Златовласка

      Их встречу, воссоединение двух (когда-то) лучших друзей вопреки всем законам мироздания Нирна-Аурбиса-Обливиона и самой Логике, прервали довольно грубой, неприятной и понятной (даже несмотря на совсем не родной колорит) шуткой.        Вендор знает, что именно такие намеки и тем паче — в сторону дружбы с ним, бурым бретонским медведем — бесят Талена больше всего на свете, будто грязью в самое нутро, до зубовного скрежета — но в этот раз был почти что благодарен.       Очень Серьезные Разговоры, прямо такие, как Тален любит, можно стало отложить на неопределенный промежуток времени…        Вен тянет воротник. Раньше, когда он ловил себя на самообмане или просто волновался, чесал нервно волосы на груди, но отучил… понятно кто. Да и эта местная рубаха не располагает.        Как Тален любит — или любил.        Место, в которое вытолкнули их странные, неведомые демиурги — Безвременье, Без-пространство, в котором нет мертвых и живых, подчиняющихся и господ. Смертельных врагов тоже нет (но никуда без конфликтов, конечно — Вендор чувствует рядом с Нэрилом легкий накал относительно… да почти всех относительно).        Это… странно. Сколько лет он сам был пленником Очагов Наслаждения, Вен не считал — но все равно чувствовал, что — больше, длиннее бесконечного похождения по Илиаку, после которого и смерть показалась избавлением.  А теперь — пьет попеременно то телваннийский чай, то хаммерфелльский кофе, щурится карим глазом на забытые, кажется, Магнус (здесь — «Солнце») и луны (почему-то всегда одну) да все больше и больше проникается странным не-нирнским словом «съемки».        Вендор впервые за много лет действительно наслаждается.        Вендор, умерший в возрасте сорока двух лет. Отпустивший бороду, научившийся за время лавирования между илиакцами и прогиба под них компромиссам, уставший от шуток очажных шлюх.        Вендор, безрассудная бретонская дубина, в последний раз обнимавший своего лучшего друга где-то в районе тридцатилетия, изменился. Сильно — не то слово.        Но изменился и Тален. Так изменился, что, посмотрев на него нового со спины в первый раз, Вендор, научившийся за время всего этого дерьма быть честным с собой, признал: если бы именно этот Тален при первой встрече посоветовал ему уважительно относиться к женщинам, а затем повернулся недальновидно спиной — тот Вен не удержался бы, хлопнул его по заднице. Совершенно точно.        А потом бы немножечко умер. Ну… бывает.        Тален — девочка-златовласка.        Волосы — восхитительные просто, Элисана Вейрестская желчью бы изошла от зависти — золотятся под лучами дневного светила оттенками от цвета лунного камня до цвета Ну-Мантиева бока. Волосы привлекают внимание всех — от демиургов (которые тоже могут похвастаться прекрасными гривами) и до Истребований, которые дружно вздыхают каждый раз, когда он проходит мимо, и тотчас начинают наперебой (Азура громче всех, как самая понимающая) убеждать друг друга в том, насколько такая прическа непрактична.        От волос не оторваться, пока не осмотришь их все, до самого золотого кончика. А под ними — сапожки, кокетливо-эльфийские, тонкие, акробатские.        Руки у Талена, конечно, все еще ощутимо накачанные, воинские — но даже это не спасает.        Тален — не Тален снаружи. Девочка-девочка-девочка.        Вендор боится думать о том, что внутри.        — Так боишься, что он все-таки полез в постель к мужикам и тебя научит? Не волнуйся на этот счет, дубинка, что-что, а такое воздушно-капельным путем не передается. Или ты за честь свою боишься? Так тебе и не за что… почти.        Лорду Сангвину, которому сдуру, спьяну открылся, в тот момент захотелось неимоверно зарядить пивной кружкой в рогатое табло. Остановила лишь мысль о таком же рогатом лице Бамбукомужика, который долго потом будет орать за устроенный беспорядок, да нытье Бамбуко…матери, которой его, Главного Героя Номер Два, видите ли, постоянно надо рисовать красивеньким.        