Дым

      В июне третьего года они проходят геройскую практику. Айзава-сенсей не присыпает правду сахарной пудрой, говорит как есть: затяните пояса, молодёжь, просто не будет. Зато, если переживёте этот месяц, считайте себя свободными от всех семестровых экзаменов. Тем более, у вас всё равно не будет времени к ним готовиться.       В том, что чуда не случилось и Айзава-сенсей не обзавёлся чувством юмора, убеждаются в первый же день. К концу первой недели — осознают всю глубину этого многозначительного «если». К концу второй — перестают задумываться и бросают все силы на то, чтобы «если» стало «когда». Им не впервой участвовать в серьёзных боевых действиях, последние два года были, мягко говоря, неспокойными, но таких масштабов проблемы не припоминает даже Исцеляющая Дева. Злодеи прут, словно мошкара на свет, и профессиональным героям попросту не хватает рук, несмотря на клонов Эктоплазма и призванных с заслуженного отдыха пенсионеров. Потому практику и продлевают до целого месяца, причём во всех школах сразу, чего старались по возможности не делать, чтобы не создавать лишнюю конкуренцию. Теперь уже не до того, теперь не до жаления хрупкой подростковой психики. Теперь — выжить бы, а надтреснутую психику и кости можно будет латать уже потом.       Среди студентов U.A. серьёзных жертв пока нет, но Исцеляющая Дева не молодеет, и её причуда угасает вместе с ней, а отлёживаться и запасаться силами для полноценного исцеления нет ни времени, ни возможности. Остаётся только не подставляться, насколько это вообще возможно. Благо, даже несмотря на серьёзность обстоятельств, на передовую желторотый молодняк не бросают, доверяют в основном защиту стратегических объектов и мирных жителей. Может, опасаются, что более серьёзные поручения не потянут, или, может, не хотят гробить потенциально полезный материал раньше времени. По крайней мере, большинству везёт не ввязываться в полномасштабный бой.       Шото и Изуку бросают в шестнадцатый сектор, под началом пламенной героини Ифрит. Де-юре Ифрит должна быть их куратором и наставником на протяжении всего срока практики, но дела быстро принимают очень скверный оборот, и пока Ифрит отрабатывает свою зарплату на границе шестнадцатого сектора, Шото и Изуку успевают сменить пять локаций, в том числе поучаствовать в организации эвакуации мирного населения и вместе с командой неуязвимого героя Карбона наголову разбить напавших на местное горэнерго злодеев.       На четвёртой неделе они держат оборону госпиталя. Сейчас он почти пуст, только в укреплённом подземном блоке лежат пострадавшие гражданские и несколько серьёзно раненых героев, и каждый день довозят новых — и почти безнадёжных, и тех, кого можно слегка подлатать и снова отправить в бой. Из персонала осталось четыре человека из реанимационной — те, у кого достаточно мощные причуды, чтобы, в случае нападения, продержаться хотя бы полминуты до появления стажёров. Запрет на использование причуд пересмотрели две недели назад, когда массовые беспорядки стало невозможно контролировать децентрализованно, и теперь по опустевшим после второй волны эвакуации улицам изредка прошмыгивают люди с причудами транспортного типа — добровольцы-курьеры, получившие временные лицензии.       Обязанности при госпитале незамысловатые — не допускать чужаков на территорию, мониторить показания камер наблюдения, при необходимости — вызвать подкрепление и защищать раненых и оставшийся персонал до прихода профессионалов. По возможности избегать смертельного исхода, при оказании активного сопротивления — действовать по обстоятельствам.       Шото и Изуку хорошо справляются, очень хорошо — единственный за те пять с половиной дней, которые они здесь находятся, относительно успешный вторженец не прошёл дальше второго из семи рубежей, вылетел пылающей и искрящей торпедой, сломав собой несколько гипсокартонных перегородок и разбив окно, пролетел по красивой параболе не меньше квартала и приземлился где-то в руинах почившего ещё неделю назад кинотеатра. Шото слышит, как Изуку почти беззвучно молится за упокой души улетевшего. Действительно, шансов на то, что после такого эффектного полёта он выжил, совсем немного.       