нравится ему социализм, и что такого? Ему в Союзе будет очень— *** Западной Германии не продохнуть. Никогда.