Тот Вендор бы едва сдержался тоже, он знает.        Не один Сангвин спрашивал.        Спрашивала и слишком любопытная (чтобы знать, чем бы удержать его за яйца в решающий момент, понял потом Вен) связная Клинков леди Бризенна, и бруманский мастер Ордена Джоффри, и мессир Окато, и сам Император, и — даже генерал Талин.        Почему-то всем вокруг было интересно узнать, трахается ли Тален с мужиками, может ли Тален гипотетически трахаться с мужиками и что он, Вендор, думает о том, что Тален чисто гипотетически может трахаться с мужиками.        На все это у Вендора был всего лишь один ответ:        — Он имеет право на то, чтобы я не лез к нему в постель.        На самом деле он видел практически всех, кто задерживался дольше, чем на ночь. Чаще всего — рыженьких имперок.  На самом деле ничего, хоть отдаленно похожего на рыженьких имперцев, темненьких бретонцев и каких-нибудь еще мужиков какого-то непонятного цвета в постели у Талена отродясь не было.        …на самом деле даже если бы было — они все равно остались бы друзьями.        …даже если бы он, Вендор, был.        Но — не был, и слава Талосу.        (и врезать Сангвину, по правде говоря, хотелось за все сразу: и за предположение о том, что он готов опять бросить Талена одного, и за кривую похотливую улыбку, и за то, что с такими вот предположениями Лорд раз в год обязательно пытался подослать Бенедикта, синеглазого до бесстыдства, «скрасить досуг»)        Нет, не этого Вендор боится.        Тален до боли в груди похож на собственный дневник — чуть шершавый и вечно теплый, сплошная золотистая кожа свитка.        В свитке этом тайн государственных, тайн случайных попутчиков, подслушанных на улицах наводок — не перечесть. У Вечного Чемпиона, у высокопоставленного Клинка, у альтмера с репутацией вора-мага-ученого они — собраны со всего Тамриэля (и даже немного из-за его пределов, Вен знает, Талену приходилось работать с информацией об Акавире и Йокуде). А также слова Рии Сильмейн, слова Джагара Тарна — все уместилось в свитке.        Но есть небольшая проблема, из-за которой свиток этот никому и ничего не расскажет. Из-за которой, предложи кто его Хермеусу Море в обмен на душу — не соблазнится, не возьмет.        Свиток пуст.        В этом мире говорят, что рукописи не горят, но Вен знает точно: их можно стереть.        Дневник Талена — палимпсест. Золотая телячья кожа, на которой он пишет для того, чтобы сразу по исполнении уничтожить запись. Чтобы не осталось памяти, максимум — окончания, которые все равно станут непонятны, когда новый текст будет нанесен поверх.        Тален — один из лучших Клинков во всем Тамриэле. Тален — один из лучших клинков ночи во всем Тамриэле. В руках Талена побывало столько тайн, что хватит на несколько сотен заговоров.        Тален — хороший агент. То, что ему знать не полагается, он забывает сразу.        Тален — палимпсест.        Он способен улыбаться предателю, вызывать ответную улыбку, а когда тот отвернется — оглушить. В худшем случае — убить.        И, когда поблагодарит Джоффри, Окато или сам Император — лишь кивнуть сдержанно и почтительно.        Кивнуть — и забыть.        И никто из убитых ему не снится — видимо, нервы все же стальные.        Только — изредка — Рия. Или — еще реже — Джагар Тарн.        Рыженькие имперки, услышав от него во сне имя первой, обычно давали ему по красивой альтмерской морде и уходили.        Самое смешное, что услышавшие имя второго — давали по морде и уходили тоже.        Рия и Джагар — остатки от главной записи, ради которой писался палимпсест, нестертые окончания. Функция же информаторов, целей, сведений, тайн, просьб — сначала попытаться затереть эти остатки, затем — быть стертыми.        Однажды Вендор все-таки спросил у Сангвина, сколько лет прошло с момента Деформации Запада. Тот, немного картинно пожав плечами, обронил лениво:        — Рожденным в год твоей смерти что-то около можно.        Что-то около можно — это по сангвиньим меркам от семнадцати до двадцати одного.        