Им всем уже приходилось убивать. Шото хорошо помнит прошлогодний спортивный фестиваль, Изуку очень старается его забыть. Второй этап едва успел начаться, когда весь Мусутафу сотряс вой сирены, объявляющей чрезвычайное положение. Возможно, со стороны нападавших было не слишком разумно наносить удар именно в тот день, когда на стадионе собрались сотни профессионалов и несколько десятков «перспективных юнцов» с суточным разрешением на использование причуд. Тем более неразумным был этот шаг в свете недавнего заявления властей о пересмотре норм геройского кодекса — в частности, пункт «по возможности захватывать врага живым и передавать в руки полиции» был упразднён. Стоит ли удивляться, что беспорядки задушили почти в зародыше.       Изуку тогда почти неделю ходил бледнее смерти, и даже Бакуго непривычно притих — очень долгое время после этого никто не слышал его фирменное «сдохни». Шото совершенно не удивился, когда в первый же вечер к нему пришёл Изуку и с порога молча обнял, уткнулся лицом в плечо. Спать он не мог, никто не мог, и до самого утра Шото так же молча обнимал Изуку и гнал прочь кружащие над ними страхи.       Тогда казалось, что хуже быть уже не может.       У Изуку тёмные круги под глазами и глубоко запавшие щёки. За последние трое суток он спал всего два часа. Шото почти страшно на него смотреть — Изуку становится похож на Всемогущего в самом заморенном его виде.       Последний обход выявляет троих нарушителей — Шото выкуривает их из-за первого же рубежа запущенным через вентиляцию пламенем, — и вечер возвращается в напряжённо-мирное русло.       На западе не прекращаются вспышки — там продолжается напряжённый бой. Западная граница шестнадцатого сектора не затихает ни на секунду. Шото узнаёт Огненный Вихрь Ифрит — чудовищных размеров полыхающая воронка поднимается к облакам. Похожие вихри уже не меньше недели гуляют по периметру первого, второго и четвёртого секторов, выжигая непрошенных гостей — весь центр сейчас под протекцией отца. Шото ещё не освоил такой уровень контроля — его вихри не держатся дольше пары минут и не превышают пяти метров в высоту.       Будет ещё время отточить все навыки. А сейчас пора возвращаться в отведённый ему и Изуку пункт наблюдения в глубине госпиталя.       — Хорошая работа, Тодороки-кун, — приветствует Изуку, и ставшее непривычным обращение царапает слух. Наедине Изуку всегда называет его по имени, негромко и с лёгкой улыбкой на губах и в голосе.       — Стараюсь, — коротко отзывается Шото и кивает на моноблок, на который выведены изображения со всех камер наблюдения. — Вести с полей?       — Через двадцать минут прибудет новая партия раненых, — Изуку стучит согнутым пальцем по монитору. — Сегодня заходят через девятый блок.       — Встретить их? — предлагает Шото, положив ладонь на плечо Изуку. Тот на несколько секунд накрывает его пальцы своими и закрывает глаза, будто собираясь с мыслями и силами. Шото кожей чувствует шершавые шрамы, испещрившие его ладонь.       — Я сам, не волнуйся. Подежурь здесь, пожалуйста, — наконец, мотает головой Изуку. Он действительно очень плохо выглядит, и не только из-за недосыпания. Глядя в его ссутуленную спину, Шото думает, что госпиталь — худшее место, куда могли направить Изуку.       — Как бы Мидория-кун сам не стал пациентом, — комментирует за спиной тусклый женский голос, когда Изуку исчезает из поля зрения камеры в восьмом блоке и появляется в девятом. Шото не вздрагивает только потому, что слышал приближающиеся шаги Хошино-сенсей, анастезиолога и, по совместительству, неотложной психологической помощи пострадавшим.       — Не станет, — резче, чем стоило бы отсекает Шото, развернувшись к ней лицом. — Он очень сильный.       — Я ведь не о том, Тодороки-кун, — вздыхает Хошино-сенсей и жуёт губы. — Он каждого раненого пропускает через сердце. Слишком чуткий для всего этого.       Не поспоришь. Как бы ни хотелось — с этим не поспоришь, потому что правда. Шото шумно выдыхает через нос и трёт глаза. Он тоже давно уже нормально не высыпался, но если уж удаётся урвать у жизни час отдыха — вырубается мгновенно и качественно, и по пробуждении даже чувствует себя относительно живым и дееспособным. Изуку так не может.       Шото наблюдает за шестнадцатью окошками на мониторе, особенно пристально смотрит на девятый блок — сегодня на удивление много пострадавших, плывут по воздуху вереницей… Видимо, Урарака доставила их с границы шестнадцатого и семнадцатого секторов: в семнадцатом сегодня были серьёзные разрушения, больнице наверняка тоже досталось. Не сказать, что Шото так уж радует перспектива охранять дополнительные два десятка практически беспомощных людей — даже при том, что его и Изуку совместными усилиями доверенная им точка является, наверное, самым безопасным местом в городе, — просто он знает, как тяжело Изуку реагирует на чужую боль.       Изуку возвращается ещё более бледным, чем обычно, с широко распахнутыми глазами и с пятнами чужой крови на одежде и на лице. Потому Шото и не любит, чтобы пострадавших принимал Изуку — ему нельзя на такое смотреть. Сколько ни ворчали на него за излишнюю сентиментальность учителя, сколько ни говорили, что герой, как и врач, должен уметь абстрагироваться от боли пострадавшего, чтобы оказать необходимую помощь — некоторые вещи слишком сложно изменить. Хошино-сенсей права, Изуку слишком чуткий. Шото хочет его окликнуть, но у Изуку слишком потерянный взгляд. Он слегка «не здесь», нужно немного времени, чтобы он снова начал воспринимать реальность. Шото уже к этому почти привык, но не смирился.       Изуку незряче смотрит в стену, трёт иссечённые шрамами пальцы. Его лучше не трогать в это время — толку не будет, Изуку только начнёт нервничать ещё больше, пытаться оправдывать своё беспокойство, хотя его никто ни в чём не обвиняет.       Пока не закончатся срочные операции и не сообщат, в каком состоянии новоприбывшие, Изуку не успокоится.       Шото старательно концентрирует внимание на движении в первом блоке, но это оказывается всего лишь стая голубей. Движение допустимо только в тринадцатом блоке, где расквартированы раненые и врачи, всё остальное подлежит немедленному истреблению, без вариантов. Изначально ещё решили, что внутренними блоками занимается Шото, внешними, где можно не опасаться разрушить несущую стену неудачным ударом — Изуку, и до сих пор такое разделение труда не подводило.       Слух царапают сухие щелчки, когда Изуку вхолостую щёлкает зажигалкой. Шото едва заметно морщится — понимает, что эта новая привычка появилась у Изуку не от хорошей жизни, но он просто очень не любит запах табака, не говоря уже обо всех «Минздрав в последний раз предупреждает».       — Молодёжь, вы бы хоть поели, — раздаётся усталый низкий голос. Шото и Изуку оборачиваются совершенно синхронно.       — Как…       — В больницах не курят, молодой человек, — вздыхает Такеда-сенсей, реаниматолог, бок о бок с которым Изуку и Шото кукуют уже шестой день, и прикуривает Изуку сигарету.       — Спасибо, — Изуку лающе кашляет и ладонью отгоняет сизый дым. Он совершенно не умеет курить, но никотин хоть немного успокаивает раздраконенные нервы. — Как раненые?       — Трое совсем плохи, у остальных есть довольно высокие шансы полностью оклематься ещё до конца этой заварухи, — Такеда-сенсей выуживает из кармана и протягивает Изуку несколько дешёвых пластиковых зажигалок. — Держи, я всё равно завязал. И не «спасибай», это я вас благодарить должен, что у нас столько выживших. Когда закончится вся эта… — Такеда-сенсей смачно ругается, и Шото поневоле отмечает, что это самое точное описание происходящего, — загляните к нам на больничный сабантуйчик.       — Мы несовершеннолетние, — вяло улыбается Изуку, но Такеда-сенсей только отмахивается.       — Раз достаточно взрослые, чтобы воевать, то и до спиртного уже доросли.       Изуку совсем не идёт горький запах табачного дыма, отмечает Шото, стараясь не думать о происходящем, как о войне. Совершенно.       — Пойди поешь, — говорит Шото, когда Такеда-сенсей уходит, оставив на память запах крови и кварца. — Пока ещё моё дежурство.       Изуку мнётся несколько секунд, кивает и ныряет в темноту коридора. Шото наблюдает на мониторе как он перемещается к тринадцатому блоку и пропадает в слепой зоне камеры наблюдения.       Обычно слепые зоны не доставляют особых проблем — камеры расположены так, чтобы эти зоны приходились на глухие стены, сквозь которые весьма проблематично просочиться даже имея жидкостные причуды. Одного такого жидкого злодея Шото испарил в вентиляционной шахте не далее чем вчера — Изуку он предпочёл об этом не говорить, чтобы лишний раз не расстраивать…       Только чёрта помяни. Шото трёт пересохшие от долгого взгляда в монитор глаза и подходит к вентиляционной решётке, отмеченной корявой двойкой. По шахте с потусторонним гулом проносится пламя, превращая непрошеного гостя в воспоминание, которое развеется пеплом даже быстрее, чем сам гость.       Шото давно перестал корить себя за отнятые жизни. Одну отнял — несколько десятков спас. Перевес очевиден.       Изуку возвращается минут пятнадцать спустя и заступает на дежурство. Шото готов поклясться, что короткое «можешь отдохнуть» греет сильнее, чем любые признания в любви.

***

      Шото спит не больше часа. Просыпается не сказать, что полноценно отдохнувшим — «на том свете отоспимся», как любит повторять Киришима, — но достаточно бодрым, чтобы пережить эту ночь. Изуку напряжённо смотрит в монитор. У него больные красные глаза, совсем как у Айзавы-сенсея.       Тишину вскрывает сухой щелчок, и ещё один, и ещё. Изуку шумно выдыхает. В воздух поднимается облачко горьковатого дыма.       — Мидория, — зовёт Шото, и фамилия царапает язык необкатанным камешком, почти непривычная, ведь в мыслях это всегда Изуку, его Изуку.       Ещё на первом году они решили не афишировать своё сближение. И не из-за боязни насмешек от друзей, вовсе нет. Просто в последние два года криминальная обстановка в мире обострилась до предела, на героев, особенно начинающих и ещё неопытных, открылась форменная травля, и не гнушаются ничем. Бить всегда стараются по самому больному, и заявить во всеуслышание о какой бы то ни было привязанности ничуть не мудрее, чем нарисовать на груди мишень флюоресцентной краской и пойти в логово врага.       Они очень стараются себя не выдать, лишь наедине и за закрытой дверью позволяя себе хотя бы самые невинные проявления нежности, не говоря уже обо всём остальном. Об их отношениях знает, может быть, только Шоджи, но ему хватает такта это знание не афишировать. Возможно — Шото надеется, что нет, но возможно — Такеда-сенсей тоже догадывается, но ему явно не до того, чтобы одобрять или порицать чьи бы то ни было отношения.       — Мидория, — повторяет Шото, подойдя ближе, но реакции не следует. Изуку прикипел взглядом к монитору, зрачки мечутся между подрагивающими изображениями.       Шото аккуратно забирает сигарету из его пальцев, броском отправляет ледяную палочку в мусорное ведро, стоящее возле кучи обломков и пустых упаковок от медикаментов.       Изуку поднимает на Шото рассеянный взгляд. У него сухие обветренные губы и залёгшие вокруг глаз синевато-серые тени.       — Извини, я просто разнервничался, — улыбается он до того неловко и скованно, что эта улыбка выглядит издевательством над самим собой. — В пору начать сгрызать ногти по локти.       — Понимаю, — Шото запускает руку в сумку на поясе и вкладывает содержимое в ладонь Изуку.       — Что это? — удивляется он, разглядывая пёстрые фантики.       — Карамельки, — констатирует очевидное Шото. Он стал таскать в одной из поясных сумок горсть карамелек после одной из спасательных операций, когда заметил, как молодая женщина успокаивала перепуганных детей обычными леденцами. — Если тебе просто нужно чем-то занять рот…       Звучит это не очень хорошо, и Шото осекается на полуслове.       — Спасибо, — устало улыбается Изуку и разворачивает яблочную карамельку. — Чем не альтернатива…       Шото садится на пол рядом с ним и осторожно обнимает за плечи — глухая ночь, вероятность того, что кому-либо из оставшегося персонала вдруг что-то понадобится от «дежурных» стремится к нулю, можно… Можно немного расслабиться. Можно коснуться.       Волосы Изуку слегка пахнут сигаретным дымом. Скоро этот запах выветрится.       Они перебрасываются короткими фразами, и Изуку всё чаще отвечает с запозданием и невпопад.       — Отдохни, — говорит Шото. — Я подежурю до утра.       — Но сейчас моя очередь, — вяло возражает Изуку. — И ты сегодня большую часть дня мониторил камеры и шахты, пока я обходил периметр… Кстати, почти никого во внешних секторах.       — Ещё немного — и твоё измождённое лицо будет сниться мне в кошмарах, — качает головой Шото и подушечками пальцев касается тёмных кругов под глазами Изуку, соединяет линиями россыпь веснушек.       — Тебе так не нравится моё лицо? — наверное, Изуку пытается шутить, но усталость стирает все другие эмоции.       — Я предпочитаю видеть его улыбающимся, — отвечает Шото и коротко целует Изуку в лоб. — Поспи.       Вообще-то в ординаторской есть вполне приличный диван, но вместо того, чтобы поспать по-человечески, Изуку ложится прямо на полу, рядом с Шото. Изуку говорит, безопаснее: не так погружаешься в сон, вернее, не сон даже, а дремоту, и в любой момент можешь быстро среагировать. Шото понимает его мотивы, но сейчас Изуку нужно нормально выспаться, насколько это вообще возможно в таких условиях. Нормально, а не дёргаясь от каждого шороха. Тем более, Изуку и в нормальных условиях спит очень чутко — уже сколько раз бывало, что он просыпался только от того, что у Шото во сне сбивалось дыхание. Видеть над собой встревоженное лицо Изуку, выныривая из липкой зыби кошмаров, стало почти привычным.       Сегодня их роли меняются, с той лишь разницей, что будить Изуку Шото не собирается — сейчас каждая секунда сна на вес золота.       Изуку беспокойно ёрзает, хмурится и скребёт ногтями пыльный пол. Что бы ему сейчас ни снилось — можно с уверенностью сказать, что ничего хорошего. Шото легонько сжимает его ладонь, свободной рукой гладит посеревшие от бетонной пыли волосы. Изуку цепляется за его пальцы, будто утопающий, но с каждой секундой, с каждым осторожным прикосновением успокаивается, затихает. Шото знает, что когда они вернутся в U.A., в школьное общежитие, по вечерам он будет встречать Изуку на пороге своей комнаты.       Шото немигающим взглядом смотрит на шестнадцать окошек видео с камер наблюдения. В седьмом блоке что-то копошится — может, крысы, может, лазутчик-хамелеон, в последнее время таких стало много. Эта комната расположена исключительно удобно, от неё расходятся вентиляционные шахты по всей громаде госпиталя. Шото наводит руку на одну из решёток вентиляции и направляет ледяную смерть прицельно в седьмой блок. Он научился сдерживать свою причуду в чётко заданных границах ещё год назад, сколько раз его это выручало — не сосчитать.       Копошение немедленно затихает, все камеры транслируют тишину. Поразительное спокойствие для глухой ночи. Изуку зябко вздрагивает от отголосков холода, и Шото совсем немного повышает температуру тела. Ровно настолько, чтобы ему это не повредило, а Изуку перестал дрожать.       До рассвета ещё два часа. До окончания практики — полтора дня. Не исключено, что из-за чрезвычайного положения жизнь ещё какое-то время не войдёт в нормальное русло, но отец хотя бы раз в сутки сообщает Шото о текущем положении вещей в центре — кратко, информативно, по-военному, — и очень похоже, что надолго эта заваруха не затянется.       Шото невольно улыбается и отправляет в рот клубничную карамельку.