Сколько стоит час

Задачка не давалась Ханамии третий день. Он лез на стенку, истекал ядом, однокурсники обходили его по стеночке. Пробегавший мимо Имаеши задержался на секунду, окинул Ханамию скептическим взглядом и сказал: — Ханамия, иди подрочи. От немедленного убийства семпая Ханамию спасли остатки соображения и тот факт, что руки были заняты сумкой и стаканом кофе. Поэтому он просто рявкнул: — Семпай, пошел ты со своими шуточками! — Я не шучу, — сказал Имаеши и поправил очки. — Тебе надо. Твой спермотоксикоз сказывается на мозгах. Вот прямо сейчас пойди в сортир и подрочи. ...Ну хочешь, я тебе подрочу, несчастное животное? Мелькнула мысль, что кофе — ничуть не помеха. Можно же запустить стаканчиком в лицо Имаеши, кофе был еще даже горячий... Вместо этого Ханамия нашел в себе силы растянуть губы в ехидной усмешке. — Пойду, — кивнул он. — Если ты мне отсосешь. Семпая скривило, и Ханамия было решил, что выиграл раунд. Но куда там. — А если тебе полегчает, то ты пообещаешь обеспечивать свои половые нужды вовремя, а не когда они становятся стихийным бедствием. Идет? Мгновение Ханамия выбирал между двумя вариантами: послать Имаеши куда подальше (и, возможно, все-таки облить его кофе) или, скорчив соблазнительную гримаску (или ее подобие — Ханамия не был уверен, что у него получится по-настоящему соблазнительно), выдать что-нибудь вроде "Если только с твоей помощью, семпай". И то, и другое было идиотизмом, потому он выбрал третий вариант. — Идет. Все равно Имаеши не зайдет настолько далеко — в этом Ханамия был уверен. Он вообще всерьез подозревал, что Имаеши никогда в жизни не занимался сексом, даже с самим собой. Кофе пришлось выпить на ходу — не ломиться же с ним в туалет. Имаеши шагал впереди, выражая спиной, как он ужасно недоволен. У Ханамии даже настроение улучшилось. Ненадолго. Ровно до того момента, как они зашли в пустынный во время занятий туалет, и Имаеши впихнул Ханамию в кабинку и велел неприятно будничным тоном: — Штаны снимай, несчастье. На приеме у врача, и то раздеться предлагали эротичнее. Желание послать Имаеши усилилось стократ, но теперь это был поединок воль, и проигрывать его Ханамия не собирался. К тому же, если семпай действительно намеревался идти до конца, то у Ханамии был нехилый шанс увидеть его на коленях у своих ног... Мысль эта отозвалась неожиданным теплом в животе и паху. Ухмыльнувшись — ему хотелось верить, что достаточно неприятно, — Ханамия принялся расстегивать штаны. Имаеши огляделся — хорошо бы, чтоб в поисках пути отступления, но нет: похоже, семпай оценивал, как разместиться в кабинке. А потом принялся тереть ладонь о ладонь частыми и сильными движениями. — Ты чего? — удивился Ханамия. — Руки грею, — удивился Имаеши в ответ. — Тебе нравится, когда тебя за член холодными руками хватают, или ты реально вообще никогда не дрочил? — Ты отсосать обещал, зачем тебе руки? — как можно пакостнее ухмыльнулся Ханамия, хотя на самом деле ощущения его были весьма смешанными. Он вдруг очень остро почувствовал, что собирается доверить хоть и не самое дорогое, но крайне чувствительное место организма не кому-нибудь, а Имаеши. Буквально дать в руки. И в рот. А там зубы, между прочим. — Я не умею без рук, — спокойно ответил Имаеши. — С руками, впрочем, тоже, но так хоть понятно, что делать. Сказать на это было решительно нечего. Какой смысл дразнить человека неумехой и девственником, если эта тварь так тебе честно и признается — да, неумеха и девственник. На мгновение Ханамии стало по-настоящему страшно: и потому, что они, два девственника, собирались творить в тесной, неудобной туалетной кабинке то, чего ни один из них никогда не делал с живым человеком; а еще потому, что пойти на попятную Ханамия не мог. Имаеши всегда так действовал на него: раздражал, цеплял, провоцировал, разводил на слабо, как малолетку... — Да что