Тален не видел его от двадцати девяти до тридцати трех лет.        Настоящий страх Вендора заключается в том, что его, наверное, уже стерли.        Настоящий страх Вендора подтверждается тем, что Очень Серьезного Разговора, Как Тален Обычно Любит, не происходит.        Вообще ничего между ними не происходит.        Тален — вежливый, негромкий, послушный, все как надо, и только в глазах у него — малахитовое стекло.        Девочка-девочка-девочка-ледяная кукла.        Тален общается со всеми на уровне мягких приветствий и почтительных кивков, но — не дальше того. Ближе всего он подпускает к себе не людей, но книги: и свои, старые, пыльные, мощные даже по виду, и местные, какие-то все невозможно одинаковые запахом и буквами, пусть и с разным переплетом.        Вроде бы все так и было тогда, вечность назад, когда он еще был жив и они еще были друзьями.        Да только тогда Вендор был по другую сторону от книг, а сейчас Тален — вечно собранный и вежливо-отстраненный.        С ним особенно.        Для него, когда-то друга, это больно — но, в общем-то, понятно.       Для кого-то от двадцати девяти до тридцати трех лет — это целая жизнь. Для Рии Сильмейн — полторы жизни, если не больше. Для Вендора — что-то около трех четвертей. Для Талена — половина.        …но локоны за ухо он все равно заправляет тем же жестом, что выручал его, когда волосы были только до плеч.       И это наблюдение открывает Вендору глаза, заставляет все факты, которые он по глупости отгонял от себя, слиться воедино, а все предрассудки — рассыпаться прахом, как Лизандус после освобождения.       Что он там несет про «изменился»? Ведь любовь к книгам та же, и хорошо скрытое за маской вежливости недоверие к людям тоже. И так же чуть сутулятся от раздражения плечи. И взгляд, когда отвлекают — мгновение недоверчивый, исподлобья — тот же. И незаметно сжимающиеся в нитку губы, и боевая стойка, и…       Тысячи-тысячи-тысяч знакомых ему мелочей.       И Вендор видит, все еще видит девочку-златовласку, но уже понимает: где-то в глубине ее (а, может быть, и гораздо ближе к поверхности, чем кажется) прячется Тален.       Остается всего одна проблема: Талена нужно выкурить, а Вендор боится все еще, что — стерт, что — давно уже не родная до безрассудства бретонская дубина.       И потому продолжает смотреть издали, надеясь хоть на какой-то знак.       …а Истинные Трибуны правы: длинные волосы действительно непрактичны.       Красивый искрящийся золотой поток так и норовит уцепиться за что-нибудь хоть одним из своих бесчисленных волосков, чтобы Златовласка обернулся раздраженно, пробурчал под нос что-то неразборчивое на айлейдисе и пошел, как ни в чем не бывало, дальше.       Вендор альтмеров видел, конечно, поменьше, чем видел бретонцев, но этой заминкой Тален от многих сородичей и отличается.       Он, хоть и пытается загнать себя в лед, одарить высокомерным альтмерским холодом — живой.       И потому, увлекшись очередной здешней красочной книгой, снова и снова садится в кресло, забыв убрать с него волосы — и чуть прикусывает губу от неприятных ощущений, и возводит очи горе, и делает вид, что усаживается поудобнее, а потом оглядывает всех вокруг: нет ли кому-то дела?       Обычно нет никому, кроме Вендора. Но и он давно уже научился улыбаться одним лишь глазом, и потому прячет улыбку до смешного легко.       Вендор старается не нервировать Талена слежкой. Обычно не пересекается с ним слишком много, когда вокруг полно народу — но, стоит им уйти, Вендору обязательно становится нужно спуститься на завтрак, если Таленом он еще не закончен, зайти в комнату-библиотеку, зная, что Тален читает там, и взять какую-то очень важную (все они одинаковые, на самом деле) книгу.       Тален не обращает внимания, а если и обращает — успешно делает вид, что все так и надо, что так и должно быть.       Упрямо не идет на контакт.       И Вендор не знает точно: хорошо то, что ему все еще позволяют быть настолько близко — или безмерно плохо, потому что ближе уже не пустят?       