* * *
Ужин в семейном кругу — это всегда редкое удовольствие, по мнению матери братьев Франко. Отец засиживается на работе до круглой ночи, сама она торчит в банке, заполняя бумаги до тех пор, пока за окном не покажется луна, а дети благополучно проебывают школу и институт, даже не пытаясь вспомнить, когда в последний раз там бывали. — Сколько можно, Дуглас? Отложи свою книгу и поешь. — Я не голоден, Бетси. Просто у меня был тяжелый день. — А как насчет твоих детей, дорогой? Ты не спрашивал, как прошел их день? Вы видитесь только по утрам, от силы в воскресный вечер, неужели тебе не интересно, чем они занимаются в твое отсутствие? Чем интересуются? Дэйв шумно сглатывает, да так, что слюна с особой болью смачивает горло, и опускает глаза вниз, не в силах даже взглянуть на рядом сидящего за столом Джеймса. Дуглас наконец откладывает бумагу в сторону и как-то сурово, по-отцовски оглядывает всех троих парней, а затем натягивает вымученную улыбку на лицо и спрашивает: — Ну… и как прошел ваш день, ребятки? Чем занимались? — Да никак. Дома сидели, — без особого интереса парирует Том. — Что ж, — глубокий вздох, — интересно. А знаете, что я делал? Хотите узнать? — Дугли, пожалуйста, — почти моля шепчет Бет, хватая его за кисть и сжимая ее обеими руками. — Нет-нет, дорогая, я скажу. Ты ведь хотела, чтобы я поговорил с ними, верно? Вот этим я и собираюсь заняться — попытаюсь вразумить их. Так вот, сегодня я бегал. Скакал, как гребанная белка в колесе, не ведая, что такое нормальный отдых. Пахал, чтобы вам, дети мои, хорошо жилось. Но ведь вы в этом не нуждаетесь вовсе. Нормальная работа не для вас, нет, вам подавай актерство. И детские мечты, которые вы никогда не исполните. Какой здоровый человек вообще захочет мечтать об этом? Это горы, высота, которой вам никогда не достигнуть. Линия, до конца которой вам не дойти. Об актерской славе мечтают лишь богачи, поганые гомики или в крайнем случае идиоты, не способные работать и мыслить. Не мы. Не наша семья. Дэйв стискивает руки в кулаки, откладывая вилку в сторону, потому что во рту жжет так, словно он только что отведал раскаленного угля прямиком из камина. И он почти готов высказать все, что думает, пока не чувствует крепкую руку Джеймса, поглаживающую его бедро. Он едва не теряет равновесие и определенно думает, что это один из его бесчисленных снов, но старший брат в один момент так сильно сдавливает пальцами его кожу, что Дэйви чувствует, как реальность стремительно подбирается к его разуму. Теперь у него стоит. Не то, чтобы ему вдруг стало стыдно, просто взгляд Джеймса настолько безразличный (он даже не смотрит в его сторону, насмехается), что хочется швырнуть в него чем-то твердым, ибо у самого уже давно глаза из орбит повылазили. Франко старший улыбается во все 32, поддакивая отцу, хотя мысленно ненавидит его еще больше и тянет руку вверх, стискивая пах родного брата сквозь мягкую ткань штанов. И Дэйв почти скулит. Джеймсу бы этого очень хотелось. Но тот лишь вскакивает из-за стола, бросая на ходу беглое «Мне нужно выйти». — Что это с твоим братом, Джеймс? — с опаской спрашивает отец, сдвигая брови у переносицы. — Он же подросток. Гормоны и все такое… Пойду схожу за ним.* * *
Джеймс нашел его на улице, в нескольких кварталах от дома. Поникшего и полностью лишенного здравого смысла. Всего лишь изможденного человека в мешковатом свитере и с манящей, как алмаз, надеждой в глазах. Парня, которого он поклялся никому и ни за что не дать в обиду. Ценой собственной жизни. Ценой братских уз. — Что это было? — без раздумий спрашивает Дэйв, спрыгивая с пожарной лестницы одного из жилых домов. — О чем ты говоришь? — хрипя в голосе, налегает Джеймс. На его лице играет победная ухмылка, а брови как всегда чуть приподняты, словно он уже знает ответ на свой вопрос и ему ничего не стоит дотянуться до правды. — О тебе, черт подери. — Обо мне? — улыбается Джей, тыкая указательным пальцем себе в грудь, — Перестань ломать комедию! Я читал твой дневник! И я знаю буквально все о твоей жизни, о твоих мечтах и самых сокровенных желаниях! Даже больше, чем хотелось бы! Если раньше жизнь Дэйва делилась на черное и белое, прошлое и будущее, то сейчас он дышит мрачным теперешним, где серые тона, залившие все его представления о счастливой жизни, скатились в самое горящее пекло. Он даже не уверен наверняка, помнит ли как дышать, потому что Джеймс перекрыл ему доступ к кислороду. — Ты… не мог… я же… ты… — Я не верил в эти бредни. Джей делает два незначительных шага вперед и возвышается над братом, почти касаясь лицом его лица. Его привычно безразличные глаза отзеркаливают задумчивость и опасение. Взгляд глубокий, пронзительный и по нему невозможно прочесть ничего. Дэйв задирает подбородок вверх и пытается стать в ровню с братом, чтобы, не подавая виду, принять услышанное, как настоящий мужчина, а не сопляк с приступами подростковой депрессии. — Думал это шутка