тут уметь, — выдавил из себя Ханамия, последними усилиями воли удерживая на лице улыбку, и сдернул штаны до середины бедер. — Ну, приступай. Имаеши склонил голову и взглядом исследователя воззрился на полувставший член Ханамии. Как будто препарировать собирался. Пауза затягивалась. То есть она затягивалась пока всего на несколько секунд, но Ханамии стало неуютно. — Вау, семпай, неужто член впервые видишь? Или у тебя как-то по-другому устроено? — Вообще-то я и твой не впервые наблюдаю, — Имаеши улыбнулся краешком рта, — но, знаешь, за столько лет подзабыл, на что это похоже. Действительно, сообразил Ханамия, играя в одной команде, они десятки раз видали друг друга голыми в душевой. Правда, в отличие от многих других пацанов, не мерились, у кого длиннее. — Что, знакомишься заново? — съязвил он. — Угу, — Имаеши ухмыльнулся и вдруг протянул руку, обхватил член Ханамии ладонью и слегка пожал. — Привет, давно не виделись. Ханамия не удержался — прыснул, но тут Имаеши сжал его член сильнее, аккуратно, но ощутимо задев ногтями нежную кожу над мошонкой, и Ханамия, охнув, непроизвольно вцепился в его плечи. Щеки коснулась прохладная дужка очков: — Не отвлекайся, мы тут делом заняты... В следующее мгновение кончик языка прошелся по ушной раковине — нарочно ли или Имаеши просто облизал губы, Ханамия не понял. Он кое-как отстранился, заглянул Имаеши в лицо. Очки раздражали, и Ханамия потянул их за дужку. — Так, — Имаеши чуть отшатнулся, не разжимая руку, — не мешай мне, чудовище, я пытаюсь сосредоточиться. Стой смирно и оставь очки в покое, я должен видеть, что делаю. Это было расхолаживающе, это было даже обидно, в конце концов, но Ханамия не успел разозлиться, потому что в следующий миг Имаеши неловко опустился на колени и положил свободную руку ему на бедро. Прикосновение — или неожиданность — обожгло, Ханамия невольно дернулся. Имаеши, наверняка рефлекторно, стиснул член сильнее и тут же расслабил ладонь. — Оторвешь, — предупредил он, — не шарахайся так. Он говорил, подняв голову и глядя Ханамии в лицо, его губы шевелились в каких-то сантиметрах от головки. Ханамия зажмурился и даже голову откинул — слишком острыми вдруг стали ощущения. Было бы невыносимо стремно кончить вот просто так, оттого что Имаеши, скотина такая, дышит ему на член. — Очки заляпать не боишься? — спросил он, очень надеясь, что голос по-прежнему звучит ровно. Судя по смешку Имаеши, нет, не удалось. — Постараюсь быть аккуратен, — деловито ответил Имаеши. За этот тон очень захотелось ему врезать, но Ханамия не успел, даже если бы решился: в этот момент Имаеши осторожно, будто бы на пробу, лизнул его член. Ханамия ахнул и вцепился одной рукой Имаеши в плечо, другой — в стенку кабинки. Имаеши вскинул голову, глядя на него с некоторым изумлением: — Что, так хорошо? Это лестно... — Заткнись, — мотнул головой Ханамия. — Заткнись и продолжай, — и добавил почти сразу: — Пожалуйста. И для верности переместил руку Имаеши на затылок. Тот хмыкнул — то ли удовлетворенно, то ли насмешливо, — и наконец взял в рот. Ханамия застонал в голос и, наверное, сполз бы на пол, если бы было куда и если бы Имаеши не поддерживал его за бедра. Черт его знает, может, Имаеши валял дурака и никакой он не девственник. Может, уже сам что-то делал, а может — ему, а он запомнил, чертов умник... А может, Ханамии просто было не с чем сравнивать, кроме собственной руки. А это было несравнимо. Колени подгибались, в голове будто что-то звенело. Он изо всех сил пытался не стонать — в конце концов, они были в туалете, сюда в любой момент мог кто-нибудь зайти. Закусив запястье, Ханамия опустил взгляд. Лучше бы он этого не делал. Имаеши сосал, прикрыв глаза, длинные его ресницы почти касались стекол очков. Вид у него был в этот момент настолько нежный и... уязвимый, что ли, что у Ханамии перехватило дыхание. Не помня себя, он