И чуть не упускает момент, когда с этим можно разобраться раз и навсегда.       …в этот раз он приходит в библиотеку первым, а Тален — за ним следом. И он сидит, уткнувшись в непонятные сочетания букв, скользит взглядом по незнакомым почти словам (на обложке написано про какую-то квартовую недоалхимию), пока Тален выбирает книгу. И переворачивает страницу туда-обратно, туда-обратно, пока он проходит мимо…       Окно раскрыто настежь, и ветер — освежающий и внезапный, будто дар богов (хоть Вендору и не нравится это сравнение) во время Высокого Солнца — врывается в тихую комнату.       Страница шелестит в руках Вендора, вырывается из рук, и он не сразу понимает, почему Тален остановился так близко.       Потом видит: целый локон волос, золотая паутинка, запутался в подлокотнике его кресла. Только руку протяни.       — Погоди волосы рвать, Тален, сейчас распутаю. — Он не понимает сам, почему слова эти падают с губ так естественно, так просто — а пальцы уже сами тянутся к тонким золотым ниточкам.       Но важнее всего то, что Тален ждет. Правда ждет, повернув голову на левый бок, когда Вендор, заплетаясь в собственных пальцах, освободит его.       И улыбается тихо и светло, когда он все-таки заканчивает:       — Спасибо, Вен.       И это «Вен» — оно такое забыто родное, настоящее, искреннее, что Вендор цепляется за него, принявшее облик нескольких полосок хитина в ладони, со всей своей немаленькой силы.       Тален хмурится, чувствуя в этом изменении что-то неладное, и приказывает уже совсем другим, альтмерским, ледяным голосом:       — Пусти.       Вендор смотрит прямо в его глаза и понимает, что не собирается этого делать.       Затем легонько дергает.       — Ай.       Дергает сильнее.       — Прекрати.       Еще сильнее.       — Вендор, я тебе не кобыла какая-нибудь сентинельская, чтобы меня дерганьем за гриву понукать!       Так и надо.       Вендор встает со стула, отходя на полшага назад, будто измеряя расстояние золотыми волосами, затем отпускает их и ухмыляется в лицо развернувшегося от такой наглости Талена:       — Про гриву сказал не я, заметь. Да и про кобылу вместо коня — тоже.       Тален смотрит с неверящей злобой, хуже, чем на Нерила, как на предателя, Тален готов взорваться — но Вендор не позволяет закатить истерику, продолжает:       — Да и правильно сказал: как есть племенная алинорская кобыла, Принцесска-Златовласка на выданье с каблучками и походкою от бедра. Даэдра, аэдра и Магне-Ге видят: такая фифа Джагара Тарна… Да что там Джагара Тарна, ты и мне нормально всыпать не сможешь!       И не шевелится, и пытается себя не выдать, позволяя Талену перебродить в своей ярости, как скинградскому винограду.       Мало кто, наверное, понимает, но Тален — не только что-то среднее между альтмером и имперцем, Тален — еще и что-то среднее между двемерским механизмом и живым существом.       Тален — оружие. Тален — Клинок.       И потому словами он обычно говорит слишком много, то есть практически ничего. Слова для него обычно — код или шифр: явки или пароли, ложь, правда или тонкая грань полуправды, способ запутать или прояснить. Не более того.       И за словами Вендора всего один посыл: «ударь меня», ибо оба они знают, что честнее всего говорит Тален боем.       И Вендору остается лишь надеяться, что дешифратор в голове у Талена пока еще не сломан.       Когда Тален злится, у него заостряются скулы. Становятся красивыми, породистыми, альтмерскими, такими, что прикоснешься — порежешься.       Сейчас уже стали. И Вендор не смотрит в ледяные глаза, боясь выдать всего себя с потрохами, выдавать нельзя, Тален должен все понять сам, а иначе какой тогда смысл в некромантией поднятой дружбе, Вендор упрямо глядит на скулы, на то, как ходят под золотистой кожей желваки, отмеривая оставшиеся ему секунды, и эти желваки — Таленовы двемерские шестеренки, которые крутятся, как мысли в Таленовом мозгу…       Момент, когда о скулы становится нельзя порезаться, Вендор почти пропускает. И пропустил бы, по правде, если бы не услышал через пелену своего напускного равнодушия:       — Хочешь, чтобы я тебе вмазал?.. Что ж. Будет тебе удар.       