такая, дурацкое разводилово, которое вы придумали на пару с Фрэнком, чтобы меня надуть. Но сегодня днем я помню, я отчетливо видел, как ты подглядывал за мной, и я так сильно пытался выкинуть тебя из головы, но кончал, думая о тебе. Понимаю, это звучит мерзко, но это и есть та самая правда, в которую я сам до конца не могу поверить. Потому что мне понравилось. И мне плевать, что скажет отец. Что скажут другие на этот счет. Я знаю, что тебе нравится это тоже. Франко сдвигает губы в тонкую линию и молчит, втыкая на лишенного дара речи собеседника. А через секунду ступает вперед и впивается в его губы крепким, требовательным поцелуем. Сначала полным нежности, а затем страсти. Дэйв не пахнет райскими фруктами и его волосы на ощупь не самые мягкие на свете, но та любовь, та покорность и доверие, читающиеся в его взгляде — сбивают Джея с ног, будто пулей в висок. И он летит в омут, наполненный неизведанностью, переступая грань правильного и тривиального. Джеймс даже не слушает, что шепчет ему брат, пытаясь остановить, вразумить, оттолкнуть от себя, лишь ведет языком по скуле, удерживая обеими руками лицо своего перепуганного мальчишки, а затем отстраняется всего на секунду, чтобы заглянуть в глаза цвета горького шоколада и толкает, вжимая чужое тело в холодную грязную стену. Хватается грубыми руками, пробирается под свитер, а затем и под кожу, желая ощутить каждый миллиметр, каждый сантиметр неизведанной плоти. И резко тянет Дэйва на себя, сжимая бедра до посинения, до лиловых отметин и ярких кровоподтеков, потому что чувствовать для него намного приятнее, чем видеть. А младший Франко теряет сознание. Двигается несмело, скованно, чувствует себя девчонкой и почему-то особо этому радуется. Думает, нет, теперь уже наверняка знает, как приятно отдаваться человеку, чьи чувства к тебе взаимны. И он почти растворяется в пространстве, в переплете времени, в нереальности этого момента и кусает губы Джеймса так сильно, что чувствует на собственных ментальный солоноватый привкус. — Извини, — шепчет на ухо, слизывая остатки алой крови и обхватывает ногами талию Джеймса, помогая стянуть с себя штаны вместе с бельем. Улыбается, как настоящий шизик, пока Джей приспускает свои джинсы, смачивая слюной пальцы и вводит в преддверие сначала один, а затем и другой палец, пытаясь уловить каждый вдох-полукрик из чужого рта. Даже не дает до конца привыкнуть и входит в узкое тело брата, обжигая плечи и спину своим сбитым, горячим дыханием. Делает сильный толчок и намертво прибивает Дэйва к стене, пытаясь ускорить темп так, чтобы слышались влажные шлепки. И стоны удовольствия, растекающиеся по венам, как опиум. Его пальцы скользят по стволу брата, движения срываются, а глаза полны неразумного блеска. Он кусает его плечи и шею, прижимает к себе так сильно, что может пересчитать все ребра до единого и эта власть над собой так возбуждает младшего Франко, что он не может сдерживать стонов, пытаясь зажать рот, чтобы люди со двора не сбегались на его крики. Хотя драть он хотел все их несносные принципы и тех, кто их соблюдает. Похоти в том, что они делают даже меньше, чем во всех вместе взятых картинах Рубенса. Дэйв с удивлением понимает, что даже не имеет особой возможности сделать полный вдох. И внутри, и снаружи его обжигает приятная боль, распыляющаяся на молекулы, как яд, пущенный в кровь. Их глаза любят друг друга. Прожигают. Впитывают. Руки мальчишки ложатся на плечи Джеймса и проскальзывают сверху донизу, сжимая упругие ягодицы. Джей снова требует, просит, умоляет, рождая пламя, в потоке которого восстает саламандра. И он становится плотью от плоти его, вырисовывая телодвижения настоящего ненасытного зверя. Они просто следуют своим желаниям и воспроизводят то, чего желали сегодня и сейчас. Всегда. Но не осмеливались произнести вслух. Дэйв снова пронзительно скулит, не ожидавший от себя таких порывов похоти и старший Франко накрывает его губы своими, выпивая из них по миллиграмму поистине нужной ему дозы. Он наклоняет голову вниз, ловя воздух губами в ожидании разрядки и опускает руку на влажный член Дэйва, спешно его надрачивая. Он делает еще одно глубокое телодвижение тазом и утробно рычит, в последний раз проходясь рукой по стволу снизу-вверх, заставляя брата дойти до кульминации и кончить следом за ним. А после утыкается носом в братское плечо, чтобы немного отдышатся и отпускает Дэйва, который едва способен стоять на ногах. Джеймс молчит, натягивая привычную маску безразличного и насмешливого себя, одевает джинсы, медленно застегивая ремень и садится на землю у самой стены, разделяя ее с младшим Франко. — Оденься. Простудишься ведь, — говорит он, поворачивая голову в сторону Дэйва и ухмыляется, сквозь нервную дрожь в голосе, — Ты еще нужен мне живым. — Что теперь с нами будет? - будто не слушая, спрашивает парень, вглядываясь в темноту ночи. — Всё будет хорошо, — отвечает Джеймс, целуя брата в макушку.