провел пальцами по виску Имаеши, по щеке, по подбородку, погладил горло... Имаеши сглотнул, губы его сжались плотнее. Наверное, так должен ощущаться выстрел в голову — когда мозги вылетают напрочь. Ханамия вцепился в волосы Имаеши на инстинктах, не соображая уже, что он делает; в то же мгновение Имаеши дернулся назад, закашлявшись, выпустил член изо рта. И Ханамия кончил, не успев осознать, что происходит. Ноги окончательно перестали держать, и он сполз на крышку унитаза. Имаеши сидел на коленях, ошалело моргая — ну, насколько Ханамия видел, потому что и волосы, и лицо, и, что самое главное, стекла очков его были заляпаны спермой. В голове наступила какая-то розовая газированная пустота: тепло, нежно и пузырьки щекочутся. Сквозь пелену нечеловеческой расслабухи Ханамия видел, как Имаеши встает, беззвучно ругаясь, ощупью отпирает дверцу кабинки и выпадает наружу, вытянув вперед руки. Зашелестела вода в раковине. Ханамия кое-как поднялся, опираясь о стенку, стал натягивать штаны, вяло удивляясь, почему так неудобно — да потому, что трусы остались спущенными, понял он минуту спустя. Поправил все, вышел, преодолел семь шагов до умывальника. Шел он почти вечность, потому что когда добрался, Имаеши уже закончил умываться — мокрые волосы облепили лоб — и теперь остервенело протирал очки. — Слюни подбери, Ханамия, — сказал он, не оборачиваясь. Видел в зеркале, наверно. — Ну, что я говорил? Отпустило? — Ыгы, — сказал Ханамия и привалился к стене, притиснув висок к холодному кафелю. Его слегка подташнивало, но не так, как бывает, когда съешь несвежее, а так, как если дотренируешься сильно дальше собственных пределов. Имаеши нацепил очки, обернулся и уставился на Ханамию нехорошо. — И ширинку застегни, — посоветовал он. — Хотя на тебе и так... написано. Ханамия потянулся непослушными пальцами к замку молнии. Имаеши взглядом проследил его движение, оскалился, вздернув верхнюю губу, небрежно отпихнул руку Ханамии в сторону и застегнул молнию сам. — Монахи, соблюдающие целибат, — процедил он, — хотя бы сублимируют нормально. В боевые искусства там, труд физический, медитацию под водопадом. А ты со своим неприличным айкью мог бы хоть чуть-чуть пошевелить извилинами! Он подхватил обе их сумки, повесил через плечо и закинул руку Ханамии себе на шею. — Двинули, несчастье. Будут спрашивать, что не так — молчи, за трезвого сойдешь. Более-менее в себя Ханамия пришел в кофейне неподалеку от универа. Имаеши запихнул его в самый дальний и укромный угол, прикрыл собой от чужих взглядов и методично кормил с ложечки каким-то ужасающе сладким пирожным. Где-то на последней трети пирожного Ханамия почувствовал, что именно ест, и начал протестовать. — О, — вполголоса воскликнул Имаеши, — глюкоза дошла до мозга, мозг согласился функционировать! Доедай сам. — Гадость, — не согласился Ханамия. — Она самая, — разулыбался Имаеши без грамма приязни, — но тебе очень-очень нужны быстрые углеводы. Быстрее только чистый сахар, так что лопай пироженку. Кроме того, ты классно вымазан кремом. Мне нравится этот вид. Ханамия помотал головой, нашарил в сумке телефон и посмотрелся в экран, как в зеркало. Конечно, деталей было не разобрать, но... крем вокруг рта, на щеке и немножко на носу очень напоминал о том, как выглядел сам Имаеши в кабинке туалета. — Это месть такая, что ли? — спросил Ханамия. Хотел — язвительно, а получилось вяло и до омерзения серьезно. — Да нет, — Имаеши поморщился, — просто я неопытная сиделка, а ты не проявил воли к сотрудничеству. — Он дернул плечом и оперся о стол обеими руками, намереваясь встать. — Ты оклемался? Тогда я пошел. — Куда? — По делам вообще-то, — тон Имаеши сделался едким. — Я как-то не ожидал, что такое плевое дело, как передернуть в туалете, займет час с лишним времени, причем моего времени, когда передернуть требовалось тебе. Глюкоза ли