И голос Талена, разумеется, звучит равнодушнее, чем того ожидал бы какой-нибудь Нэрил, будь он напротив.       Вендор наконец-то находит в себе силы посмотреть в глаза Талену — и глаза его смотрят на Вендора, но — сквозь него.       А губы шепчут какой-то полузнакомый аркан.       А ладони танцуют вокруг занимающегося пламени.       Теперь очередь Талена играть на нервах, играть на доверии.       Вендор знает, как Тален дерется. Делает он это всегда по-разному, но степени серьезности у его действия всего три: драться насмерть, драться, чтоб было больно, и драться без когтей.       Имперские Баттлмаги отменно тренированы бить в цель: Тален может одним ударом, не обязательно огненным, убить какого-нибудь Чемпиона Арены.       Но Клинки также обладают прекрасными знаниями о том, как работает человеческое тело — и Тален способен сделать смертельно больно, даже близко не убив, или убить и оставить подыхать в болезненной, как Молаг Баловы объятья, агонии.       А драться невсерьез, драться без когтей Тален себе позволял только если с Вендором.       Но Тален перестает смотреть насквозь, щурится, цепко ищет теперь глазами в Вендоровом зрачке тень страха. Вендор не боится — и губы Талена искривляются больной ухмылкой.       Этой ухмылки Вен не знает.       И она не была бы страшной — но прошло от двадцати девяти до тридцати трех лет, и Вендор впервые за время их общей Игры сейчас понимает, что Тален напротив все-таки изменился, впервые, кажется, вообще осознает, что ему было больно ждать двенадцать лет, если он ждал, а потом — плакать еще примерно двадцать лет, если плакал.       А что… Что если Тален прежний, но — не простил? Что если знакомый и родной, но за всю боль, которую принес ему Вендор, готов ответить болью?       Про себя Вендор отмечает, что заклинание в Таленовых руках разрослось и достаточно сильно, чтобы его убить. А если Тален не захочет убивать — есть единственный зрячий глаз, и выжги его Тален — тьма будет вечной мукой, вечной пыткой, о силе которой Вендору страшно подумать.       Да только жизнь он уже терял. Да и глаз терял тоже.       И если шанс не потерять друга стоит так много — Вендор готов заплатить, ибо друг того стоит.       Вендор разводит немного руки, чтобы быть большой бретонской мишенью, которая не пытается защититься, руки которой не дрожат, и говорит:       — Бей.       И Тален бьет.       И пламя действительно достает до глаза.       …мертвого.       И Вендор только пытается еще понять, почему его правой щеке так горячо, и почему ревущее пламя улетело куда-то в сторону — а Тален напротив отступает на полшага, склоняется в низкую стойку и спрашивает:       — Потанцуем?       И, не слушает ответа, бросается вперед, зажигая вокруг себя послушный колючий огненный плащ.       И Вендору не остается ничего, кроме как уклоняться да улыбаться.       Потому что в их дружбе предложение потанцевать всегда (кроме одного вечера, но к делу это не относится) означало драку.       Дружескую драку-без-когтей.       …признавать неприятно, но Тален сдал.       Он, конечно, все такой же гибко-опасный, как алинорская пума, не запустивший себя, натренированный — но Вендору, лишь недавно почти в одиночку отразившему нападение Порядка на Наслаждение, отсутствие у него достойного партнера, причем очень-очень долго, очевидно.       Сила побеждает ловкость, медведь побеждает пуму. Вендор утыкает Талена лицом в пол. На несколько секунд придавливает его коленом — а потом Тален едва заметно кивает, и Вендор немного ослабляет хватку, позволяя ему выскользнуть для нового па.       Но вместо этого, поднимаясь, чувствует у себя на шее чужие руки, а рядом с ухом — придавленный всхлип.       И понимает окончательно: пусть ему хоть сотню раз теперь скажут, что Тален похож на девочку — все ложь. Это Тален.       — Тален-Тален-Тален… — шепчет он одними губами, не понимая, отчего все плывет перед его глазом.       И чувствует больше колебания воздуха, чем неслышные слова:       — Вендор-Вендор-Вендор…       И все становится понятно: Тален боялся тоже.       А потом Тален глотает ком в горле и говорит немного дрожащим голосом:       — Все мне расскажешь, Дубина.       Вендор сжимает медвежьи объятия чуть крепче и обещает:       — Все-все.       И об Илиаке, и о том, как приходилось лавировать между всеми этими родовитыми подонками, и о том, как никто не сдержал обещаний, потому что боги не дали им их сдержать, и о том, что лучше даэдра, чем эта лживая ящерица, и много о чем еще…       И, конечно, спросит, как и почему он сбежал от Клинков.       И доходили ли письма. И дошло ли то, самое последнее, между строк которого Вендор буквально кричал: «ПРИХОДИ СЮДА ТАЛЕН Я КАЖЕТСЯ УМРУ».       И если дошло, пришел ли.       И, конечно же, о том, зачем вообще нужны Талену золотым водопадом волосы. ***       Шео знает: у Сангвина на земле есть две большие любви. Большие и тайные, постыдные для Лорда даэдра, такие, что рассказывать о них ни в коем случае нельзя…       Но, если забраться к нему в мысли, как это сделали сейчас мы, Шео выдаст их как на духу.       Первая слабость — кофе.       Вторая — дамские романы.       И если первая слабость, в общем-то, понятна, простительна и объяснима, то вторая для Принца Наслаждений — несомненно фу.       Поэтому новые книги на почитать под кофе они добывают в строжайшей секретности: забираются в библиотеку, когда там никого нет, и Шео стоит на стреме.       Он не то чтобы за, но и не то чтобы против.       Сегодня им не везет — библиотека оказывается не пуста.       Не везет или… как посмотреть.       В библиотеке дерутся Вендор и Тален.       И Шео, конечно же, разумеется, тотчас понесся бы их разнимать, огребающий миротворец, если бы драка их не выглядела как… танец.       «Танец», повторяет про себя Шео, убеждая, и смотрит на изящество, с которым Тален уходит от апперкота, а Вендор пропускает подножку.       Они исполняют танго на двоих, и огонь аккомпанирует им, и это выглядит так правильно, так естественно, что…       — Если на Земле еще не сняли порнофильм, который начинается точно так же, Земля многое потеряла, — восхищенно шепчет на ухо Сангвин.       И Шео пунцово краснеет, потому что… Да, это действительно выглядит… ну… неважно.       И потому, когда Вендор нависает над Таленом, Шео готов буквально ко всему.       Но не к тому, что Тален бросится со слезами на глазах к нему на шею, и не к тому, что Вендор обнимет в ответ, сверкая прозрачною влагой тоже.       Он приходит в себя, когда они начинают говорить, и понимает, что ему здесь, наверное, рады будут не очень.       И готовится ретироваться, когда Сангвин тихо спрашивает его:       — Шео, мне кажется или Нэрил… прав?       Шео бросает неуверенный взгляд на старших героев — не заметили еще, хорошо — и шепчет в ответ:       — Во-первых, тебе явно кажется.       Проглатывает фразу «во-вторых, мне тоже».       — В-третьих, нам лучше уйти отсюда пока они…       — Ты слышал, Вен?       Шео смотрит на Сангвина, Сангвин смотрит на Шео — и они оба решают, что сегодня, в принципе, можно обойтись без книг.       А при походе за кофе можно и попрокачивать скрытность. ***       А ночь, следующая за этим, ночь Высокого Солнца — одна из тех, в которые можно забыть и про слепые глаза, и про оторванные крылья.       И они курят бамбук, наслаждаясь этой ночью и глядя на небесного Рака-Ученика, когда он позволяет себе вопрос:       — А и правда, зачем в Тамриэле такая грива?       Она молчит. Долго. Затем, глядя на Одну-Две Луны, отвечает:       — Он не любит, когда над ним смеются. И упрямый. И если кто-то что-то захочет в нем изменить — он из кожи вылезет, лишь бы собою остаться.       Он кивает понимающе — и она утихает, не выдавая самое простое и сложное: для него это еще и траур.