подействовала или едкость Имаеши, но Ханамия почувствовал себя достаточно живым, чтобы разозлиться. — Вообще-то, — проговорил он как мог ядовито, — это не я к тебе с неприличными предложениями полез. Время он потратил, скажите, пожалуйста... Хотелось еще добавить что-нибудь обидное, вроде того, что Имаеши пусть не делает вид, что сам удовольствия не получил, и что он, Ханамия, не знает, кому еще и как часто семпай отсасывает в туалете, но он вовремя поймал себя за язык: сказать Имаеши что-то подобное означало бы разругаться с ним навеки. А этого не хотелось. Ханамия тут же попытался объяснить это себе потенциальной полезностью Имаеши. А не тем, что где-то внутри засела некая неприятная заноза, почему-то напрямую связанная с воспоминаниями о выражении лица Имаеши там, в туалете, и ощущением его лица под пальцами. Против ожиданий, Имаеши не стал отвечать резкостью или колкостью. — Хорошо, — покладисто кивнул он, — я сам виноват, нечего причинять добро там, где о нем не просили. Надеюсь, ты помнишь, что обещал впредь не запускать свой организм до степени озверения и решать такие проблемы вовремя. Счастливо оставаться, Ханамия. Он встал, подхватил свою сумку с пола, смахнул с лица еще влажные волосы, поднял руку, прощаясь, и пошел к выходу. Ханамия нарочно не стал смотреть ему вслед — уперся взглядом в тарелку, нарисовал ложечкой по остаткам крема завитушку, потом знак интеграла, потом схему молекулы воды. А потом замер, потому что поверх кремовых каракулей у него прямо перед глазами расцвело, элегантное и четкое, решение той самой задачи, на которую он убил три дня и от которой совершенно осатанел. За Имаеши уже закрывалась дверь. Ханамия вскочил, дернулся следом, вспомнил про сумку. Схватил ее в охапку и кинулся к выходу. Он догнал Имаеши метров через двадцать, потеряв несколько секунд в толкотне у стойки и затем — озираясь на улице. — Семпай! — Что такое? — хмуро удивился Имаеши, оборачиваясь. — Мы что-то не дообсудили? Ханамия широко улыбнулся ему: — Сколько стоит час твоего времени, семпай? Имаеши помедлил, ответил зеркальной акульей улыбкой: — Дорого стоит, Ханамия. В честь чего интересуешься? — Ну как же. Подумал, осознал, раскаялся. Желаю возместить. По лицу Имаеши прошла еле заметная судорога. Ханамия даже испугался, не случился ли с семпаем вдруг удар; а затем сообразил, что именно сейчас сказал. Низвести семпая до уровня шлюхи предложением оплатить минет — это, пожалуй, могло повлечь даже не ссору на веки вечные, а прямую угрозу для жизни. И вместо того, чтобы выдерживать театральную паузу, как планировал, Ханамия торопливо и потому невыразительно выдохнул: — Ответной услугой возьмешь? Имаеши молчал, лицо у него было странное, как будто он смотрел куда-то вглубь себя. Ханамия молчал тоже: больше ему нечего было ни предложить, ни добавить. Наконец Имаеши отмер, глянул коротко и жгуче — Ханамия всегда вздрагивал, когда видел его глаза, — и мягко-мягко, медленно, почти по слогам ответил: — Не возбуждаешь, Ханамия. Казалось бы, такого ответа стоило ждать, ведь и вправду Имаеши не выглядел сколько-нибудь возбужденным во время их короткого приключения, но почему-то Ханамия почувствовал себя так, словно ему заехали под дых локтем, как это чудно умел Хара во время матчей. Воздух в легких взял и кончился, и стало больно и пусто. Наверно, он выдал себя, да что там, он никогда не умел держать лицо, мог только кривляться, прячась за калейдоскопом масок. Имаеши качнулся ближе, как кобра, заглянул в глаза, плавно протянул руку, взяв его за подбородок двумя пальцами. И нежно шепнул, улыбаясь: — Купился, идиот? И пока Ханамия вспоминал, как дышать, а заодно все ругательные слова, которые хотел высказать семпаю, тот пальцем снял у него с верхней губы кусочек крема — утереться Ханамия начисто позабыл — и, глядя в глаза, медленно и демонстративно облизал палец.